Возле ворот постоялого двора сидел новый привратник, однако ворота какими были, такими и остались, и Супаари отметил с легким неудовольствием, что верхняя петля по-прежнему нуждалась в починке.

– Найди своего господина! – крикнул он привратнику-руна, с улыбкой предвкушая изумление родителей. – Скажи, что к нему прибыли гости из Инброкара!

Не произнеся и слова, рунао удалился, оставив их стоять во дворе. Последовало продолжительное молчание, и когда Пакуарин вопросительно посмотрела на него, Супаари опустил хвост в знак неведения. Спустя какое-то время он выкрикнул приветствие и стал прислушиваться, надеясь услышать знакомый голос. Однако ответа не было. Озадаченный Супаари начал осматриваться по сторонам. Во дворе хватало места для экипажей путешественников, однако никого в доме не было. Впрочем, это нормально для времени года. Жана’ата путешествовали в основном в начале времени Фра’ан до начала жары…

– Я не потерплю ублюдка в своем доме, поэтому, если ты добиваешься этого, можешь уходить прямо сейчас.

Он повернулся, слишком изумленный голосом матери, чтобы почувствовать обиду от ее слов.

– Люди шлют о нас анонимные письма в Инброкар, но от моих сыновей нет никакого толка, – оскалилась старая женщина, глядя на уже проснувшуюся малышку, которая, попискивая, копошилась возле шеи Пакуарин. – Я сказала им: изложите дело префекту! Но род Гран’жори отравил эту наживку. Остается только выть под дождем. Денег на ремонт никогда не хватает. Гран’жори хотят Кирабай – и пусть берут: от этого двора остались одни кости. А я родилась для лучшего, могу тебе прямо сказать! Префект изображает, будто все уладит, но его устраивает, чтобы мы запускали друг другу когти в нутро. Что ты стоишь как дура! Покорми это отродье, – рявкнула она на Пакуарин, так как младенец запищал, – пока я не отрезала тебе ухо.

– Префекту полагается провести расследование, однако он верит тому, что говорят эти грабители, живущие вверх по течению, так что тут никакого мяса не найдешь… не стоит и пытаться! Этому заведению не помогло бы ничего, кроме костей моего брата! Как тебе известно, я была рождена для лучшей судьбы. Приличный человек оставил бы меня в доме моего родителя, однако кто может назвать твоего отца приличным человеком!

Лишившись дара речи, Супаари последовал за матерью в тенистую галерею, устроенную вдоль обращенной к реке стены дома, где дул приятный ветерок. Он попросил ее сесть, однако, не обращая внимания на его слова, она металась от одного края аркады к другому, под съехавшей набок вуалью, собирая юбками пыль, листья и опавшие лепестки цветов хлари. Устроившаяся с младенцем в уголке Пакуарин достала остатки мясного пюре и, методически обмакивая кончик тонкого пальца, подносила его к губам младенца. Супаари поместился на подушках, разложенных возле холодной каменной стены, не отводя глаз от матери, поседевшей и высохшей, все расхаживавшей и причитавшей.

Наконец из-за угла насосной станции появился отец вместе со слугой-руна, отпустив его коротким словом.

– Никто не пишет на нас доносы, жена. И у префекта есть другие дела, кроме того, чтобы преследовать содержателей постоялого двора. – Энрай вздохнул, почти не глядя на Супаари и совершенно не обращая внимания на младенца. – Иди отсюда, возвращайся в дом, где тебе положено быть, бесстыжая старая сука. И пришли сюда эту твою девку с мясом. Я голоден.

Рухнув на подушку в нескольких шагах от Супаари, он принялся разглядывать реку, блиставшую золотом под медным светом трех солнц. Настала тишина – теперь, когда старуха вернулась в дом.

– Твои братья на бойне, – проговорил Энрай по прошествии некоторого времени. – Эти новые руна никуда не годятся. Не знаю, как префект может ожидать, что мы вот так сразу обучим ему весь персонал. Род Валнброкари правит, однако они ничуть не лучше твоей матери… повсюду видят злоумышленников, заговоры и бесхвостых монстров с крошечными глазами. – Полуповернувшись к кухне, он снова потребовал мяса, перед тем как пробормотать: – Прежде она была красоткой. А вы, парни, погубили ее.

Дожидаясь, пока его покормят, содержатель постоялого двора коротал время, как и его жена, за демократическим злопыхательством в адрес живых и мертвых, ближних и дальних, равно знакомых и незнакомых. Явившись, старшие братья Супаари присоединились к сложному повествованию о распрях и вражде, тем более интенсивной, чем вздорней был для нее повод. Посреди разговора явилась юная служанка рунао с блюдом мяса, отставив его в сторону и двигаясь бочком, так чтобы не ощущать запах.

Только один Супаари посмотрел на нее. Селянка ВаКашани, сообразил он, однако так и не сумел припомнить фамилии. Поднявшись, он взял поднос у девушки, поздоровавшись с ней на руанже. Она уже собиралась ответить, когда Энрай фыркнул:

– Если ты этому научился в городе, Супаари, то здесь можешь забыть про свое жеманство. У нас в Кирабае с руна не миндальничают.

Так что девчонка присела в неловком, еще непривычном ей полупоклоне и немедленно отправилась на кухню.

Застыв на мгновение, Супаари помолчал, потом поставил блюдо на низкий столик, а братья его хохотали. Он возвратился на свое место на подушках, и прошло немало времени, прежде чем старший его брат заметил, что Супаари ни к чему не прикоснулся.

– Мог бы и отведать, – сказал Лаалраж, указав тыльной стороной руки на блюдо. Но добавил при этом: – У нас все простое. Оглядись по сторонам.

– Когда отплываешь? – спросил брат его, Вижар, жуя.

– Завтра на втором рассвете, – проговорил Супаари и отправился проверять, устроилась ли Пакуарин вместе с кухонной прислугой.

Бесконечное время между первым и вторым закатами он провел с братьями и несколькими соседями, за которыми отправили посыльных. Гайжур или Инброкар никого не интересовали, никто не спросил, почему Супаари оказался в Кирабае или каким образом получилось, что он путешествует с младенцем. Разговор разнообразили крики требовавших еды голодных, испуганных и необученных руна, а посвящен он был утомительной дискуссии о том, как несколько обдуманных и справедливых убийств могли бы подкорректировать генеалогический и политический статус всего бассейна реки Пон. Консенсус, недостаточный для того, чтобы разрушить затор на уровне города Кирабай, был тем не менее достигнут с лишенной отваги решимостью, присущей людям, понимавшим, как они обездолены рождением и историей.

– Тройной альянс был ошибочным с самого начала, – пробурчал склонивший голову на грудь сосед. – Нам нужна драка так же, как руна необходим хороший фураж. Мы деградировали, потратив все эти годы на ожидание. Праздность и упадок…

«Так уходите отсюда! – хотелось закричать Супаари. – Уматывайте. Возьмите новый след». Однако они могли оставить Кирабай не более, чем руна – запеть. В них не было такого качества… или оно присутствовало в них, но обычай настолько искалечил этих людей, что они даже не могли представить, что можно пытаться искать что-то новое. Значение имело только одно наследие, даже если все помянутые предки за последние двенадцать поколений являли собой перечень в два столбца: в одном – кого из них ненавидеть, в другом – кого винить за каждое прикосновение злой судьбы. «А внутри себя никакой вины нет, – думал, слушая их, Супаари. – Среди нас нет тупиц, нет бестолковых, нет бездельников. Все мы могучи и победоносны, кроме тех, кто правит нами».

Песнопения начались сразу же, как только догорел свет второго заката, голоса возвысились в древних гармониях, и соседи отправились по домам, а его братья начали готовиться ко сну. Эти закатные песни были самым ранним воспоминанием Супаари, грудь его сдавило, гортань стиснуло. Самой подлинной красотой, открывшейся ему, которую он познал, как основатель новой наследственной линии, было участие на закате в хоровом пении Инброкара; счастье это превосходило в его памяти даже тот момент, когда он узнал о беременности Жхолаа.

Теперь он имел законное право исполнять роль Старейшего, но в тот вечер он молчал, как трепетавшие в кухне слуги руна. «Я спою снова, – пообещал он себе. – Только не здесь, не среди этих темных невежественных дураков. Не знаю где, но спою».