И нельзя было гнушаться помощью и сторониться калек, как прежде, потому что иной помощи ждать неоткуда. Проводя с уродами весь день плечом к плечу, Кори уже забывала сплёвывать и растирать, чтобы не стать, как они. Зря недооценивала старые суеверия, видно, за это жизнь её и наказала.

Она ещё помнила, как разглядывала свои руки, лёжа прямо на земле, под старым куполом небесной лодочки. Они были грязными, израненными, но казались достаточно сильными. Кори задумала сбежать.

Сиджи был глупцом. Он ухватился за подножку, но не готовился. А вот Кори готовилась. Толкала ручки дробилки, подолгу висела на пруте, пристроенном между двух куч хлама. Только взглядов Немой старалась избегать, ведь уйти вместе не получится, у Немой не хватит сил. Кори врала себе, что вернётся после.

Но всё пропало. И когда её тащили, она почти обезумела от боли, и это была боль потери. Так ярка была мечта, за которой Кори рвалась, что отказаться было немыслимо, невозможно признать, что она всё испортила.

Калеки помогли перевязать рану, а в остальном им было безразлично, останется дитя Свалки жить или умрёт. Только Немая сидела рядом и как будто не отлучалась и на минуту. Она поняла, что Кори предала её, и всё-таки сама не ушла.

Боль, жар и бред — вот что было дальше. Время слилось в одно целое без дня и ночи. Помнилась Немая, что поила водой. Помнилось, как она трясла за плечи, заставляя Кори открыть глаза. А потом Немая притащила старика. Именно что притащила, почти висела на нём. Стражей не испугалась, а ведь им ничего не стоило зарубить девчонку.

— На что мне этот хлам? — сплюнул Леон. — Твой дружок, считай, мертвец. Он испустит дух раньше, чем мы его довезём.

Но Немая цеплялась за его руки и глядела умоляюще. А потом Кори впервые услышала её голос:

— А я хочу крылья, чтобы летать. Ты такое умеешь?

А может быть, она вовсе и не говорила этого тогда. Мало ли что послышится, когда уже почти перешагиваешь грань между жизнью и смертью.

Тогда ещё и страж помог. Сказал:

— У дробилки и так, считай, некому стоять, мы ж тебе почему отказывали. Может, таки возьмёшь этого, а?

Леон задумался.

— Этих двоих, — сказал он. — Я возьму двоих.

И качался под спиной пол вагона, грязный, с налипшей склизкой дрянью. Хотя тем, кто жил на Свалке, не привыкать. И не было в этом вагоне окон — не поглядеть по сторонам. Тут возили объедки, а теперь везли Кори и Немую. В памяти остались темнота и тонкие пальчики, цепкие, как проволока, сжимающие левую ладонь. Как ни тошно было Кори, она пожимала эти пальчики в ответ, чтобы Немая не боялась.

А потом их выбросили, тоже как объедки. Вывалили, не жалея, на землю. Оттащили к лодке — идти вроде было недалеко. Заперли под палубой, и лодка долго никуда не летела, а когда Немая подняла шум, им не ответили. Или Кори только казалось, что это был шум. Её подружка тогда была почти невесомой, что она могла?

Так они и лежали, притиснутые друг к другу. Во рту сухо, зато под телом мокро. И жарко, и больно до того, что в мире осталась только эта боль и ничего кроме. Кори уже и ждать перестала, когда над головой раздались шаги и лодку качнуло.

А позже их выковыривали из-под пола, и кто-то ругался на мокрое и на вонь, торопил. Под щекой оказалась земля, почти холодная после духоты грузового отсека. Отчего-то хорошо запомнились мелкие камешки и рыжие отдельные песчинки.

Грубые руки подхватили жёстко и больно, потащили.

— Добро пожаловать, — прозвучал насмешливый голос. — Ну, Леон, ты даёшь. Теперь мертвецов оживлять собрался?

А что ответил Леон, Кори так и не узнала, да и плевать.

Её долго выхаживали. Руку пришлось отнять выше локтя, и Кори не хотелось даже глядеть, что там. И жить не хотелось. Ясно было: она теперь урод, не человек больше. Лучше бы жила на Свалке, не пытаясь сбежать, чем так.

Где теперь её рука, потемневшая и исцарапанная, знакомая до последнего шрама и заусеницы? Где пальцы, привычные и ловкие, что сматывали катушки с проволокой и выбирали стеклянные осколки из кучи хлама? Не почесать щёку, не отвести упавшие на лицо пряди, даже штанов не снять, когда по нужде припрёт!

А потом Леон взялся за неё. В одурманенном сознании остались белые стены, яркий свет, лязганье инструментов. Лоб и тело охватывали ремни — не повернуться, не посмотреть.

— Пробуй, — требовал мастер. — Подними руку, пошевели пальцами.

Кори повиновалась, превозмогая боль.

Её первая рука была уродливой, как конечность мертвеца, лишённая плоти. Сразу подумалось, это что-то чужое, что не имеет к ней отношения.

Но костлявые пальцы шевельнулись послушно, блеснули в свете ламп, и Кори закричала. Как она орала, как рвалась, ссаживая кожу ремнями! Но старый мастер видел такое не впервые и знал, как усмирять непокорных.

А позже Кори училась владеть рукой заново. Перекладывала камешки из ящика в ящик, а они выскальзывали из неловких пальцев. Брала яблоко, и оно брызгало соком и мякотью. Не чувствуя, не удавалось приноровиться.

И она сидела, глотая слёзы, а перед ней расстилалась пустошь, и над головой — свободное небо, и Свалка далеко, но счастья не было. Тогда Кори, уйдя в свои переживания, и не заметила, что Немой всё чаще нет рядом. Её бедная подружка привязалась к старику. Он стал для неё всем — спасителем, творцом чудес. Она и не думала, как опасны его идеи.

— На что годятся старые машины? — любил рассуждать Леон. — Вот Вилли, пожалуйста — рука угодила под пресс. Август — упал груз. Люди боятся машин, люди страдают, но что если люди сами станут машинами?

Распалившись, он ходил между столов, где все обедали.

— Времена изменились, топлива не найти, а нам оно и не нужно. Ваши новые ноги не знают устали. Новые руки сильнее прежних. Люди-машины, люди-станки — я ещё принесу в этот мир новый порядок! Мы изменим каждого, мы перекроим Раздолье. Над такими, как вы, больше никто не станет смеяться, потому что каждый будет таким же.

Калеки одобрительно ревели, гремели по столам руками, стучали механическими ногами. Они, одурманенные, жадно впитывали слова Леона. Им нравились мысли о том, что все станут равны.

А Кори, хоть и тяжело далось, старалась пить меньше капель, чтобы голова оставалась ясной. И ей было страшно.

А ещё страшнее стало, когда Леон принялся за Немую. Одно дело, когда пытался помочь, возвращая людям руки-ноги, как умел, а это... Лёгкость, с которой он кромсал живое и здоровое тело, приводила в ужас. И когда Немая металась в жару, Кори, сидевшей рядом, хотелось кричать. Всё это было её виной.

Приходил Рафаэль, устраивался с книгой у стены.

— Я пригляжу, — обещал он. — Иди спать. Прочь, я сказал!

За годы жизни с калеками — а иной жизни не помнил — он видел всякое, но казалось, эти крылья пугали и его.

Они сперва проклюнулись спицами, позже вросли в спину. Навсегда сковали металлом запястья. Хрупкое тело Немой привязывали, чтобы не повредила себя. Но как она терпела! Кори выла, глядя на её мучения, а Немая — ни звука.

Тогда казалось, юный ученик усомнился в старике. Казалось, не поддержит. Особенно когда пошли смерти — кое-кто надорвался, не справившись с новым телом. Но...

— Неизбежные ошибки, — сказал тогда Рафаэль. — Изменим дозы и чертежи. У нас всё получится.

А Леон взялся уже не за станки, а за оружие. Ушёл в работу, составляя схемы, копаясь в старых книгах. Пытался понять, как объединить смертоносные механизмы и тела в одно.

Тогда-то Кори и поняла, что на её стороне — лишь она сама. Она пока отделалась рукой, но и ту старый мастер менял уже четыре раза, а что дальше? Мир, состоящий из калек? Машины, приводимые в движение обрубками тел? Леон уже пробовал сделать такое, приволок со Свалки слепого здоровяка, обкромсал. Тот страшно мучился и не выжил.

Леон ругался — много дал за такого, и зря.

А когда старый мастер начал едва не каждый день заговаривать о городе, Кори стало ясно, что пора вмешаться. И тогда, годы назад, стоя у ворот Раздолья, она верила, что положила конец безумным идеям Леона.