Анна сперва только приходила ко мне, рассказывала убаюкивающие сказки, напевала песенки и гладила по волосам, как мама. Мне не хотелось её отпускать, и она оставалась на старой маминой кровати. Потом вовсе перебралась сюда, отдав прежнюю опочивальню в полное распоряжение Либены.

Войдя на чердак, я поставила свечку на латунное блюдце с ручкой. Пламя качнулось, потянуло едкой вонью топлёного жира.

Закрыла окно на щеколду и развесила чеснок по обеим его сторонам. Третью гирлянду набросила на шею. Заглянула с подсвечником в платяной шкаф и под кровати. Разумеется, никого не обнаружила.

Всё, прямо сейчас я больше ничего сделать не могу.

Ну, только доесть головку чеснока.

Это заняло меня на сколько-то минут. Я давилась, истекала слезами от жалости к себе, проклинала вампира, свою глупость и всё-всё-всё.

Бросившись лицом в подушку, вовсе начала рыдать.

Ну почему я не сдержалась, когда всё вспомнила? Нужно было только не подавать виду, что узнала этого кровопийцу и всё! Он не местный, наверняка здесь долго не задержится. Нет, нужно было выдать себя с потрохами. И теперь…

У меня кишки похолодели, потому что я услышала, как открывается оконная рама.

Туша оленя ещё не остыла и смотрелась довольно живописно:

Развесистые рога, способные стать достойным украшением стен охотничьего замка. Большие остекленевшие глаза. Ползущий по ресницам комар. Вывалившийся язык. Шея запрокинута, жёсткая шерсть пропиталась кровью. Раздвоенные копыта безвольно утонули в траве.

В довершение картины не хватало только пары-тройки волков, терзающих тушу, но загрызли несчастного вовсе не лесные братья. Да, отпрыскам благородных семейств негоже вгрызаться зубами в глотку добычи, если та не способна кричать человечьим голосом, но что поделать? Распрощавшись со светской жизнью, трудно отказать себе в маленьких плебейских радостях.

И всё же, как повезло этой рыжей малявке… подоспей она к водопаду хоть на минуту раньше, когда я ещё толком не отошёл от азарта охоты, когда рассудок мой не был полноправным хозяином рук и клыков… Не будем больше об этом.

Пировать на неподвижном звере собралось целое полчище пищащих кровопийц. Комарьё облепило нос, копошилось в окровавленных волосках на горле, хоботки обшаривали тонкую шерсть на щеках и веках, впивались в слизистую приоткрытого рта.

Уж не знаю, получалось ли у них глотнуть хоть капельку из мёртвой туши, но ребятки старались.

Я их очень понимал, но делиться не собирался.

Взвалив тушу на плечо, я породил недовольство крылатой орды и направился прочь от предгорий.

Августовская ночь наступала всё решительнее, и зыбкий свет над вершинами померк. С лица пропало тихое пощипывание, какое порождают преломлённые атмосферой лучи умирающего светила. Подняв глаза к небу, я поискал Орендель – сумеречную звезду, но вспомнил, что в эти дни она совсем не видна, сгорает в лучах заката и опускается за горизонт раньше солнца.

Я спустился по отлогому склону и вышел к побережью залива, в который чуть южнее впадает тот ручей, где состоялась нежданная встреча. Алавская губа прорезает половину континента, будто бы нарочно стремясь подарить выход к водным просторам стране, которая в противном случае оказалась бы в полной изоляции от морских путей. Её воды сильно опресняются за счёт речного стока, что сказывается как на прибрежной растительности, так и на улове рыбацких сетей.

Выступы берегов формируют уютные бухточки, но те большей частью мелководны или угрожают протаранить днище подводными камнями, так что без предварительной разведки приближаться к берегам слишком рискованно.

Собственно, мы и не стали.

Двухмачтовое судно со спущенными парусами отдыхало на якорях.

Гафельная шхуна «Вильда», предназначенная для каботажного плавания, с достаточно вместительным трюмом и косыми парусами, которые идеально подходят для боковых ветров, царящих на материке вдоль нашего маршрута.

Не королевская роскошь, но она моя.

Отгремевшая восемьдесят лет назад война за господство над землями распавшейся Альхарды унесла мою жизнь, но подарила новую. Нет, я не отправился в странствия по свету, а вернулся в отчий дом, как полагается чтящему память предков отпрыску благородного рода. Все перемены случились много позже, всего тридцать два года назад, когда между мной и Вальдемаром пролегла трещина, куда обширнее и глубже, чем Алавская губа.

После разрыва с прошлым пришлось начинать жизнь с нуля, а поскольку я мало на что гожусь, кроме морского дела, то занялся банальными грузоперевозками – в основном легальными. Сейчас всё уже не так печально, как в первые годы моей опалы, но необходимость конспирации порой изводит не хуже солнечных лучей.

И проблема вовсе не в фальшивых документах или риске попасться на контрабанде, а в шансе случайно столкнуться со знакомцами из оставленной жизни, ведь всякому может прийти в голову идея продать мою голову герцогу.

Морда у меня колоритная, а фокусы с исправлением памяти с сородичами не проходят. Разок-другой приходилось решать этот вопрос радикально, но не будем зацикливаться на кровавой тематике.

В затишье между тростниками меня дожидался ялик. Намочив сапоги, я сгрузил в него убитую добычу и выдернул засевший в гальке колышек, освобождая носовой фалинь. Перемахнул через борт, от чего лодочка покачнулась, смущая притаившихся в частых стеблях щук. Неспешно выбрал дректов с четырёхрогим якорем на конце. Вёсла провернулись в уключинах, и шлюпка устремилась прочь от берега.

– Эй, на борту! – гаркнул я, подгребая к корме. – Командира за ахтерштевнем не оставьте!

Дожидаться не пришлось, с гулкими шагами о палубные доски, моя команда принялась за работу. Я перебросил им снасти для подъёма лодки, вскоре та оторвалась от гребня волны и вознеслась к шлюпбалкам, которые на нашем судне представляют собой просто два нависающих позади кормы бруса. Я вывернул пробку из сливного отверстия, снова схватился за передние ноги оленя и закинул тушу на горбину.

На борту горели фонари.

Мне подал руку Бронислав Войко, мой старпом. Я взял его на службу ещё подростком, и за прошедшие двадцать пять лет этот хлипкий пацан вымахал в здоровенного бугая. Собственно, его физические возможности значительно превышают даже то, что полагается человеку его комплекции, но об этом позже. Сейчас он с добродушной улыбкой помог свалить тушу на палубные доски, развернул могучие плечи и присвистнул.

Радован Пыж и Демир Караджа – мои матросы – уже закрепили шлюпку по-походному и теперь отирали тряпками руки от дёгтя: снасти недавно просмолили.

– Да, смотрю, сегодня на ужин не рыба с галетами, – констатировал Радек и с усмешкой провёл пятернёй по слегка кудрящимся соломенным волосам.

– Можно садж с овощами приготовить, – предложил Демир, – оленина вместо баранины неплохо пойдёт. Или фарша для кёфте нарубить.

– И кто возиться будет? Ты, что ли? – Радек прервал кулинарные фантазии мурадца и стукнул пальцами по ладони, приговаривая: – Сочные куски прямо сейчас на огонь, а остальное засолить, чтоб не пропало, и готово. И вообще, нам, по ходу, скоро причаливать и разгружаться авралом, так что тушу надо разделать по-быстрому. Верно я говорю, а, кэп?

Чпокающий шорох ручного насоса подтверждал его слова.

Эмил Барштипан – ещё один матрос – усердно качал рычаг коромысловой помпы. Шток погружался в пустотелую колоду, а на обратном движении поршень вытягивал набегающую в трюм воду, и та проливалась на палубу.

– Так понимаю, течь не нашли, – шумно выдохнул я, вздёргивая тушу с помощью троса.

Именно эта неурядица послужила причиной моего сегодняшнего браконьерства. Проснувшись слишком рано и узнав, что с нами приключилась очередная беда, я психанул да свалил охотиться, наплевав на неприятные ощущения от закатного солнца.

– Нет, видать, где-то под грузом подтекает, – подошёл Войко, вытирая о закатанный рукав нож для разделки. – И, кажись, уровень-то подымается, день-другой, и уже не справимся.