– Так, погоди, – осознал Джек сказанное. – Мы вряд ли устоим? Почему?

Ширла обернулась к нему почти зло:

– Потому что я грохнула свой фонарь, отводящий зло, вот почему. А Сирил погребён заживо… если вообще жив, и серебряный колокольчик похоронен вместе с ним. Я могу попытаться начертать знаки… или проще проколоть барабанные перепонки? – хохотнула она нервно и согнулась пополам, дыша часто и мелко. – Погоди, я… сейчас… что-то придумаю… я…

Джек помог ей сесть – и поднялся, растерянный.

«Может, я успею откопать Сирила, если превращусь в лиса? – подумал он, тупо глядя на собственные ладони. Представить их лапами отчего-то не получалось; может, от усталости. – Или правда проколоть себе перепонки? Или вставить затычки из воска… у меня был воск?»

Мысли путались; розовое сияние разгоралось всё ярче, и с ним нарастала, делалась громче мелодия, чарующая, но несовершенная. И это несовершенство точно делало музыку притягательнее, заставляло вслушиваться. Ширла снова согнулась, зажимая уши руками; Эшлинг задрожала, как в ознобе.

«Я не успеваю сделать ничего», – обмирая, подумал Джек.

…а потом услышал звук скрипки – совершенно отчётливо.

Близко.

Сверху.

– Сирил, – пробормотал он, задирая голову. – Не может быть.

Но это и правда был Сирил.

Он стоял на уступе скалы, залитый лунным светом, точно посеребрённый. Невообразимо тонкий и хрупкий, со скрипкой, поднятой к плечу. Веки его были сомкнуты; лицо – расслаблено, как во сне.

Скрипка пела.

Это было похоже на битву.

…Арфа обещала покой, сладостное недеяние. Ласкала, как майский благоуханный полдень, одурманивала, словно аромат жасмина на пике цветения. Она была как солнечный жар; как обещание долгого лета, когда в лесах довольно добычи, а урожай изобилен.

Скрипка врывалась – как майская гроза, безжалостная, яростная. И хлестали струи дождя, избавляя от сладкого дурмана; и нагретый солнечным жаром камень остывал, и переполнялись реки, выходя из берегов. Ветер завывал и гнул верхушки деревьев, грохотал гром, и ливень омывал измученное тело с ног до головы, и разум становился ясным.

– Они соревнуются, – пробормотала Ширла. Она всё ещё выглядела оглушённой, но уже хотя бы могла стоять. И мыслить, не впадая в оцепенение и панику, что важнее. – Волшебная арфа и Сирил. И Сирил, что… побеждает?

Джек поймал себя на том, что встаёт на цыпочки, чтобы стать к нему чуть ближе.

– Похоже на то.

…Мелодия арфы была как сладкое, пьянящее вино. Она навевала дивные сны, обещала блаженство: только пригуби дивный яд, преклони голову, и все наслаждения мира станут твоими. Она была как нежнейший шёлк, ласкающий обнажённую кожу; как невесомые поцелуи; как пряные благовония, как цветы и мёд в полной чаше.

Скрипка врывалась колючей вьюгой. И сыпал снег; и ветер был таким, что резал не хуже клинка. На поверхности вина появлялась корочка льда, лёд сковывал и цветущий сад, и фонтаны. Иней, искристый и жёсткий, выстилал любовное ложе – горе тому, кто прикоснётся к нему, кто возляжет на сияющие шелка!

Скрипка несла боль, и эта боль отрезвляла.

Сирил стоял на самом краю, наклонив голову; глаза его были закрыты, и рука, сжимающая смычок, словно действовала по своей собственной воле. Лунный свет обволакивал его, как драгоценные одежды, как изморозь, как кружева смешливых дев Белой Госпожи.

«Он справится? – подумал Джек, чувствуя, как болит в груди. – Он сильный, но… он ведь всего лишь человек. Просто человек против колдовства фейри».

…арфа пела – теперь о любви. О том, как по-особенному греет домашний очаг. Как сладко питьё в чаше, разделённой на двоих. Пела о прикосновениях, то робких, то страстных; о жгучем огне, что зарождается в чреслах, о поцелуях, которые не утоляют жажду, а лишь распаляют её, о сплетении тел и о том, сколько силы дарует взор, полный любви.

Сирил, кажется, усмехнулся – и глянул искоса вниз, на Джека и Ширлу.

И скрипка ответила.

Она пела тихо – о том, что есть любовь, которая не жаждет; которая щедра на дары, но ничего не просит взамен. О том, как мать смотрит на ребёнка в колыбели; о том, как крепко держатся за руки сёстры, когда идут через тёмный лес. О том, как мастер с улыбкой глядит на свою работу, и дело спорится у него в руках.

О том, как придерживают дверь, чтобы следующему человеку было проще пройти.

О том, как с улицы домой берут ничейного щенка, и он становится свой.

О том, как старик сажает яблоню в саду, зная, что не успеет попробовать с неё плодов.

О той любви, что течёт, но не иссякает, как свет; о той любви, что исцеляет раны; о той, что дарует покой, без которой страсть – лишь похоть, а узы – лишь обязательство.

…о той любви, которая доброта.

Арфа вывела высокую ноту, пытаясь вклиниться, перебить, исказить мелодию – а потом вдруг с отчётливым и звонким звуком лопнула струна.

И песня захлебнулась; сияние арфы померкло, и с глухим стуком она упала на камни.

Сирил неторопливо убрал скрипку в заплечный мешок, перевесил его на грудь, обнял покрепче – и по-простому съехал с осыпавшегося склона на заднице. Встал, отряхнулся пижонистым жестом и неспеша приблизился, на ходу откидывая с лица отросшие пряди волос.

– Ну как? – деловито осведомился он. И улыбнулся криво: – Признайте, что я хорош.

Ширла стояла на месте секунды три – а потом завизжала и бросилась ему на шею. Обняла крепко-крепко – кажется, хрустнули кости, а потом Джека, и снова Сирила, и их обоих одновременно, приговаривая:

– Хорош, хорош, засранец, оба вы молодцы, мои мальчики, мои герои… и я тоже герой, и мы все.

– Ты – самая главная героиня, – прошептал Сирил, обнимая её в ответ и прижимаясь исцарапанной щекой – к виску. – Куда бы мы без тебя… Эй, Джек, – позвал он, глядя поверх плеча Ширлы. И добавил лукаво: – А где моя награда за то, что я всех спас? М-м?

Джек отвёл взгляд, машинально убирая руки в карманы.

– Мог бы колокольчиком воспользоваться, позёр… Хотя ладно, признаю, получилось эффектно, – ухмыльнулся он. И вдруг нащупал в кармане что-то маленькое, круглое… Когда сообразил, что именно, то ухмылка у него сама собой стала ещё шире. – Впрочем, ты правда заслуживаешь награды. Держи конфетку.

И – сунул ему карамель, ту самую, «со вкусом обычной карамели», которую перед всей этой авантюрой отдала ему Грейс.

На удачу.

– Ого. Контрабанда с той стороны? – выгнул бровь Сирил. – Что ж, для начала сойдёт, – и, развернув фантик, сунул конфету в рот.

Только тогда Джек заметил, как у него дрожали руки.

«Мы выжили, – пронеслось в голове. – Выжили. Наверное, чудом».

И, словно откликаясь на его мысли, внезапно раздался громкий треск. По небосводу наметился разлом, углубляясь, углубляясь, трещина достигла земли… и затем словно раскололся невидимый купол.

А когда осколки осыпались окончательно, с шелестом и звоном, то часть каменного леса исчезла.

Показалась широкая, утоптанная тропа.

Путь назад был открыт.

Сложнее всего, пожалуй, было сдвинуться с места.

Да, путь открылся, преграды пали; но опасности никуда не делись. Где-то поблизости по-прежнему шныряла свора призрачных гончих, и хорошо, если одна. Нэны, похожие на уродливые каменные изваяния, безмолвно наблюдали со скал – не то побаивались атаковать сейчас, сразу после яростной и ошеломительной битвы, не то переваривали впечатления от концерта, который устроил Сирил.

Ширла совершенно обессилела; Эшлинг пребывала на грани обморока и бредила, у неё начался жар.

Нужно было уходить, но оставались кое-какие дела.

– Присмотришь за нашими храбрыми леди немного? – спросил Джек тихо. – Я отлучусь буквально на полчаса.

– Вали, – устало разрешил Сирил и достал из сумки арбалет. – Но если свалишь насовсем, клянусь, я тебя под землёй найду.

– И пристрелишь?