Отец умер дома, внезапно, как принято говорить, на фоне полного благополучия. Инсульт. Упал, ударился головой об угол стола, умер мгновенно. Соседи рассказали, что отец почти не болел, только зрение испортилось год назад – с тех пор носил очки.

Очки Лора увидела. Они лежали на прикроватном столике: незнакомые, с массивной чёрной оправой.

Соседи смотрели на Лору недобро, несмотря на то что она выросла на глазах у большинства из них. Лора чувствовала волны негодования из каждой приоткрытой двери, когда поднималась с первого этажа на четвёртый. Семь лет назад она унесла ноги из Н-ска, чтобы больше никогда не вернуться, и вот всё же вернулась.

Лора подписала бумаги в бюро ритуальных услуг, выбрала по картинкам гроб («Нет, пожалуйста, не голубой»), назначила время похорон. Она обсуждала с соседями меню на поминки – соседи поджимали губы и хмурились, и только Галя гладила её по плечу.

Галю, старушку без возраста и отчества, и в Лорином детстве называли по имени. Именно она позвонила Лоре в Драгёр, как-то смогла объясниться с Хельге, который снял трубку. Именно Галя мягким сочувствием убедила Лору приехать и обещала помочь.

Похороны назначили на вторник.

Мать умерла раньше отца, её хоронили пышно, всем двором. Лоре тогда было пятнадцать, всеми делами занималась троюродная тётка. Лора запомнила искусственные цветы, которыми украсили мамин гроб. Тётка работала в шляпном ателье и умела делать нежные розочки и ландыши из накрахмаленной ткани.

Отец на похороны не пришёл.

В тот день в акватории судостроительного завода затонул сухогруз, и ликвидация последствий нарушила нормальный уклад работы.

Отец тогда уже был заместителем генерального директора завода.

Директором он станет через год.

Лора поняла, что потеряла не только мать, но и отца. Она как-то дотянула до окончания школы, потом устроилась на первую попавшуюся работу – крановщицей – на полгода, чтобы накопить денег и уехать в Москву. Уехала. Окончила физтех. Работала по контракту сначала в Бельгии. Потом – в Дании. В Н-ске была один раз – семь лет назад, уже после свадьбы с Хельге, прилетела рассказать отцу о своей жизни, показать круглый живот и фото, попытаться связать концы порванной нити.

Не вышло.

Отец встретил её сухо, не пригласил домой – только в кабинет. Лоре казалось, что он с трудом говорит ей «ты», вспоминая, что она не чужой человек, не очередной подрядчик или иностранный инвестор.

Глаза отца сверкали из-под кустистых бровей, клыки неприятно скалились, будто отец был не директором судостроительного завода, а генералом, который лично поведёт солдат в атаку. Последние годы были тяжёлыми для завода из-за отсутствия госплана по судостроению, но теперь верфи были привлечены к выполнению военного заказа. Отец сжимал кулаки и говорил о прибыли, о спасении от банкротства, о том, сколько денег принесёт военная машина заводу и ему лично, и снова о прибыли, о войне, о прибыли и о войне.

По Лориному круглому животу он скользнул невидящим взглядом один раз. Лора заговорила о маме. Лора заговорила о Хельге.

Лора хотела спросить, что случилось с Китиком. Она протянула руку, чтобы коснуться ладони отца.

Отец смотрел мимо. Дверь кабинета приоткрылась, секретарь подавала какие-то знаки, глаза отца по-генеральски вспыхнули, поседевшие волосы, казалось, встали дыбом.

Лора закрыла рот, кивнула и вышла. Ей показалось, что живот мгновенно стал больше, а походка – ещё более утиной, тяжёлой. Она вышла из здания через проходную – сколько же там солдат с автоматами! – села на лавку в тени платана. Отдышалась.

На следующий день Лора улетела из Н-ска.

Как она думала, навсегда.

В день похорон Лора решила сначала погулять.

У неё остались детские воспоминания о старом центре с одноэтажными особняками девятнадцатого века, дубами, платанами, ажурными решётками на набережной. Лора вспомнила кафе на пешеходной улице, где в советское время подавали восхитительный десерт – чернослив со взбитыми сливками. В металлических креманках. У Лоры засосало под ложечкой, она ускорила шаг, завернула за угол, вышла на пешеход-ку… и замерла.

Окна бывшего кафе были крест-накрест заколочены досками, на тротуаре валялись куски черепицы и бетонные обломки. Старинные особняки зияли разбитыми стёклами. Над городом будто пронёсся ураган и щедро сыпанул песок из окрестных степей на улицы, припорошил машины и скамейки. Повсюду валялись обрывки газет, полиэтиленовые пакеты, одноразовые кофейные стаканчики. Из полуподвальной винной лавки выкатился мужичок, смачно харкнул на мостовую и пошатнулся.

Лора прижала руку ко лбу.

Солнце светило нещадно, и старые платаны, будто полысевшие, – а в Лорином детстве над пешеходкой был настоящий зелёный шатёр, – не давали полноценной тени. Питьевой фонтанчик, который когда-то выручал в жару, не работал: каменная рыбка расколота, ограда наполовину смята чьей-то злобной волей, трава вытоптана. Пыль, всюду пыль: и на губах, и на языке.

Стоило отойти на квартал от главной улицы города, стало не легче – хуже.

Полуразрушенные особняки сменились невзрачными домиками. В сухой грязи колупались тощие куры. Лора взглянула на небо. Солнце светило бледно и зло, но над горизонтом уже собирались комковатые грязные тучи. Ветер, душный, горячий, принёс запах канализации.

«Нужен дождь, – подумала Лора, – этому городу – и мне – нужен дождь».

Голова болела уже в полную силу, до похорон оставалось часа два, в отцовскую квартиру возвращаться не хотелось, и Лора бесцельно брела по улицам в надежде найти хотя бы какой-то уголок в этом царстве тлена и запустения, чтобы скоротать время.

Именно тогда она увидела вывеску «Сувениры для вас».

Вывеска смотрелась странно среди грязных домиков на улице, которая точно не могла привлечь туристов достопримечательностями. Бело-сине-красные буквы рождали ассоциации с морем и со спасательным кругом.

Лора, не думая, толкнула тяжёлую дверь и вошла внутрь.

Внутри было темно и прохладно. За прилавком никого не оказалось, хотя колокольчик над дверью известил о потенциальном покупателе. Лора выдохнула. Ей хотелось провести в лавке как можно больше времени, чтобы не возвращаться – к жаре, пыльным курам и мусорным кучам у обочин дорог. Выбор сувениров оказался хорош: помимо стандартных магнитиков с видами города здесь были и керамические кружки, и статуэтки, и шкатулки из тёмного дерева – Лора с удовольствием погладила лакированную крышку, инкрустированную янтарём.

Наконец она дошла до стойки с брелоками. Фигурки из тёмно-жёлтого металла привлекли её внимание, и Лора начала перебирать их одну за другой. Подзорная труба. Дельфин. Черепашка. Такса. Штурвал. Многие фигурки напоминали о море: всё-таки Н-ск не расстался со славой колыбели советского флота, несмотря на то что судостроительные верфи обанкротились ещё два года назад, – Лора поморщилась и прижала руку ко лбу, – но были и другие. Черепашка и такса, например, с морем не вязались.

И кот.

В Лорину ладонь легла фигурка кота, большой палец удобно скользнул под кошачье брюшко. Кот был удивительно похож на Китика. У Лоры защемило сердце. Как она может помнить деревенского котёнка, которого и видела-то всего дважды, два лета подряд? Тем не менее стоило ей взять фигурку в руки, память воскресила и Китиково ласковое мурлыканье, и тяжесть его тела на Лориных коленках. Лора вспомнила треск сгоравших в печи головок подсолнухов и яичницу с помидорами, которую отец готовил на летней кухне. Синие вечера. Туманные утра.

Китик был ничьим – и общим. Лора всего дважды приезжала в Карповку, но кот приходил к ней, без колебаний прыгал на колени и смотрел ей в душу проницательным взглядом тёмно-жёлтых глаз.

– Можно мы его заберём? – дважды просила Лора, и дважды отец отвечал отрицательно.

Китиком кота называла только Лора, она и сама понимала, что это смешное имя, как бы ненастоящее. Если бы она взяла кота, то дала бы ему имя всерьёз. Как полагается. Но отец и слышать не хотел о домашних животных, и Китик остался в Карповке.