— Он видел дочь?

— Да, — улыбается Ирина Михайловна, — даже держал ее на руках, правда недолго. По регламенту неположено. Сейчас то грипп бродит, то еще что похуже. Мы не можем подвергать новорожденных опасности.

— Понимаю.

Представляю Кирилла с дочерью на руках и становится так тяжело дышать, так больно. Ведь все могло быть по-другому.

К вечеру силы полностью возвращаются. Я уже могу вставать и, хотя передвигаться можно только с осторожностью, потихоньку учусь ухаживать за Ксюшей.

Ксения Кирилловна. По-моему красиво. Папане должно понравиться.

Не позволив себе лишний раз сомневаться, я пишу ему о своем решении. Он тут же перезванивает.

— Вы там как?

У него странный голос, будто ему и правда не насрать, что у нас тут происходит.

— Хорошо. Ксюха тихая, как мышонок. Спит постоянно.

— Ксюха?

— Да, — невольно улыбаюсь.

— Мне нравится. Ты сама как?

— У меня тоже все хорошо.

Я уверена, у него есть полная медицинская раскладка по нашему здоровью. Он помешан на контроле и всегда держит руку на пульсе. Почему-то от этого становится спокойнее. И теплее. Создается иллюзия, что я не одна.

Обманчивая, заманчивая, но у меня пока нет сил от нее отказаться. Я слишком уязвима и трудно играть сильную, когда все вокруг меняется настолько стремительно.

— Мне приехать?

— Не надо, — по возможности собираюсь оградить ребенка от необязательных контактов. Ирина Михайловна права, сейчас сезон соплей и простуд, мало ли чего можно подцепить.

Похоже я уже начала превращаться в одну из тех чокнутых мамочек, которые готовы прибить любого, кто в радиусе километра посмеет шмыгнуть носом.

— Если что-то потребуется – звони.

— Хорошо.

— Пришлешь пару фоток?

— Конечно.

Так странно разговаривать со Смолиным будто ничего не случилось. Будто мы действительно семья. Настолько непривычно, что приходится отвесить себе мысленный подзатыльник, чтобы не потонуть в этом наваждении.

Я оправляю Смолину фотографии спящей Ксюхи и даже небольшое видео, как она куксится во сне. Кирилл присылает в ответ:

Это самый красивый ребенок на свете.

А спустя минуту прилетает еще одно сообщение от него.

Спасибо за дочь.

После бывшего мужа звоню Ленке.

— Привет! — кричит в трубку так, что приходится отодвинуть аппарат от уха, чтобы не оглохнуть, — Ты как?

— Хорошо.

— Крестница?

— Отлично. Фотки хочешь?

— Спрашиваешь! Конечно хочу, — ей тоже отправляю пару снимков, после чего выслушиваю целый поток ми-ми-ми, смешанного с радостными всхлипами. Ленка все-таки та еще дурында.

— Я тебе вот по какому вопросу звоню. — начинаю издалека, чтобы сразу не напугать масштабами работ, — у меня почти ничего не куплено…

Лена смеется:

— Уже.

— Уже?

— Все куплено. Бутылки, памперсы, одежда.

— Эмм, — туплю, — когда только успела?

— Так сегодня, дорогая моя. Мы с твоим Смолиным полдня сегодня по магазинам катали.

— В смысле? С каким Смолиным? С Кириллом что ли?

— С кем еще? — Хмыкает в трубку, — приперся сегодня с утра ко мне. Из дома вытащил силком и, пока мы всем не затарились, не отпускал. Тиран чокнутый.

У меня нехватка слов. Я не могу представить Смолина, выбирающего памперсы.

— И поскольку ни он, ни я ни черта не смыслим в том, что нужно, он скупил все подряд. Так что у тебя теперь столько добра, что смело можно рожать хоть пятерых.

— Пожалуй воздержусь от столь заманчивого предложения, — растерянно отвечаю я, — почему он ничего не сказал? Мы с ним созванивались только что.

— Скромничает, — хмыкает Ленка, — не верю, что говорю это в слух, но этот морж не так плох, как я о нем думала.

После разговора Лена и присылает фотографии из дома, где в мое отсутствие появилась и кровать, и пеленальный столик, и все остальное, но одно дело смотреть через экран телефона, и совсем другое – вживую. Глядя на все это великолепие, я ощущаю как накатывает предвкушение, но с другой стороны по себе. А еще немного страшно оттого, что дома с Кнопкой мы останемся один на один, и не будет ни медсестер, ни врачей, чтобы подстраховать и проконтролировать если что-то пойдет не так.

Нам с ней предстояло учиться жить самостоятельно, нашей маленькой семьей. Приходилось постоянно напоминать себе, что не я первая, и не я последняя молодая мама, которая возвращается со своим сокровищем в пустую квартиру. Они справляются, и я справлюсь. Деваться все равно некуда.

Но у судьбы на этот счет оказалось свое мнение, причем радикально отличающееся от моих наивных фантазий.

В день выписки я проснулась с температурой выше тридцати девяти, жуткой головной болью и не дышащим носом, и внезапным осложнением на почки. С боку на бок без слез не могла перевернуться

— Ни о какой выписке и речи быть не может. — строго поставила перед фактом Ирина Михайловна.

Но это еще было не самое страшное. Основная жуть заключалась в том, что из-за температуры и плохого самочувствия, мне перестали приносить Ксюшу.

— Ты же не хочешь подвергать недельного малыша опасности?

Конечно, я не хотела, но сердце было не на месте. Как там она? Одна… Кормят ли, чистая ли? Конечно, ее и кормили, и мыли, и ухаживали, но все равно жутко было. Особенно когда сообщили, что не только я с такими симптомами, а еще несколько пациентов, поэтому будет объявлен карантин. Никаких посещений, никаких контактов.

— Если есть возможность, пусть ребенка заберут, — такой совет дала врач, во время одного из обходов, — всех новорожденных отправляем по домам, для их же безопасности.

Вот такая вот хреновая выписка. Я застряла на неопределенный срок, а ее надо было срочно вывозить из этого рассадника.

В груди так больно, так страшно что сердце вот-вот разорвется, и других вариантов нет, кроме как звонить бывшему мужу.

— Кирилл, у нас карантин, — шмыгая носом, сиплю в трубку, — тебе придется забрать Ксюшу. Она может заболеть. И тогда…тогда…

Дурацкие гормоны бомбят, делая меня плаксивой, мнительной истеричкой. Несмотря на заверения врача, что все под контролем, я воспринимаю эту ситуацию, как чудовищную катастрофу. Просто конец света, без единого шанса на счастливый исход.

— Заберу, — без колебаний соглашается Смолин.

— Я тебе пришлю телефон хорошей няни для младенцев. С круглосуточным пребыванием, — тараторю в трубку, боясь тишины, — карантин на неделю. Пусть она эти семь дней не отходит от Ксюши. Смотрит в оба. А ты контролируй, проверяй, что она делает. Если вдруг…

Я продолжаю судорожно набирать, что Смолин должен делать в экстренных ситуациях, какую смесь лучше купить, какие памперсы.

— Так! Стоп. Стоп! — он прерывает мой поток сознания. — тихо! Все. Выдыхай.

— Смеешься? Какое выдыхай. Меня сейчас наизнанку вывернет.

— Заворачивай обратно. Никаких изнанок, — голос в трубке совершенно ровный и уверенный. Впрочем, как и всегда, — скидывай номер няни. Я все сделаю.

— Ксюшу когда заберешь?

— Уже собираюсь.

Решив вопрос с ребенком, я обессиленно отваливаюсь на подушки и пытаюсь убедить себя в том, что все будет хорошо.

Смолин не посторонний человек. Пусть характер у него вообще не сахарный, но я знаю, что он не сделает ничего из того, что может навредить малышу. Все должно быть хорошо, но блин, как же страшно.

Самочувствие еще это хреновское. И температура, и кашель, и песок из почек идет. Все один к одному. Не повернуться лишний раз, не чихнуть. В голове туман.

Несмотря на требование врачей оставаться в койке, я все-таки выползаю из-под одеяла и ковыляю к окну, как раз в тот момент, чтобы увидеть, как Смолин с ребенком садится в машину. И тут же слезы из глаз, страшно, что увезет и не отдаст детку.

— Дура, — шмыгаю носом. Перечитала всяких ужасов, где у матерей отнимают детей, теперь сама себя извожу на пустом месте.

Чтобы между мной и Кириллом не происходило, я знаю, что он не такой.