– Никуда не уходи, – послышалось вдруг совсем рядом, и он вздрогнул. Но это оказалась всего лишь Грейс, одетая в праздничную синюю тунику, серые замшевые штаны и короткий плащ. Она понимающе улыбнулась; видимо, услышала, что именно он бубнил себе под нос. – Всё будет хорошо. Скоро начнём.

Начали и правда скоро.

В какой-то момент, как по команде, площадь заполнилась людьми. В жаровнях затрещал огонь; зажглись фонари, парящие среди гирлянд – они были подвешены между деревьями, между домами; оранжевые, красные, жёлтые, бледно-зелёные… Запахло маринадами для гриля, свежеиспечёнными лепёшками, яблоками в карамели – словом, ярмаркой. А потом над помостом вспыхнул свет. Направляемый Грейс и женщиной-сопровождающей, чьё имя он так и не удосужился уточнить, Джек поднялся по ступеням вместе с Сирилом и Ширлой.

Их встретили радостными хлопками и свистом; звуки стали громче вдвое, когда показалась Жюли.

О, на сей раз она и впрямь выглядела как королева.

В сером замшевом наряде с зелёными вставками, напоминающем нечто среднее между деловым костюмом и охотничьим; с короной из веточек и янтаря. На плечах у неё лежал зелёный шёлковый плащ, и ветер красиво раздувал его.

Когда Жюли заговорила, все замолчали, и вряд ли это было проявление её волшебной силы…

Жюли здесь любили.

Из-за дурацкого волнения Джек пропустил начало речи – да и середину тоже. У Жюли был приятный тембр, волевой, но не агрессивный. Легко было представить, как она выступает в суде, приводит аргументы в защиту, парирует…

«Она была хорошим адвокатом, – осознал он вдруг. – Действительно крутым, как в фильмах».

Ей легко удавалось держать внимание публики и без колдовства. Она повышала тон в правильных местах – и в правильных местах говорила тише; слова были простыми и доходчивыми.

И ещё ей явно это нравилось; может, она капельку скучала по судебной практике.

– …вечная память и почёт тем, кто отдал жизнь, чтобы отвести беду. Мы не сможем вернуть их; можем только не забывать. Но и это много. Вы – вы все, кто пришёл в эту деревню и кто вырос здесь – знаете цену памяти. Воспоминания ранят; но они же дают смысл, становятся источником силы.

Каким-каким, а сильным Джек себя не чувствовал – да и с удовольствием бы кое-что забыл.

…если б не помнил очень ясно, каким было лицо Альфреда, когда тот говорил о своих сыновьях, позабыв самое страшное.

Потерянным; не понимающим, зачем он здесь.

– Эй, – вдруг ткнула его в спину Ширла, зашипев. – Ты что, спишь на ходу? Иди!

И Джек понял, что Жюли договорила и все смотрят на него.

Он сделал по помосту шаг, два, три – в глаза бил свет и путал мысли. Потом остановился и принял их рук Жюли награду, золотую пластинку-лепесток, подвешенную на цепочке-жгуте. Море людей – невидимых в темноте, за ярким заревом фонарей вокруг платформы, но стоявших так близко, что ощущался жар множества тел – заколебалось; кто-то захлопал, кто-то засвистел или затопал… Джек взмахнул рукой, поблагодарил всех собравшихся и ляпнул что-то в духе «так поступил бы любой, кто знает, что такое милосердие и доброта».

В этот момент он вовсе не верил в собственные слова.

Победа над спригганом ощущалась случайной; все награды и «спасибо» – незаслуженными.

Наверное, поэтому он сбежал с помоста и попытался затеряться в толпе при первой возможности.

Конечно, у него не вышло.

– Джек! – окликнул его знакомый голос, и сильная рука ухватилась за полу лисьего плаща. В голове промелькнула здравая, но, увы, запоздалая мысль, что хорошо было бы завязать на поясе узел, отводящий взгляды. – Ты умеешь танцевать?

– Э-э… да? – обернулся он.

Это была Грейс; она улыбалась – и, судя по румянцу на щеках, успела попробовать горячее вино, которое раздавали у жаровен.

– Не бойся, не со мной, я-то ещё не в форме для танцев, – добавила она. Взгляд у неё на мгновение померк; Джеку подумалось, что, возможно, она вовсе не физическую форму имела в виду. – Сам понимаешь, мужчин, тем более молодых, красивых и здоровых, тут дефицит. А плясать и веселиться всё же хочется… Тем более Жюли вернула тем, кто сюда пришёл, голоса. Только на эту ночь, – Грейс помолчала. – Знаешь, оказывается, для многих посмеяться в голос – редкое удовольствие.

От костров и фонарей рябило в глазах; пахло вином и мясом, шкворчащим на углях, а ещё поджаренным хлебом и почему-то осенними листьями, диким лесом. Небосвод, оранжево-алый на западе, быстро темнел – ясная полоска сужалась, тускнела; зато проступали звёзды, яркие и колючие, особенно на востоке.

Злой луны видно не было.

– Пойдём, – ответил Джек, на мгновение прикрывая глаза, и вдохнул полной грудью. Холод ночного воздуха; жар пламени; голоса и смех… Всё было таким реальным, таким настоящим, что голову вело. – Только, наверное, местных танцев я не знаю, хотя и видел, как пляшут в таверне. И я бы прихватил что-нибудь перекусить.

– С этим проблем не будет. Особенно для тебя. Ты же герой, – ответила Грейс очень серьёзно.

– Вот кем я никогда не хотел быть, поверишь ли, так это героем…

Они переходили от жаровни к жаровне, и Джек пробовал то, что ему предлагали. Поджаристые пышные лепёшки; копчёный сыр; колбаски, нашпигованные таким количеством пряностей, что острота вышибала слезу… Яблочный сидр был сладким и пощипывал язык.

Искры летели к небу.

Потом его учили танцевать – немолодая, но юркая женщина, чем-то похожая на Эшлинг, и другая, с повязкой на правом глазу, говорившая так тихо, словно ей становилось жутко от звука собственного голоса. Сначала движения казались сложными, но потом Джек втянулся – и вот уже лихо отплясывал у костра.

…с незнакомой рыжей девицей, конопатой и тонкой.

…с кудрявой девчонкой лет двенадцати, хохочущей над его ошибками.

…с парнем, покрытым шрамами, который эти ошибки исправлял.

…с Грейс, боявшейся прикосновений.

Сидр, честно сказать, пьянил не сильнее воды, но вскоре Джек совершенно потерялся во всём этом – в дыму, в звуках музыки, в случайных прикосновениях. Кто-то его поцеловал в щёку, смеясь; он кого-то поцеловал в ответ. Переходил от костра к костру, от круга к кругу, везде чужой и везде свой. Оглядывался, когда слышал знакомые голоса; искал взглядом Ширлу, Сирила, Жюли или хотя бы Анну, словом, хоть кого-то, кого знал дольше, чем десять минут, но не находил, и оттого головокружение становилось ещё сильнее.

Искры – ярче. А небо – ближе.

И когда взгляд его выхватил из толпы узнаваемый силуэт, то это было как удар под дых.

– Погоди, – обернулся он к партнёрше по танцу, молодой ясноглазой женщине с каштановыми волосами, убранными в пучок. Отступил в сторону от круга света, от пляшущих, от костра. – Я… я вернусь, просто увидел кое-кого. Пойду поболтаю.

Он увернулся от объятий, чувствуя себя немного виноватым, поднырнул под чью-то руку – и начал пробираться между пляшущих и праздно слоняющихся к скамье чуть на отшибе, под старым дубом, чёрным и неподвижным в темноте. По дороге прихватил у жаровни два кубка с горячим пряным вином и зачем-то лепёшку с сыром, хотя голоден уже не был…

Что-то царапнуло по руке.

«Шиповник, – понял Джек, опустив взгляд и увидев отклонившуюся от зарослей ветвь, на которой были и оранжевые ягоды-фонарики, и ароматные бледные цветы. – А я и не заметил».

Он попытался лизнуть царапину на ходу, едва не разлил вино – и в итоге выскочил перед Сирилом с самым глупым видом, какой только можно представить.

Сирил, впрочем, не удивился.

– А, это ты, – сказал он, бросив взгляд искоса. И забрался на лавку с ногами, обнимая колени. – Если ты мне принёс вино, то зря. Я не буду.

– Не пей, – легко согласился Джек, присаживаясь рядом и с наслаждением вытягивая ноги. После танцев мышцы приятно ныли от усталости. – Я тут на лавку поставлю, если ты передумаешь…

– Не передумаю, – сухо откликнулся Сирил, глядя прямо перед собой. Глаза у него сейчас казались чёрными; в них бродили отсветы пламени. – Ты не видел Ширлу?