– Должно быть, ты разочарован… – продолжил Ира’ил уже с неуверенностью.

Смущенный, он осторожно вдохнул запах Китхери. В нем не угадывались дуновения гнева, однако Ира’ил отвернулся к окну башни, чтобы скрыть смущение.

Отсюда, чуть-чуть меняя направление взгляда, он мог видеть казначейство, провинциальные налоговые службы, государственные архивы и библиотеки, арену, находившуюся в считаных шагах от Высокого суда. Бани, посольства; высокие каменные столпы, увенчанные серебряной сеткой антенн, поднимающиеся над Генеральным штабом. Он знал все эти ориентиры и всегда восхищался городским ландшафтом – непокорным времени воплощением стабильности и неизменного равновесия…

Равновесия! Именно его так не хватало Ира’илу в отношениях с Китхери Рештаром. Да, Хлавин был третьеродным, а он, Ира’ил, первородным, но своей древностью род Китхери превосходил всякую другую фамилию в Принципате Инброкара, так что возможность обращаться к Рештару по имени или быть с ним на «ты» определялась строгим церемониалом, за несоблюдение которого можно было дорого заплатить. Не имея рядом специалиста-руна по дворцовому протоколу, Ира’ил постоянно опасался совершить какую-то непростительную ошибку.

Однако ситуацию еще более ухудшало то, что Ира’ил не имел представления, почему именно его избрали, чтобы сопровождать Рештара из Гайжура в Инброкар, когда ссылка Хлавина была прервана ради рождения ребенка его сестры. Безусловно, Ира’ил настолько восхищался необыкновенной поэзией Рештара, что отрекся от собственной семьи и отказался от права продлевать существование рода Вро ради того, чтобы присоединиться к блистательному обществу, обретавшемуся во Дворце Галатны. Однако подобные поступки совершали и другие мужчины, а сам Ира’ил оказался никудышным певцом, впрочем, достаточно разбиравшимся в поэзии, чтобы понять, что собственные его стихи никогда не поднимутся над уровнем банальности. Единственный раз Рештар обратил на него внимание, когда он произнес прискорбно очевидную фразу по поводу чужой очаровательной метафоры и еще когда сфальшивил в хоре. Посему Ира’ил удовлетворялся тем, что пребывал на самой периферии двора Рештара, считая за честь находиться в обществе таких артистов… В конце концов, кому-то приходится служить публикой…

И тут Хлавин Китхери необъяснимым образом протянул свою длань и извлек Ира’ила Вро из неизвестности, пригласив его стать свидетелем церемоний, утверждающих образование нового рода Даржан, которому Рештар позволил обрести существование.

– O, ты должен побывать там, Ира’ил, – настоял на приглашении Рештар, когда Ира’ил, осекаясь, пробормотал отказ, – ты должен увидеть весь замысел целиком! Обещаю, что только ты один помимо меня поймешь величие этой шутки.

Ира’илу оставалось только предположить, что Рештару по какой-то причине нравится его общество – предположение странное, но, бесспорно, лестное.

Все в этой экскурсии казалось ему удивительным. Впервые попав в Инброкар, Ира’ил был изумлен дворцом Китхери, находящимся в самом центре столицы. Архитектура впечатляла, однако сам дворец оказался странно тихим местом – почти пустынным, служившим местом обитания благородного рода и домашних слуг. Ира’ил рассчитывал увидеть в средоточии своей культуры нечто более волнующее, нечто более живое… Он отвернулся от города и посмотрел на кухонный двор со специальными воротами для руна, через которые только что вышел торговец.

– Можно было ожидать славную дуэль, – сказал он Рештару, надеясь на то, что Хлавин забудет панибратское обращение.

– Купчина мог бы одолеть Дхерая. И вы сделались бы вторым.

– Думаю, что я уже второй, – с полной невозмутимостью молвил Рештар.

– Прошу прощения, – произнес Ира’ил Вро, допуская в смятении новую бестактность. – Не понимаю… простите! Но я не могу понять…

«Еще бы, тупица», – думал Хлавин Китхери, взирая на своего спутника с выражением, близким к симпатии, поскольку он чрезвычайно наслаждался обществом Вро – в особенности дурацкими промахами этого идиота и неуклюжими попытками извиниться. Во всей разыгрывавшейся драме присутствовали изумительно комичные моменты, и тот факт, что он сам начал ее разыгрывать, доставлял Хлавину чрезвычайное удовольствие. Супаари собирается бежать из города, понял Рештар, когда его нелепый шурин украдкой выбрался из города со своей добычей подобно трусливому шакалу; свет, наполнивший в эти мгновения душу Хлавина Китхери, можно было сравнить только с теми мгновениями, когда финал импровизированной песни приходил ему в голову прямо посреди представления. «Я не мог спланировать свою интригу более совершенным образом».

– Думаю, что купчина уже убил моего достопочтенного брата Дхерая, – молвил тогда Рештар голосом чистым и музыкальным, глядя на Ира’ила небесной чистоты голубыми, влажными, лавандовыми глазами. – И Бхансаара! И их отпрысков. A потом, обезумев от пролитой крови, опьянев от жаркого и густого запаха мести, убил Жхолаа и моего отца…

Ира’ил открыл свой рот, чтобы возразить:

– Нет, он всего лишь бежал из дворца.

– Я думаю, что все это уже произошло, – повторил Рештар, по-братски опуская руку на плечи своего собеседника и умиротворяющим образом прикасаясь хвостом к его хвосту. – Разве не так?

Во время правления Лжаат-са Китхери

Существовали такие вопросы, которых не следовало задавать, и самым важным среди них был «Почему?».

Без «что?» и «когда?» обойтись невозможно. Спрашивать «где?» можно было без особой опаски. «Как?» – вполне допустимо, хотя нередко приводило к неприятностям. Однако задавать вопрос «почему?» было настолько опасно, что Селикат лупила его всякий раз, когда он использовал это слово. Даже ребенком Хлавин понимал, что она исполняет свой долг. Она била его ради его же собственного блага, потому что опасалась за него и не хотела, чтобы из лучшего из ее учеников сделали обратный пример. Лучше кнут наставницы, чем медленное и публичное разоблачение взбунтовавшегося младшего брата.

– Так что я такое… выходит – манекен портного? – потребовал он ответа в возрасте двенадцати лет, еще не знающий страха и жизненных тонкостей.

– Если умрет Бхансаар, они возложат его служебные обязанности, как мантию, на мои плечи, и – щелк! Я Верховный судья! Разве не так оно происходит, Селикат?

Наставница колебалась. Участь рештара требовала изучения опыта старших братьев, заранее знавших, что, если любой из них не даст потомства или умрет до рождения своих детей, считающийся лишним сын займет освободившийся пост, обладая нужным уровнем компетенции. Невысокий, но ловкий Хлавин физически уже ничем не уступал Дхераю, обреченному выступать в качестве военного предводителя своего народа в том случае, если Патримонии будет угрожать любая опасность.

И даже Жхолаа обнаруживала лучшие способности, чем Бхансаар, который помнил все, чему его учили, и умел применять эти знания, но редко замечал следствия и делал собственные выводы, однако ему назначено было в свое время сделаться председателем Высшего суда Инброкара.

– В древних песнях все это объясняется, господин, – сказала ему рунао, закрывая глаза и голосом своим воспроизводя ритм, если не мелодию, этих песен.

– Ингви, любитель порядка, рек первым братьям, Ч’хорилу и Сримату: когда собираются женщины – пляшет Хаос. Посему разлучите Па’ау и Тиха’ай, свирепых сестер, которых взяли женами себе, и содержите их в плену у себя и порознь.

Хитростью и лукавством Ч’хорил и Сримат соединились с прочими мужчинами, пока все они не подчинили себе своих жен и дочерей. Однако, собственными руками совершив резню и избиение, мужчины опьянели от крови и начали сражаться между собой. «Мы не можем оградить себя друг от друга», – сказали они. И тогда Ингви повелел: «Пусть те среди вас, кто мудр, решат, кто из вас слишком свиреп для того, чтобы жить, а те, кто силен, убьют свирепых, осужденных мудрыми». И потому что Ч’хорил Старший был силен, а Сримат Младший – мудр, начиная с того времени уделом перворожденных мужчин каждого рода стали война и кровавые жертвоприношения, а второрожденным достались суд, приговор и решение.