Обессилено пополз, как слизняк на коленях до клетки накопителя, где собирались остальные этапники, с трудом волоча за собой свой баул и по пути снова попадаясь под горячую руку Козла.

– Пидарасы ебучие!

– Намазывайте свое очко! Будем рвать ваши жопы и драть вас по самые яйца!

– Завтра Лепила заштопает и опять будем бить ваши убогие ебальники, в рот и жопу кончать с оттягом!

Трое нависающих надо мной Погонял орали со всех сторон в лицо и наносили мощные удары куда придется. Я в очередной раз закрылся руками и, сидя на коленях, лег на обледеневшую дорогу, подставив под сокрушительные удары свою спину.

Я кричал. Матерился. Ревел в голос, чтоб хоть как-то выпустить раздирающую все тело в наливающийся синяк боль. Я впервые пробовал в такой дозе страх на вкус.

Наконец, добравшись до накопителя, ненароком из-за жесткого удара столкнулся с чекистом, сотрудником тюрьмы, которому прибывшие лица зачитывали личные дела.

– Встаааать! – раздался надо мной голос мусора. – Доложить о себе по форме! – пнул меня носком ботинка в грудь, откинув на порядочное от себя расстояние. – Я сказал, подняться на ноги! Выполнять!

– Котов Максим Александрович, – выпрямил одно колено и, тут же раздались шепотки и задушенный в недрах смех некоторых стоящих рядом.

– Котов? Да ты мой милый котик… Кис-кис…

– Ты любишь нежно или жестко? Вдоль шерстки, или против?

– К нам Мааааааксик заехал, вы слышали?

– Статья?! – с недовольной кирпичной тяпкой вернул к себе внимание дежурный, и, взглядом маякнул в сторону Козла, который стоял позади меня.

Наказание за тупняк последовало незамедлительно.

Закашлялся. С трудом переводил дух.

– Котов Максим Александрович. Семьдесят четвертого года рождения. Статья сто пятая УК. РФ. Осужден за умышленное убийство с причинением смерти другому человеку. Срок шесть лет. Срок вступил в силу двенадцатого января тысяча девятьсот девяносто пятого года. Заканчивается в двух тысяч первом, двенадцатого января, – периодически терялся, сбивался, стирал с физиономии кровь, но все же закончил свою неуверенную речь.

Приказали проходить в пропускник, но, только, я до него не на своих ногах дошел, а кубарем покатился.

И, начался обыск. Немедля, распорядились раздеться догола, открыть рот, поднять язык с вытянутыми раскрытыми ладонями вверх руками, пока шмонали личные вещи.

– Чье, Мальборо? – ненавистно заорал помощник дежурного, пока Козлы оставались в стороне и не трогали нас.

– Мое… – хрипло отозвался и шагнул к нему, зыркая исподлобья.

Братва, конечно, постаралась, и, собрала мне хорошую передачку – чай, кофе, сигареты, сладкое, фрукты, орехи, хлеб, колбаса, сгущенка, сухари, сало, вяленая рыба. Было все, что числилось в данном месте в дефиците.

– Неверно!

Мгновенно от Козла прилетает дубинкой по ребрам.

Били от души, как в последний раз.

– Еще раз спрашиваю, чьи сигареты?! – басит на весь пропускник он.

– Ваши, – сорвавшимся глухим тоном, сплюнул кровь и пытался разогнуться.

Едко ухмыльнулся и откинул три блока Мальборо на свой стол.

– То-то же, сосунок! А теперь, раздвинь ягодицы и присядь над зеркалом.

С двух сторон красные наступали и прессовали меня у стены.

С колотящимся в глотке сердцем, тяжело сглотнул и отказался.

– Чегооо? – унизительно расхохотались все, как долбаебы.

И меня начали убивать. Откровенно убивать и забивать дубинками с разных сторон. Козлы, подхватили за руки и, животом положив на ближайший деревянный устойчивый стол, принялись насильно удерживаться на месте, пока остальные Погонялы нещадно сдавливали башку, которая вот-вот должна треснуть, а менты, киянками*(огромный деревянный тяжелый молоток) и резиновыми дубинками наносили удары по спине, ягодицами, ступням и ногам. Отбивали части тела до обморочного состояния, пока я не облевался и не упал в обморок дважды.

– Ты, че думаешь, в санаторий попал? Надеялся, что после суда все закончится? У тебя все только начинается, сученок! – последнее, что услышал от гоготнувшего над ухом вертухая.

Прежде, чем меня загнали в камеру ШИЗО*(штрафной изолятор) в лютый мороз, окатили не менее холодной водой, чтоб уже в арестантской форме привести в чувство.

Удерживая под руки, кинули в мрачной угнетающей камере еле живого и окровавленного на пол, где не было ни кровати, ни пастельного белья. Голые обшарпанные ржавого цвета облупившиеся стены и массивные решетки на выбитых окнах украшали фасад.

Ничего не скажешь. Запоминающаяся приемка. Спасибо, Туман! Век не забуду…

Я уже окончательно на рассвете из-за холода не чувствовал своих конечностей. Промерз до костей. Отныне, я с уверенностью могу сказать, что эта ночь была самой длинной за всю мою жизнь.

Я валялся дохлый на засранном разбитом полу, и, откровенно протяжно выл в голос, ревел, отхаркивался собственной кровью, выплевывал легкие, сотрясался всем телом.

Ни встать, ни сесть, потому как, Козлы, и конвой отбили ступни, ноги, жопу. Элементарно, не доползти до шконки, так как она отсутствовала в камере.

Стопы распухли и, теперь черт знает, как натянуть на них обувь или, банально передвигаться на своих двоих. Ночью промокшие ботинки, как и темно-синюю рубашку от робы пришлось с себя стянуть, иначе, наверняка, не дожил бы до утра. С горем пополам, лежа на боку, стащил тряпки и, на что были силы, превозмогая боль, принялся растирать кожу, чтоб хоть как-то в таких невыносимых условиях согреться.

Но, сейчас, подчинившись больному рассудку, руки опустил и не мог от бессилия и холодины шевельнуть даже пальцем. Замерзал на лету, и, казалось, что неровен час, раньше времени отдам богу душу.

– Помогииите! Пожаалуйстааа. Умоляяяю, помоооогите! – заорал что есть силы.

Пришли не сразу. Явно, когда им осточертел глухой скулеж из моей клетки.

– Чего, ты там подквакиваешь? – с лязгом открылось железное окошко на двери и, тотчас в нем появилась незнакомая мне рожа надсмотрщика.

– Я больше не могу. Я замерз. Вытащите меня отсюда, – онемевшими руками стараюсь упереться в пол и приподнять свое тело, но ничего не выходит. – Я же сдохну здесь! – кричу и валюсь на бетон. – Выпустите!

– Не ори. Захлопни скворечник. Не было приказа о твоем переводе.

– Я сдохнуууу! Сдооохнууу, слышишь! Сууууука! Что вы твооорииите?! – завопил, как сумасшедший, выворачиваясь на полу, словно змей. – АААААА! Выыыыпустииииите меня! АААААА, твааааари ебаные! – голосил, брызжа, как психопат в разные стороны слюной .

Караульный молча закрыл смотровое окошко и завозился ключом в замке, зычно подзывая с той стороны к себе двух по смене напарников.

Было плевать на все. Я, так или, иначе, отброшу здесь кони.

Не знаю, заведено тут так, или прессовщики действовали по указке администрации, чтоб давить, уничтожать арестантов. Конвой искал формальный повод, чтоб пресануть, унизить, поиздеваться. Вот, и я в данный момент сам им в руки вложил нужные карты.

– Встааааал! – скомандовал надо мной надзиратель.

– Я не моооогу. Не могу, понимаете? Я рук и ног уже не чувствую, – колотился в ознобе и зуб на зуб не попадал.

– Ты не расслышал? – с безразличием в глазах, мерзко усмехнулся проклятый стражник.

– Я не встану. Правда, не смогу. Правда! – со слезами в глазах. – Ну, убейте меня! Но, я правда не смогу! – ревел и кричал на сколько мог, но во взгляде напротив одно призрение и насмешка.

– Да, ну? Не притворяешься? Правду, говоришь? А знаешь, такое выражение…? – скалится он и медленно опускается на корты, звякая массивной связкой ключей. – Пойдешь за правдой, сотрешься до жопы, – расхохотался, выпучив глаза и, истеричным дурным голосом, дал своим коллегам распоряжение. – Вынести это говно в одиночку. Дело наживное… – обратился ко мне. – Ты уже совсем скоро к нам привыкнешь, – на последнем сплюнул на пол рядом с моей головой и, тут же поспешно удалился в коридор.