Пьяно и дезориентировано поднялся на ноги. Заторможено встряхнув головой, схватил первых попавшихся людей и насильно потащил к пятиэтажке.

– Сейчас же все в подъезд! – задыхаясь от удушливого плотного дыма, с прищуром слезящихся глаз кричу.

Оставшиеся выжившие забежали внутрь, заваливаясь на первые лесенки и, принялись откашливаться, отплевываться, растирать шею и тереть глаза, когда я баррикадировал вход в подъезд. Закрыв металлическую дверь и, поспешно вынув нож из берца, засунул колюще-режущее в две торчащие железные петли, раннее служившие импровизированной изнутри щеколдой. Переводя глубоко загнанное дыхание, аккуратно из гранаты выдернул зубами предохранительную чеку с кольцом и, не касаясь ее губами, спусковым рычагом положил лимонку перед порогом подъезда.

– Я не буду никого убивать. Не буду! Делайте со мной, что хотите! – заверещал новобранец и откинул от себя ствол, словно в руках держал гадюку.

Планку сорвало, нервы сдали, облачая свою истинную пугливую сущность и слабовольную породу.

Пятится до стенки назад, дышит прерывисто, часто и, ненароком вот-вот сейчас заревет, строя из себя жертву.

Мигом оказался возле него и, въебал ощутимо в дыхло.

– Че, ты, гандон, сказал? Не будешь? – боковым хуком вшатал по лощенному аристократическому вытянутому ебалу существа.

– Не надо. Не надо, – завизжал и прикрылся от меня руками.

– Слиться, решил? Хули, ты здесь тогда ловишь, ушлепок?

– Я не будууу убивать. Не буууду, – с трудом снова заряжает и стоит на своем. – Я папе хотел доказать, что я мужчина и у меня есть свое собственное мнение. Я сам могу распоряжаться своей жизнью, – зарыдал он. – Пожалуйста, не трожь меня.

– Бууудешь! Еще, как будешь, пидарас! Ты, сука, нас подводишь под черту! Я сказал, автомат взял, блядь! Автомат в руки, блядь, и, мочи их, сука! – ором требовал я. – Иначе, нас всех тут вальнут!

– Нет, нет! Я не смогу. Я не смогу убить человека.

Скривился от отвращения и отвесил новый сильный удар в виде унизительной оплеухи.

– Мразь! – смачно харкнул в его побелевшую испуганную физиономию, под выстрелы и пронзительные тряскучие пинки в дверь с той стороны. – Сдохнешь первым. Но, радуйся, что не от моей руки. Ты б, тварь, одной пулей передо мной не расплатился за предательство, бесхребетность и мышиную возню, – обернулся на замершую толпу рядом с нами и, закричав, подался к ним корпусом. – Какой хуя, вы еще здесь?! Какая была моя команда? Бегом все наверх разбежались по своим точкам! Время на исходе!

Сходу сорвались все с места и, я в том числе, слыша позади себя бессильный в отчаяние скулеж мешка набитого говном.

– Ходу! Ходу! – грозно поторапливаю мчащихся впереди меня и, от оглушительного громоподобного взрыва в подъезде ебалом жестко влетаю в лестничный пролет, ломая если не челюсть, то нос уж точно.

Меня, как кусок дерьма, отшвырнули ногой из кузова Камаза на землю и, к довершению солидно уебали прикладом между лопаток. Поморщившись, громко закашлялся из-за взметнувшейся столбом пыли и с глухим стоном вяло перевернулся на спину.

– Че, блядь, как телка стонешь? – раздался надо мной лающий с акцентом и хрипом голос. – На колени, сууука! – черная тварь ударила носком мощного ботинка по ребрам и, схватив за шиворот, встряхнула, побуждая к действиям.

Приоткрыв глаза, прищурился от яркого слепящего солнца и, уперся расплывчатым взглядом в двухметрового коренастого чечена с круглыми колючими глазами и густой черной бородой, полностью прикрывающей его пол лица и шею.

Сцепил зубы и, не разрывая с ним исподлобья зрительного контакта, медленно приподнялся и исполнил приказ. Встал на колени и на уровне плеч поднял раскрытые ладони.

Сейчас, да. Я выполнил указ чучмека, но, только, потому, что у меня нет другого выхода и, мой отказ равен верной смерти. Проявлять героизм там, где ненужно, или, жертвовать своей жизнью в угоду дешевым понтам, в мои планы никогда не входило. Что, не скажешь про Фанатика и про его героические ратные подвиги. Словно, бессмертный. Ибо, у него любовь к гнилой родине перевешивает любовь к собственной жизни.

Хули, у меня свои понятия, у него свои. Если, я буду яро выгрызать свободу и бороться за обратный билет домой, то он же приложит все силы, чтобы остаться тут пока не закончится ебаная война. Чувство патриотизма крепко держит его за яйца. Одним словом полудурок Фанатик, мать его. Уже, по погремухе с первых минут всасываешь с кем имеешь дело. Потому, и в полете, раннее вышвырнутого из того же самого Камаза, он ржет позади меня, как безумец, а я тем временем стремительно щупаю глазами вырисовывающуюся обстановку вокруг и сбегающийся к нам с калашами наперевес отряд хачиков.

Нас троих – меня, Антоху и Даныча – привезли в маленький аул на окраине Грозного, расположенного в горах. И, по старой памяти, аул этот был мне хорошо знаком.

Значит, все-таки люди Аббаса Хачукаева.

Тут же, в пяти метров, с левой стороны от нас играли их дети и избивали, практикуя удары, трех русских заросших грязных солдат, которые длинной цепью были повязаны за ноги друг к другу. Один – вещи стирал, другой – дрова рубил, а третий на коленях перед восьмилеткой, чтоб получить в морду унижающий с харчком удар от чмошника-пиздюка. С другой стороны от нас потрошили подвешенную тушу барана и куски вонючего мяса скидывали в железное поржавевшее ведро. И, сидя на лавке, все происходящие обозревали старики, или, как их местные кличут – аксакалы. Со значением поглаживали собственную седую длинную бороду, постукивали тростью и, время от времени переговариваясь, довольно похохатывали.

Тупая боль все резче била в затылке и неотступно параноически пульсировала в висках.

Играя желваками на скулах, поворачиваю свинцовую башку к Антохи, который в упор исподлобья как звереныш вглядывался в меня и, едва заметно цинкую ему головой, чтоб не выебывался и, не смел качать ни одну из своих тем.

Они за глотку держат крепко. Поэтому, важно сейчас напор затолкать в очко и быть на старте.

Но, незамедлительно упираюсь в давящий бескомпромиссный взгляд Фанатика. Дескать, шел бы я со своими приказами и просьбами нахуй и желательно там же надолго окопаться.

Сжал до отчетливого скрипа зубы и, тотчас почувствовал, как прострелила ноющая боль в челюсти.

– Ээээ, недоноски, а нууу игры в гляделки прекратили! Глаза вниз опустили! Живо! – ненавистно прорычал надо мной бородач и, приставив дуло автомата ко лбу, отпихнул в жесткой форме назад мою башку.

– Булааат? Доложи о нашем приезде! Скажи, Туманов у нас! – прокричал позади чечен, тот, что цепко вцепился в немытые отросшие патлы Фанатика.

Хищно оскалился, прикрыв глаза и, всем нутром почувствовал, как взгляд Антохи принялся выжигать дыру в моем профиле.

– Пожалуйста! Пожалуйста, отпустите нас! Мы ничего не сделали! Мы всего лишь сопровождали мирных! Ваш народ! Мы для вас не угроза! Рядовые обычные солдаты. Прооошу, не убивайте нас. Ну, не убиииивааайте, – в панике просительно и нервно вскричал Даныч, а следом пополз на коленях к черножопой впереди стоящей гниде.

Никчемная шваль.

С брезгливостью на дне глаз пренебрежительно поморщился, желая самолично отправить его спать.

– Мииирных, говоришь? – с извращенной насмешкой на губах, наигранно задумался головорез.

– Да, да! Мирных вели.

– Вставай! – резкий торопливый его приказ, в азарте указывая Данычу оружием, что, тот, должен подняться на ноги. – Быстрее, быстрее вставай!

– Пожалуйста! – охваченный страхом, все же поднялся на трясущихся ногах и вскинул руки, Даныч. – Не надо… у мамы кроме меня больше нет никого. Пожалуйста, – заискивающе смотрел в суженные черные глаза чечену и тихо перебирал обескровленными губами.

– Не бойся! Не звери же мы. Не тронем. Мама, это святое. Это, вы, ничтожества. Не знаете, что такое человечность. А с нами всегда можно договориться. Пошли. Пошли со мной, – черный, глазами стреляет в сторону, зазывая расслабившегося с неуверенной нервной полуулыбкой Даныча.