Но я опять увлёкся, это самое «сейчас» случилось восемь десятилетий назад. С тех пор Венченте успел осчастливить нас и другими инновациями, в том числе осветительными приборами. Хотя поговаривают, что нынче он вернулся к старому проекту и работает над некой системой линз для маяков, дабы увеличить дальность световых лучей.

Я поднимался по крутому, задернованному склону, порой нетерпеливо помогая себе руками. Запах взбудоражил меня намного раньше, чем я приблизился к башне.

Вонь скотного двора не помешала различить человеческих дух, оставшийся на инвентаре. След его уводил к порогу, сочился из дверных щелей… но я одернул себя и залез в курятник, как наглый хорёк. Спрашивать разрешения не решился, понимая, что близость живого человека лишит меня остатков выдержки.

Все годы воспитания и муштры пошли прахом, от привитых манер и военной выправки не осталось даже следа, когда я схватил первую птицу и вонзил в неё выскочившие на свободу клыки. Да и какие манеры могут быть у дикого зверя? Птица голосила и била свободным крылом, пока не затихла. Крови в ней оказалось слишком мало, но кур было много…

Шум перепуганных квочек и лошадиное ржание привлекли внимание одного из смотрителей маяка. С фонарём и заряженным арбалетом он приблизился к курятнику. Скрипнула рассохшаяся дверь. Свет резанул меня по глазам, заставив зашипеть. Белые и пёстрые перья медленно оседали на загаженную помётом землю.

– Стой! Кто здесь? – выпалил мужик. – А ну не рыпайся! Выходи на свет, медленно выходи! И руки в гору подыми!

Смотритель прищурился и тут же отшатнулся, разглядев ночного вора с пернатой тушкой в руках. Этот перепуганный дебил нажал на спусковой рычаг. Тетива высвободилась из зацепа, болт скользнул по направляющему пазу и… вонзился в перекладину под потолком.

Я выплюнул пух и хотел объясниться, но маячник попятился и бросился бежать.

Вид удирающей добычи оказался невыносим.

Сорвавшись с места, я вмиг догнал его и повалил в уличную грязь. Он захлебнулся собственным криком, потому что я ещё не умел кусать правильно, и мои клыки разорвали артерию. Горячая, живая кровь окатила меня фонтаном. Она била прямо в глотку, я не мог толком глотать и тоже захлёбывался. Меня пробирала дрожь, ужас от содеянного и одновременное счастье – безумное во мрачной чистоте. Недоступное смертному, если у того всё хорошо с головой.

В дверях появилась супруга смотрителя: по женской простоте она выбежала на крики мужа, хотя следовало немедля запереться в глубинах каменного строения.

– Йонас, что тут у тебя творится?! – выпалила она, запахиваясь в наброшенный на плечи плащ. – О, предки, Йона-а-а-ас!!! – её голос сорвался в вопль.

Я поднял к ней окровавленное лицо и улыбнулся: праздник ещё не закончился.

Как же мне было хорошо… Я упивался багровым заревом свободы, точно всю прошлую жизнь провёл в заточении и лишь теперь, с ноги выбив дверь тесного узилища, вырвался в прохладу ночи, вдохнул полной грудью и больше не нуждался в морали, этике и всех писаных запретах.

Азарт охоты – ничего иного не существовало.

Совершенно потеряв себя в карнавале насилия, я поглощал чужие жизни одну за другой. Их кровь стала моим вином, и как же не терпелось мне откупорить все бутылки, приготовленные для дегустации радушным сомелье.

Ночь укутывала мир звёздной мантией, но её полотнище истончалось, пока вовсе не разошлось по швам. Через оконный проём на меня упали косые лучи рассвета, заставив отшатнуться в тень. Только сейчас пришло осознание сотворённого кошмара.

Растерзанный труп женщины у входа. Кровь на дощатом полу и стенах…

Багряный след уводил в проём распахнутой железной двери, что отделяла пристройку от массивного тулова башни. Маяковой прислуге, чью роль повсеместно исполняют родственники смотрителей, полагается ночевать там, за надёжными стенами, а дверь эта не должна отворяться до рассвета.

Сама башня не имеет окон, только узкие бойницы, не требующие даже решёток. Вахтенному смотрителю полагается запираться наверху, а в случае неизбежности проникновения неприятеля, дверь фонаря оборудована замками с обеих сторон: вампирам свойственно умение взбираться по отвесным поверхностям, а отогнать самострелами таких тварей, как я, не всегда удаётся.

По уставу постройки оборонного назначения должны регулярно навещаться магиками, приписанными к соответствующему округу, дабы обновлять защитные чары. На практике галочки в ведомственных документах появляются регулярно, а вот переться в такую глушь – увольте. Ну а без магии стены маяка способны защитить лишь от обычных бандитов.

Но семья, поселившаяся здесь, даже не пыталась соблюдать элементарные правила безопасности. Вряд ли гости навещали их часто: прибрежные рифы слишком негостеприимны, чтобы пытаться высадиться на этих каменистых берегах, а до ближайшего поселения слишком далеко.

Вот и расслабились, перестали таиться за каменной кладкой своего «донжона». Нет, я вовсе не пытаюсь переложить ответственность за случившееся на жертв. Вина за их смерти только на мне.

Я прошёл по кровавому следу до винтовой лестницы и, не чувствуя собственных сапог, начал восхождение, будто на эшафот. До третьего этажа не поднялся: хватило и картин, представших на втором. Бездыханные тела четверых детей. Я смутно помнил их крики. Они звали маму, визжали от ужаса и убегали, а я догонял. Всех переловил, как зайчат.

Меня замутило. Часть выпитого исторглась обратно, багровая лужа под ногами растеклась обширнее. Из глянцевитой поверхности на меня посмотрело чудовище.

Единственная мысль билась в висках: «Ты вырезал целую семью!»

Потом я заметил ещё одного убитого: мужчину, помоложе того, что остался лежать во дворе. Сменщик… скорее всего, сын. Наверное, за огнями вчера следил именно он, вниз спустился на крики, но мать успела раньше, так что его появление в моей памяти не отпечаталось.

И, похоже, он сопротивлялся: рука неестественно вывернута, волокна рубашки над плечевым суставом пропитались кровью. Про остальное и рассказывать нечего. Скажу только, что это именно он лежал на конце запёкшейся дорожки, что привела меня сюда от самого низа. Даже не представляю, зачем было тащить его наверх… Поглумиться? Пойти вместе искать детишек? Его братиков и сестричек…

День я пересидел в подвале. Мог это не делать: через бойницы проникало слишком мало света, его бы не хватило, чтоб причинить мне существенный вред, но… не знаю. Наверное, мне просто хотелось забиться поглубже в пещеру, уйти от мира, от людей – особенно от растерзанных мною. Здесь, в полной темноте и парах рапсового масла, я даже не заметил, как провалился в мёртвый сон.

Когда сумерки укрыли мир, я снова ожил.

Детский плач – вот что ударило по барабанным перепонкам, едва слух вернулся вкупе с сознанием. Содрогаясь, я поднялся на третий этаж и обнаружил люльку с младенцем в родительской спальне. Тот ревел от голода и смердел грязными пелёнками, которые больше некому было сменить.

Что мне следовало с ним сделать? Как поступить?

Бросить здесь? Сегодня свет маяка уже никто не зажжёт, скоро проходящие мимо суда доложат в ближайший порт. Из морского ведомства пришлют эмиссаров, разбираться, что произошло. На всё уйдёт не один день, а с учётом обстановки в регионе… грудничку не дожить без мамкиной сиськи. Взять его в дорогу? Мне нечем его кормить, зато сам он скоро начнёт казаться привлекательным перекусом, как бурдюк с кровью.

Забавно, но я даже не подумал о набухшем вымени коровы, хотя слышал её мычание. Благородная кровь… Мне же никогда не приходилось заниматься хозяйством, так что сама идея подоить эту скотину была чем-то из другого мира.

Я не стал вонзать клыки в ревущее дитя, просто свернул шейку.

Стало тихо, как в склепе.

Спустившись вниз, уложил бездыханное тельце к матери: в юные годы я был несколько сентиментален и почти религиозен, верил, что существование человека не заканчивается с последним вздохом.

Хотел положить малыша под руку мамочки, чтобы она обняла его и не искала в посмертии, но не вышло: мышцы покойницы отвердели, суставы потеряли подвижность, наступило трупное окоченение. В холодной безмятежности женщина напоминала изделие спятившего куклодела. Спутанные волосы напитались кровью, таким же багрянцем окрасилась её сорочка. Кожа застыла холодным фарфором.