— Ну что, касатик, вставай. Иди, родной, покушай, чем бог послал.

Я даже вздрогнул от неожиданности. Но язык был русским, да и есть хотелось просто до безумия. Поэтому, оторвав голову от подушки, свесил ноги на пол. На мне была странная белая одежда. Что-то знакомое из древней истории. Но как называется эта одежда я вспомнить не смог.

На столе в тарелках были пирожки! Настоящие, печёные, пахнущие сдобой продолговатые румяные пирожки. Такое я пробовал только в глубоком детстве, ещё когда жил на Островах и когда ещё была жива прабабушка. В нашей семье только она умела печь пироги. У меня даже слёзы навернулись от воспоминаний. Опустившись на лавку долго не решался притронуться к еде.

— А где можно руки помыть, умыться? — спросил я хриплым голосом.

— А вон там, в коридорчике, рукомойник висит. Только оденься, милок, холодно там. — ответила мне женщина.

Она была одета в чёрное простое платье до пола из грубой ткани, на голове такой же чёрный платок. Из-под платка выбивались седые тонкие локоны. Кожа у женщины на лице была обветрена и из-за этого красноватого оттенка. Морщины разбегались глубокими трещинками по всему лицу. Но голос не был старым. Голос был мелодичным и приятным, глубокого низкого тона. И совершенно не вязался с тонкой фигурой невысокого роста.

Кое-как накинув на себя непонятное пальто из настоящей кожи с шерстью, причём шерсть была мехом внутрь, и надев огромные сапоги из плотного толстого материала, похожего на ткань, я вышел в коридор. Справа, у окна стояло ведро. Над ним подвешен древний сосуд, из дна которого торчал металлический штырь. Смотрел я на это сооружение и не мог понять, как мне вымыть руки. Потом как будто что-то всплыло из глубин памяти: «Валенки»… «Кальсоны»… «Рукомойник»… «Шайка»… «Тулуп»… «Иконы»… Поднеся руки под штырь, нажал на него и полилась вода.

Через несколько минут я сидел за столом и наслаждался необычайным вкусом выпечки. Тарелка быстро пустела. В кружку я наливал ароматный чай из настоящего самовара. Напротив сидела женщина и внимательно смотрела на меня.

В коридоре послышались лёгкие шаги. В комнату пожаловали гости. Ещё две женщины в таких же чёрных платьях и платках, как у хозяйки.

— Ну как ты, мил человек? Вижу-вижу, не отвечай. Раз аппетит есть, значит оклемался. — произнесла старшая из вошедших. Хозяйка вскочила из-за стола и низко поклонилась. Говорившая ответила почти незаметным поклоном. «Наверное это старшая здесь» — пронеслось в голове. И тут же: «Где это, здесь?»

— Здравствуйте. — прожевав ответил я. — Извините что доставил вам такие хлопоты.

— Не надо извинений. Не в наших правилах человека оставлять замерзать на улице. — был ответ.

Про себя я отметил странный говор. Размеренная речь, повелительные нотки в голосе. Лёгкое оканье в некоторых словах. Я всё больше убеждался, что это Русский Север. Только какого века? Как-то внутри себя я уже привык к мысли, что попадаю куда-то в прошлое. Знать бы ещё — это расстройство моего разума или такая необычная, фантастическая реальность?

— Ладно. Потом поговорим. Евстафья, пусть отъедается, в баньку сходит, в себя придёт. А то ещё начнёт истерики устраивать, как тот, малахольный. — строгим голосом сказала старшая и резко повернувшись вышла вместе с молчаливой сопровождающей. Хозяйка снова поклонилась. Теперь я знаю, что её имя Евстафья. Старинное имя. Сейчас имена дают короткие. Март, например. Или Кэт. Прошлый век, возможно даже — позапрошлый. Но об этом я пока не буду спрашивать. Что-то мне подсказывает, что меня потом тоже могут назвать «малахольным».

После ухода старшей Евстафья сказала мне, что через часок-другой будет готова баня и можно будет помыться. После пирожков глаза стали смыкаться вновь. Я кивнул головой и побрёл обратно в кровать.

Через какое-то время меня растолкали. Потянувшись и позевав я натянул валенки, тулуп и пошёл за хозяйкой. Пройдя по нескольким тёмным коридорчикам мы вышли на крыльцо избы. Я поднял взгляд от порога вверх и…

Вокруг было белым-бело. Везде лежал снег. В некоторых местах сугробы были мне по грудь. Было морозно. Но ведь ещё вчера я шёл по холмам в летней обуви и легкой рубашке!

— Евстафья, стой! — вырвалось у меня. — Скажи мне, сколько я провалялся в кровати?

— Так, почитай, четыре седмицы, милок. — отвечала хозяйка, даже не обернувшись, — Жар у тебя был. Всё метался, звал кого-то. Товарищей каких-то своих. И ещё Анку какую-то.

А я стоял, поражённый увиденным. Никогда в своей жизни такого зрелища мне не приходилось наблюдать. В сумерках снег переливался разными оттенками. Где-то в тени глубоко-синий, где-то нежно-белый… Снежинки иногда вспыхивали серебристой искоркой. Стояла тишина. Казалось, что я внезапно стал совершенно глухим. Но впереди Евстафья поскрипывала валенками, указывая дорогу. Опомнившись, кинулся вперёд догонять.

А потом была баня. Настоящая русская баня. Сейчас, я просто не могу передать все заполнившие меня тогда эмоции. Помню какую-то умиротворённость во всём этом. Что-то глубинное. Что-то такое знакомое, даже родное. Наверное, мои земные предки были, всё же, из России.

А после был ужин. Настолько вкусный, что было невозможно оторваться от предложенных блюд. Я молча занимался поглощением пищи, а Евстафья снова присела напротив и тихо наблюдала за процессом.

— А вы почему не ужинаете? — робко спросил я.

— Некогда. Мне ко всенощной. — ответила хозяйка и стала ловко убирать пустую посуду со стола. Своим ответом она меня поставила в тупик. Что такое «всенощная» я не знал, а спросить сразу так и не предоставилось тогда возможности. Хозяйка быстро собралась и убежала. Я остался один. На стене тикали странные часы. «Ходики» вдруг всплыло в голове…

Утро началось с запаха пирогов. Такого сильного, что лежать в кровати показалось мне просто кощунством. Сколько сейчас времени я не смог определить, но если пахнет едой, то явно пора вставать.

Умывшись я прошёл в «светёлку», так, кажется, называется то помещение, где я и спал и ел и где за занавеской священнодействовала хозяйка. Стараясь не скрипеть половицами я уселся за стол и задумался о том, где же я нахожусь.

— Проснулся, мил человек? — внезапно спросила Евстафья. Просто я не заметил, как она появилась и принесла огромную тарелку пирогов.

— Садись, чайку попей. — пригласили меня к еде. Я, собственно, не особо и сопротивлялся. Пироги были просто изумительными. И почему-то очень быстро кончились. Прямо какая-то мистика — раз и нету.

— Ну спрашивай, милок, что хотел узнать. — сказала Евстафья, которая сидела напротив за столом.

— Евстафья… Мой вопрос покажется странным, но сначала мне хотелось бы узнать, какой сегодня день… И год… — смутившись ответил я.

— Сегодня уже месяц студень, день двенадцатый, год одна тысяча девятьсот двенадцатый от Рождества Христова. — суровой ниткой поджав губы строго отвечала хозяйка, — Что ещё спросишь? Где находимся? Так мы в штатном монастыре, Марфо-Мариинском, что в Олонецкой Губернии. В прямом подчинении от отдельной Олонецкой епархии! Тебя нашли в посёлке, где послушники живут, у крайнего дома и ко мне принесли в беспамятстве. Почти месяц тебя выхаживали. — видимо подумав, что у меня провал в памяти, хозяйка смягчила тон.

— А вы монахиня? — робко поинтересовался я.

— Да. Ты не бойся, мы тебя никому выдавать не будем. — вдруг сказала она. — Всё. Остальное у настоятельницы спрашивать будешь. Нельзя мне. Надо собираться, петь будем.

— Что делать? — Не понял я. — Петь?

— Да. Хором псалмы поём с сёстрами. Дабы благостно было надо каждый день спевку делать. — ответила монахиня.

— Могу я послушать?

Евстафья задумалась на несколько секунд и потом ответила степенно.