Да Эмма, должно быть, всё это понимала.

Гундольф отошёл на пару шагов, взмахнул рукой в прощальном жесте и следил, как тяжело гружённая лодочка поднимается и плывёт прочь над бурой равниной, над пустошью, к западному берегу, чтобы свернуть над морем к северу.

А когда светлый купол и серебристый блеск борта исчезли, растаяли в жарком мареве, путник сверился с компасом и зашагал на северо-восток.

Он брёл по бездорожью, с тоской вспоминая свои удобные ботинки с высокой шнуровкой. Пришлось оставить их поселенцам, обменять на разношенные дрянные башмаки, чтобы не вызвать лишних вопросов у городских. Ведь у обитателей Запределья хороших вещей не водилось.

Эмма посоветовала избавиться и от усов. Сказала, людей здесь заботит удобство, а не красота. В городе ещё, может, кто-то отпускает усы с бакенбардами, а в пустошах ходят или с гладким лицом, или уж обрастают как попало. Немного жаль, конечно, но потеря эта меркнет на фоне остальных.

Следовало придумать и новое имя. Разведчики, прилетевшие с братом Флоренца, за что-то ополчились на чужаков. И раз дошло до того, что убирают любых свидетелей, сам он, Гундольф, в ещё большей опасности. А уж мальчик, конечно, выложит брату, и как выглядит чужак, и как его зовут — не со зла, по незнанию. Может, людям на воротах уже и описание дали. Так что Гундольф решил позаимствовать имя у своего старинного друга Отто — простое и неприметное, и запомнить легко.

Хоть его и подбросили ближе, а всё-таки идти пришлось немало. Лишь к вечеру Гундольф завидел впереди очертания города.

Путник невольно ускорил шаг, хоть и устал ужасно. Старался гнать тревожные мысли, но в последние часы его одолел страх, что сбился с пути и так и сгинет в этой пустоши, и никто не узнает даже, что за судьба его постигла. Ведь шёл безрассудно без воды, без пищи. А стоило отбросить глупую гордость и попросить, потому что пробираться по этой раскалённой, каменистой равнине оказалось нелёгким испытанием.

Ни тени, ни деревца. Лишь раз или два удалось посидеть под укрытием крупных валунов, но и там было не легче. От каменных боков шёл жар.

Ветер швырял в лицо целые горсти пыли, налетая с рёвом, и страннику чудился зловещий хохот. Слух играл злые шутки, да и зрение подводило. Казалось, воздух загустел и колебался, как желе, да ещё эти вихри взметались над равниной, и слезились глаза. Вот почему, разглядев на границе неба и земли стеклянный купол, Гундольф из последних сил заспешил вперёд. Ему требовалось подтверждение, что город настоящий.

И тот оказался реальным, вот только нечего было и надеяться попасть внутрь немедленно. На небе уже высыпали звёзды, да и сам город был похож на опрокинувшееся блюдо со звёздами, подмигивающими, загорающимися и гаснущими. В позднее время ворота запирались наглухо, и внутрь в этот час никого не пускали, так сказали Эмма и Стефан.

Да и где ещё эти ворота? С той стороны, откуда Гундольф подошёл, вставала гладкая стена. До высоты двух ростов каменная, дальше — стеклянная. Нужно обходить, а сил на это не осталось. Утром, может...

Похоже, раньше в окрестностях города было поселение, а то и не одно. Виднелись там и сям рассыпавшиеся остатки низких каменных изгородей, сохранились кое-где фундаменты домов. Летучая пыль и земля, смешавшись, укрыли бурым плотным одеялом дорожное полотно, но иногда оно угадывалось.

То, что из камня, тронуло только время, а дерево и металл растащили люди. Осталось лишь негодное.

Вздымались одиноко ржавые воротца. Попалось на пути ведро с дырой. Рыжий ком, бывший прежде цепью, свернулся у обрушенного колодца. Конечно, нечего и думать, чтобы найти воду — шахта доверху забита землёй.

Гундольф брёл, пошатываясь, сжимая в ладони светляка. Сейчас он многое бы отдал за бутылку воды, простой воды, цену которой до этого дня и не знал. Если дотерпит, если примут в город, уж он никогда больше не сунется в пустошь без запаса влаги. А если не примут, пусть лучше там сразу и убьют.

Он нашёл сохранившийся подвал. Часть, правда, обрушилась, но остаток выглядел почти надёжно. Всё лучше подходит для сна, чем земля наверху, с этими ветром да пылью. Гундольф не был уверен, что сумеет отдохнуть этой ночью, измученный тревогами, жаждой, голодом и усталостью. И всё-таки довольно скоро он провалился в чёрный сон, похожий больше на беспамятство.

Проснулся к рассвету с больной головой. Ветер снаружи утих, и дневная жара ещё не пришла, но пить хотелось немилосердно. Губы растрескались, рот был словно полон земли. Гундольф решил искать ворота, пока солнце не встало выше.

Но перед тем устроил тайник в подвале, где провёл ночь. В небольшой ямке укрыл светляка, оставшиеся патроны, часы-компас и револьвер с кобурой — последние вещи, связывающие его с родным миром. Укрыл, как мог, проржавевшим листом, найденным на земле, забросал сором. Приметил место. Хотелось вернуться при возможности.

Поднявшись, странник долго вглядывался сквозь стеклянный купол, пытаясь понять, влево или вправо следует идти, чтобы скорее отыскать ворота. Но так ничего и не понял. Виднелись очертания домов, вздымались к небу трубы, какие-то уже начали дымить в этот ранний час, когда и звёзды не все сошли с неба. Но ничего похожего на вход поблизости не было.

Гундольф решил обходить город слева. Вроде бы ворота, ему говорили, глядят на запад — значит, так будет ближе. И всё-таки он тащился добрый час, а то и больше. Сложно сказать точнее, часы ведь остались в тайнике.

Ворота оказались массивными. Городские выстроили едва ли не целое укрепление из камня, с окнами и крышей. Да и вдоль стены встречались башни дозорных, только не удавалось разглядеть, есть ли кто внутри, а на зов никто не откликался. А Гундольф был бы не прочь узнать, в верном ли направлении движется.

Любопытно, чего или кого горожане опасались, что так заботились о безопасности.

Может, прежде, когда людей в здешних землях жило больше, они бились за это место? Как знать.

Несмотря на раннее время, у железных ворот уже переминалась с ноги на ногу пара мужиков, до того заросших и грязных, что и на людей-то похожи не были. Гундольф невольно поморщился, когда вонь ударила в нос. Мужики поглядели на него недружелюбно.

— Ещё не впускают? — поинтересовался Гундольф, но ответа не дождался.

Пожав плечами, он отошёл и сел у стены, там, куда ветер не доносил запах оборванцев.

Спустя некоторое время раздался скрип, и в воротах отворилось окошко.

— По какому делу? — спросили оттуда, и Гундольф поднялся, чтобы подойти ближе.

— С востоку мы, от Большого Камня, — ответил один из мужиков, волнуясь. Надо же, всё-таки не глухие и не немые. — За вещами пришли, воду да хворост ваши уж забирали, прилетали. Записано ведь у вас?

— Ботинки, пять пар, три ножа и ножницы, так?

— Верно, верно! — закивал мужик.

— Погоди, сейчас поднесу. Со вчера уже вас ждут.

Стражник отлучился ненадолго, а затем принялся подавать вещи прямо через окошко. Мужик развернул заплатанный мешок, сгрузил туда обувь, затем осторожно уложил и ножи с ножницами.

— В ботинку, в ботинку клади! — посоветовал ему товарищ. — А то ж в дыру выпадут.

— Да сам умный, знаю, — прозвучал недовольно ответ. — Нос не суй, свет загораживаешь!

Разобравшись таким образом с поклажей, оборванцы двинулись прочь. Новые башмаки не надели — решили поберечь, наверное. Хоть бы проверили, подойдут ли по размеру!

— А ты по какому вопросу? — спросил страж, переводя взгляд на Гундольфа. Был он немолод и имел такой вид, словно и визитёры, и эта служба, и этот город сидели у него в печёнках.

— К вам хочу, — ответил путник.

— Ха! — фыркнул страж. — Жди тогда.

И захлопнул окошко.

Гундольф застучал.

— Сколько ждать-то? — спросил он, когда створка приоткрылась и в проёме показалось ещё более кислое лицо старика.

— Сколько надо, — ответ прозвучал так, будто за каждое слово стражу приходилось платить из своего кармана. — Госпожа Первая раньше полудня не является.