– Такие охотники были сильнее и здоровее остальных и без труда находили себе пару, – сказал также Сандос. – И они лучше питались, и у них рождалось больше детей. Со временем сходство с руна становилось среди жана’ата более заметным и более частым.

– Сандос, это просто глупо, – сказал ему Супаари. – Это мы их разводим, а не они нас! Скорее всего, наши предки ели только уродливых руна, а в живых оставляли только прекрасных, похожих на жана’ата!

Теперь, однако, Супаари признавал, что в словах Сандоса присутствовала доля истины.

– Мы одомашнили жана’ата, – сказала ему некогда Авижан, его секретарша. В свое время он отмахнулся от этих слов, приняв их за иронию, однако детей жана’ата воспитывали няньки-руна, и если это не одомашнивание, то что же?..

Потом он уснул и во сне оказался перед входом в пещеру. Как это случается во снах, он каким-то образом знал, что открывшийся перед ним ход ведет его в подземные каверны.

Он сделал один-единственный шаг вперед и тут же сбился с пути, все более и более запутываясь с каждым новым шагом, и проснулся под брачные вопли белошеих кранил, бродивших по мелководью. Разбуженный и встревоженный, он вскочил на ноги и попытался стряхнуть с себя нелегкое чувство, обойдя хижину кормчего, чтобы посмотреть на животных, круживших с титанической искренностью, и пожелать им удачи, в чем бы она ни заключалась для кранил. Повернувшись к дочери, спавшей свернувшись клубочком возле Пакуарин, он подумал: «Я сделал шаг в пещеру, и я везу с собой этого ребенка. Впрочем, нет. Не этого ребенка, а моего ребенка. Мою дочь».

Однако не с кем было обсудить ее имя. По обычаю, первая дочь получала имя из использованных уже в родне ее матери.

Супаари не имел никакого желания вспоминать кого бы то ни было из родни Жхолаа и потому попытался вспомнить кого бы то ни было из предков собственной матери и с неудовольствием понял, что просто не знает их. Будучи третьеродным, которому право отцовства не предоставлялось, Супаари как будто бы не слышал имен своих предков, а если их ему и называли, не запомнил ни одного. Не имея никакого представления о том, что делать дальше после того, как он благополучно покинул Инброкар с живым и невредимым ребенком, Супаари решил вернуться домой в Кирабай. Там он попросит мать выбрать имя дочери, надеясь, что такая просьба порадует ее.

Наполнив свои легкие воздухом, в котором ни одна частица не напоминала о городах, он подумал: теперь все стало другим.

Тем не менее запахи дома не изменились. Горизонт прятался за дымкой пыльцы кустов красноцвета, ставшей видимой в косых лучах второго заката – благоуханная пелена поднималась вверх от земли. Местность стала более равнинной, русло реки расширилось, течение замедлилось, ленивый ветерок приносил знакомые лечебные испарения переваренной травы: странным образом чистый запах помета пийанот. К ним добавлялись пряное благоухание плодов мел за несколько дней до созревания и острый, с дымком, аромат начавшей увядать датинсы. Запахи земли приветствовали их с дочерью, и ту ночь он проспал на палубе без сновидений и в полном довольстве. На четвертый день пути на юг он проснулся от начавшегося среди пассажиров шума: баржа приближалась к мосту Кирабай; здесь многие остановятся, чтобы поторговать. Поднявшись, Супаари велел Пакуарин собирать вещи и готовиться к высадке и начал неловко приводить себя в порядок. Без всяких просьб с его стороны торговец-руна взялся помогать Пакуарин распаковывать лучшие одежды Супаари и, не закрывая рта, помог завязать все тесемки и застегнуть пряжки. Радуясь тому, что с вынужденной надменностью Инброкара покончено, Супаари поблагодарил их обоих.

Его осенило поначалу легкое, потом сильное волнение – складывавшееся из оптимизма, накопившейся энергии и радости вновь оказаться в родных местах. Повернувшись к Пакуарин, он протянул руки к ребенку, не думая о роскошной одежде.

– Смотри, детка, – проговорил он, когда баржа проплывала под грубыми известняковыми арками. – На замковом камне этого свода находится герб твоего пращура в девятом колене, отличившегося во втором походе на приток реки Пон. Потомки его с тех пор владели Кирабаем по праву рождения.

Глазки ребенка округлились, конечно, всего лишь потому, что баржа вплыла с яркого солнца под тень моста. Супаари поднял малышку на плечо и вдохнул исходивший от нее сладкий мускусный младенческий запах.

– Признаюсь тебе честно, что в более поздние времена гордиться нам некем, – сухим тоном прошептал он. – Мы здесь гостиничники, обеспечивающие постой в четырех ночах пути к югу от Инброкара и в трех ночах к северу от моря. А взамен мы имеем пособие от правительства, а также право на двенадцатую часть от любой сделки торговой операции, совершенной ВаКирабай руна. Боюсь, что семья твоего отца не блещет богатством.

«Однако мы не убиваем обманом детей», – подумал он, когда баржа вынырнула на свет.

– Мы останемся здесь только до завтрашнего второго рассвета, господин, – окликнул его руна, которому принадлежала баржа, из своей будки, – будешь ли ты спускаться с нами вниз по реке?

– Нет, – ответил Супаари, восхищенный видом, запахом и звуками Кирабая. – Мы дома.

С внешней невозмутимостью он вернул ребенка Пакуарин, пока баржу останавливали шестами и перебрасывали толстые плетеные лини на причальные тумбы. Супаари вглядывался в лица, принюхивался к запахам, исходившим от грузчиков, однако не уловил ни единого намека хотя бы на родню одного из прежних знакомых и потому прошествовал мимо толпы руна, заявлявших свой товар и уплачивавших налог за пользование причалом, нанял наугад рунао нести его багаж, хотя вещей было немного, да и денег тоже, чтобы еще тратить их на престиж. Его выставили из Кирабая практически с пустыми руками, а он создал торговую компанию, рождавшую ему деньги с той же легкостью, как равнина производит траву; ему был ведом вкус богатства, и иногда, в темные часы, когда сон не шел к нему, он представлял, как в роскоши триумфально вернется домой. Но вместо победоносного возвращения ему пришлось сдать все свои активы в государственную казну, чтобы занять место Основателя нового рода. И теперь он возвращался домой на грузовой барже, ничуть не лучшей, чем та, на которой он оставил родные стены, имея возможность похвастать всего лишь очаровательным, но безымянным ребенком и шестью сотнями бахли – оставшимися у него после того, как на пристани Инброкара он распродал свои драгоценности, чтобы нанять Пакуарин и оплатить ее проезд на барже. Посему он облачился в самые лучшие одеяния, надеясь произвести хорошее первое впечатление, и пожелал себе поскорее отрастить когти.

«Этот ребенок стоит заплаченной за него цены, – без малейшего стыда думал меркантильный Супаари. – А деньги я заработаю снова».

Постоялый двор, расположившийся поперек продолговатого холма, над отметкой высокой воды, было видно с пристани. Вчерашняя гроза разгулялась здесь сильнее, чем выше по течению реки, и пока Супаари вел свою небольшую свиту через главные ворота и за центральную площадь, по лабиринту узких троп, вдоль которых стояли известняковые дома ВаКирабай руна, им то и дело приходилось переступать через черепицы и ветви, сорванные с деревьев хлари. Радиобашню тоже повалил ветер, а в роще возле моста несколько высоких мархлар упали кронами в воду, и корни их торчали над берегом. Но, если не обращать внимания на последствия бури, сам город Кирабай почти не изменился за годы его отсутствия…

Конечно же, он привык к кипучей энергии Гайжура и мелочной интриге Инброкара, и поэтому вполне естественно Кирабай показался ему погруженным в летаргический сон.

Тем не менее город этот охранял мост к восточным полям ракара и являлся достаточно важным торговым центром для земледельцев из внутренних регионов. Кроме того, в городе имелись кооперативы прях-руна и фабрики кхалиат.

«Я могу найти себе здесь много дел», – думал Супаари, не желая впадать в уныние.