На подходе опешил — издалека видно, что на трибунах свободного места нет. И перед трибунами просто столпотворение, по другому никак не скажешь. Разноцветье одежды и платьев такое, что издалека всё это одним большим цветочным ковром выглядит.
— Николай Дмитриевич, вы это видите? — кричит мне Паньшин и даже подпрыгивает на своём сиденье от возбуждения.
Да, кажется, что здесь вся столица собралась. А потом воздал должное организаторам перелёта. Они учли допущенные в Пскове ошибки и даже мачту с полосатым чулком поставили! Просто разноцветных праздничных флагов здесь столько, что я колдуна только сейчас заметил. Подлетели ближе, так ещё и дым показался, вообще прекрасно стало ветер определять. Задувает не вдоль и не поперёк, а так, серединка на половинку. И по относу дыма понятно, что силы в нём немного.
Снизился метров до тридцати, чтобы чуть выше трибун и башенок лететь, пошёл над ипподромом.
— Вам нужно сесть прямо перед центральной трибуной, перед царской ложей! — кричит мне в ухо Паньшин.
— Так и сделаю! — морщусь от его пронзительного голоса.
А то я не понимаю, что именно на главной трибуне сейчас весь цвет столичного общества присутствует.
И садиться сходу не буду, сначала круг почёта над ипподромом сделаю, собравшихся людей порадую, крыльями им помашу, поздороваюсь таким образом. Высота небольшая, им всё отлично видно будет. Да они даже меня в кабине прекрасно разглядеть смогут!
Выполнил всё, что задумал — народу внизу нравится, а мне самому скучно стало от такой простоты. Нет, так дело не пойдёт! За всё это время с лётными возможностями и ограничениями своего самолёта хорошо разобрался, отлично представляю, что на нём можно сделать, какие простые фигуры пилотажа выполнить. Точнее, не фигуры, а маневрирование. Называть фигурами пилотажа их жалкое подобие язык не поворачивается. Так что пусть пока будет маневрирование. А когда-нибудь и до настоящих фигур дело дойдёт!
Значит, что получается — буду крутить? Обязательно! Можно и нужно порадовать собравшуюся на ипподроме публику и всех находящихся в ложе. А вдруг там сам Государь? Ему ведь тоже ничто человеческое не чуждо? Всем вам представление нужно? Шоу? Именно ради этого сюда пришли? Вот и будет вам сейчас шоу…
Заложил вираж прямо над беговым полем напротив трибун, потом горку сделал, набрал метров двадцать…
Моторчик слабенький, увлекаться набором с такой вертикальной никак нельзя! Если затяну, то хвостом вниз так до самой земли и пойду…
Перевёл самолёт в горизонтальный полёт, рычаг управления мотором на себя потянул. Скорость и так уменьшилась в наборе высоты, а теперь прямо спинным мозгом ощущаю, как она катастрофически падает.
Отдал ручку от себя, да и вниз нырнул. И плавненько вывел самолёт у самой земли, на выводе обороты до максимальных добавил. И тут же перевёл машину в набор с креном, пока скорость позволяет, пока разогнался. Пришлось активно педалями работать, иначе точно не справился бы. Зато как красиво получилось, зрители на трибуне даже на ноги повскакивали. Уверен, никто ещё ничего подобного по своей воле на самолётах не выполнял!
Кстати, самолётом только я своё изделие называю. И кое-кто из моего близкого окружения ещё перенял от меня это название. Все остальные любой летательный аппарат с мотором аэропланом кличут…
Выход из набора и перевод машины в горизонтальный полёт! Диапазон высот при маневрировании небольшой, всё в пределах полсотни метров. Убираю крен, лечу в горизонте, разгоняюсь и разворачиваюсь на трибуны, прямо на центральную ложу. Иду под небольшим к ней углом из-за ветра и никуда не отворачиваю… Не отворачиваю…
Заволновалась разодетая публика на трибуне, кое-кто из них даже на ноги повскакивал. Я всю эту суету краем глаза наблюдаю, но основное моё внимание к главной центральной фигуре приковано. Вот она как раз спокойно в ложе сидит, никуда не вскакивает. И супруга Его Императорского Величества тоже не паникует.
Время застыло, потянулось медленно-медленно. Охрана засуетилась, офицеры кобуры лапать начали — пора отворачивать! И чего так задёргались? Расстояние между нами ещё ого-го какое, раз несколько можно успеть отвернуть в сторону. Да я даже ограждение бегового поля ещё не пересёк!
Можно было ещё немного вперёд пролететь для пущего эффекта, но трезвый расчёт советует отвернуть в сторону. Ну и извлечённые из кобур наганы сильно способствуют охлаждению разгорячённого ума…
Я даже в кабине через стрёкот мотора услышал, как трибуны охнули от страха и замолчали. И молчание такое напряжённое — ещё немного и заискрят. И пассажир мой замолчал, опасается что-либо под руку говорить. И правильно делает!
Не стал искушать судьбу, да и ни к чему настолько зарываться. Одно дело покрутиться на самолёте перед восторженными зрителями, перед щёлкающей фотоаппаратами прессой, чтобы привлечь внимание власть имущих к своей скромной персоне, чтобы обратили внимание и запомнили. И совсем другое — тупо, по глупости, лезть на рожон…
Так, внимание к себе я привлёк, теперь уж точно никто обо мне не забудет. Пора уходить! Правый крен, разворот на девяносто со снижением и выходом точно в точку начала выравнивания, обороты на малый газ, плавный подход к земле, добор и…
Сел прямо напротив центральной трибуны. Ложа там эта самая, вот как раз напротив этой ложи и постарался остановиться. Мудрить и бороться со сносом на посадке не стал, просто сразу посадочный курс подкорректировал с учётом ветра. Почему бы и нет? Площадка во всех направлениях просто огромная, садись-взлетай в любом направлении. Это не на дорогу моститься!
Ну и обязательно нужно учитывать пробег по земле. А то ещё не рассчитаешь и въедешь в ограждение перед трибунами, вот позору-то будет…
Пробег своего самолёта я уже знаю, притёр самолёт на три точки, прокатился немного по прямой, пока скорость не начала падать, а на грунте она очень быстро падает, да и потихоньку стал с помощью руля направления поворачивать вдоль главной трибуны. Расчёт как всегда выполнил на «отлично» — мало того, что сел как раз напротив центральной ложи, потому что чуть наискосок заходил, так ещё и накатывался прямо на неё. И уже в самом конце пробега чуть вправо довернул, и тихонечко прокатился параллельно низенькому ограждению. Левое крыло своей законцовкой метров пять до него не доставало. А ещё за ограждением полицейское оцепление находилось, господа в белых кителях оловянными столбиками замерли. Топливо перекрыл, зажигание выключил, пробежал по инерции метров двадцать, двадцать пять и остановился в полной тишине.
Паньшин за время нашего совместного с ним перелёта уже и опыта набрался, потому сразу сообразил, что делать нужно. Я ещё сказать ничего не успел, как он уже из кабины выскочил, колодки выхватил из-за спинки сиденья и одну сразу под правое колесо воткнул. Ногой ещё для надёжности пристукнул, чтобы колодка поплотнее прижалась к резине и зубьями вошла в укатанный грунт.
Через открытую дверку сначала на меня посмотрел, потом оглянулся на трибуны:
— Чего это они все замолчали? Что-то случилось?
Плечами в ответ пожал — откуда я знаю? Но дверку свою тут же открыл как можно шире, до ограничителей. Ремни отстегнул, нарочито демонстративно, чтобы все видели, чтобы в глаза бросилось, чтобы точно запомнили, что я делаю.
На руках приподнял тело над сиденьем, качнулся и сильным рывком выскочил из кабины под многочисленные вспышки фотокамер. Сапоги громко топнули об укатанный твёрдый грунт, я вытянулся, встал по стойке смирно лицом к императорской ложе, каблуками щёлкнул, улыбнулся лихой бесшабашной улыбкой бывалого авиатора, поймал внимательный взгляд ЕИВ и отдал ему честь.
Представляю, как я эффектно со стороны выглядел. Я же в новом шлеме был, в перчатках-крагах по локоть, и в комбинезоне от лучших лужских кутюрье. И это не шутка, у них же не только офицеры местного полигона обшиваются, но и многочисленные гости из-за границы. Когда на полигоне свою собственную форму ухайдакают. Это я точно знаю. Именно этот факт как решающий и привёл мне Александр Фёдорович, — когда портные мерки с меня снимали…
