Скалы стояли теперь безмолвными, и весь край казался пустынным; ничто не выдавало присутствия людей, и даже птицы вновь обосновались на тех же старых ивах, где жили до появления на берегу человека; разве что изредка проплывут по реке рыбаки, да пройдет из деревни в деревню крестьянин, — и после снова безлюдно.
Машина полковника стояла укрытой под навесом во дворе дома Киш-Мадьяров, но днем полковник почти никогда не выезжал, соблюдая конспирацию.
Йошка Помози теперь много времени проводил у Киш-Мадьяров: там он приводил в порядок машину, и туда же, если нужно было куда поехать, заходил полковник.
Война пока что не затронула обитателей бункера, все служащие части знали: отсюда на фронт никого не погонят.
Аптекаря, однако же — хотя он и был большим патриотом — мысль, что его сын одним из первых отправится на фронт, очень угнетала.
Правда, перед полковником, аптекарь этого не показывал, хотя полковник избегал высказываться за или против войны.
— Да, дела, — только и говорил полковник. — Надеюсь, мы поставили не на темную лошадку…
— Что ты этим хочешь сказать?
— Только одно: что от нас ничего не зависит. А точнее, что это поистине мировая война, и в мире мы занимаем очень малое место…
— Уж не думаешь ли ты…
— Нет! — перебил его полковник. — Ничего я не думаю! Я солдат, инженер, а не гадалка. Я выполняю свой долг, как мне велят присяга и честь, но от политики я далек, потому что это не мое дело. Начатую войну можно выиграть, а можно и проиграть, но мое мнение: что не мы ее выиграем, и проиграем тоже не мы…
— Что-то я не понимаю обстановки, — раздосадованно пожимал плечами аптекарь, — а ведь я, как ты знаешь, лицо заинтересованное, вообще и в частности…
— Знаю, и это вполне естественно. Мы сделаем все, чтобы уцелеть и пережить катастрофу. Большего мы сделать не в силах. А от сына ты будешь получать письма, потом, глядишь, он и в отпуск приедет…
— Ты так считаешь?
— Я в этом убежден. Ведь человек не может жить в постоянном страхе. Первые дни, конечно, самые ужасные, и нервы напряжены до предела. А потом все проходит. Я наблюдал это в первую мировую войну. Люди, которые поначалу тряслись, как студень, так что челюсти у них плясали и зуб на зуб не попадал, позднее под ураганным обстрелом резались в карты, точно у себя дома в кабачке.
Аптекарь как будто немного успокоился, представив себе, как солдаты под артиллерийским обстрелом режутся в карты, сидя в окопе… Что же, возможно… Но стоит ведь в окоп угодить снаряду, что весьма вероятно, и эти люди никогда уже не сядут за карты…
— Говорят, что бензин отсюда вывозят… — аптекарь испытующе взглянул на полковника.
— Кто говорит?
— На селе поговаривают.
— Может, Йошка распространяется на этот счет? Скажем, в разговорах с Янчи?
— Йошка в разговорах с Янчи? — улыбнулся аптекарь. — Послушал бы ты эти разговоры. Один из них — солдат, другой — нечто вроде лаборанта, но говорят они оба только о лесе, да о разном зверье. Янчи мечтает стать лесничим, а Йошка — помощником агронома, когда кончится эта волынка…
— Да, — сказал он, — командование приказало распределить бензин по другим хранилищам. И хорошо, что на селе об этом знают, ведь слух потом пойдет гулять дальше… Шпионов везде хватает, и так лучше: не попадать же селу под бомбежку, если противник вздумает прощупать ночью окрестность…
— Очень умная мысль, — одобрил аптекарь. — Знаешь ведь, как бывает, люди на месте не сидят, и говорят они, о чем вздумается… так что хорошо, если все будут знать: бензин был, да сплыл… Только и не хватало нашему селу, что попасть под бомбы!
Полковник снова едва сдержал улыбку, потому что у аптекаря готова была сорваться фраза: «И жаль было бы лишиться так хорошо налаженной аптеки…»
Промолчал полковник и о другом: что не далее как сегодня утром получил строго засекреченное предписание — его доставил офицер связи — половину всех запасов горючего сохранить в бункерах…
И вот одним утром он не спеша, прогулочным шагом дошел до дома Киш-Мадьяров, где первым встретил его Мишка, дворовый пес неопознаваемой породы. Несмотря на смешение кровей и неблагородных предков, Мишка был псом на редкость умным и строгим, он вмиг решал, кому какой прием полагается: кому укусы, а кому — самое преданное почтение.
Полковника пес встретил с нескрываемым восторгом и проводил его до навеса, где Йошка, сняв гимнастерку, возился с машиной.
— Что-нибудь не ладится?
— Никак нет, господин полковник, разрешите доложить: просто профилактика… Через пять минут машина будет готова…
— Не нужно. До аптеки я дойду пешком. А ты подъезжай туда в десять ноль-ноль.
— Слушаюсь!
И полковник покинул двор, почтительно сопровождаемый дворовым псом. Мишка, естественно, смог проводить гостя только до калитки, а там замер, повиляв хвостом на прощание. Прежде, случалось, Мишка провожал гостей до середины села, где всегда встретишь знакомых собак и где можно было приятно провести время, а при случае ввязаться в хорошую драку, но с тех пор, как Янчи приладил к калитке тугую пружину, каждый раз приходилось крепко подумать, прежде чем отважиться покинуть двор. Дело в том, что калитка, сразу после того, как и ней приделали эту вредную пружину, здорово стукнула Мишку по носу, а нос у Мишки был очень чувствительным, и вообще пес не любил, когда вещи ведут себя неожиданно… Это была одна неприятность. Другая же заключалась в том, что, конечно, можно было ухитриться выскочить со двора вслед за уходящим гостем, но как вернуться при закрытой калитке? Если на лай его выйдет хозяин, то не избежать псу взбучки. После нескольких таких походов Мишка больше не пытался улизнуть. Поэтому и сейчас пес остановился за шаг до калитки и прощально повилял хвостом: извините, но дальше провожать никак не могу.
От дома Янчи до аптеки было километра три с лишним. Полковник шел не торопясь, радуясь нечастой возможности поразмяться. В горном, раскиданном среди леса селении, собственно говоря, не было улицы в обычном понимании этого слова, кучки домов стояли причудливо разбросанные вдоль извилистой дороги, теперь уже, силами военных, мощенной.
Но время пути полковник пытался представить себе картину возможного воздушного налета; такой налет, вероятнее всего, мог осуществиться не днем, а ночью, и никакой важной цели бомбардировщики поразить не могли бы. Бункеры неуязвимы, а село бомбить не имеет смысла. Вторжение неприятельских самолетов было бы засечено еще на границе, радио теперь есть почти в каждом доме, и, кто боится, может укрыться в пустующем бункере… (Весь обслуживающий персонал хранилища обучен должным образом, и на селе знают, что бензин вывезен…) А бункер свободно вместит несколько сот человек…
Эта утешительная мысль снова привела полковника в хорошее расположение духа, но, зная натуру крестьянина, он понимал, что почти никто из жителей села не пожелает воспользоваться этой возможностью, во всяком случае, при первом налете, вот после него, при последующих, если они будут, положение изменится.
Однако этими своими мыслями полковник не поделился даже с аптекарем: к чему накликать беду раньше времени. Он сказал лишь, что к десяти часам велел Йошке подать машину к аптеке, хочется побывать в лесу на том склоне, откуда они в свое время наблюдали за учебными стрельбами.
— Отпусти со мной Янчи на часок-другой. Паренек хорошо знает лес…
— Отчего не отпустить! Янчи это в радость…
Примерно через час езды по бездорожью, где мотор отчаянно хрипел, а колеса стукались о торчавшие повсюду пни, машина добралась почти до вершины горы. Йошка притормозил.
— Господин полковник, прибыли. Как раз на том месте стоим, где прошлый раз, при учебной стрельбе.
Все вышли из автомобиля.
— Ты, Йошка, останься здесь, стереги машину и отгони ее от этой проклятой дороги. А мы с Янчи пойдем.
Полковник расстегнул китель, переложил бумажник в задний карман брюк, затем обернулся к Янчи и предостерегающе прижал палец к губам, на что паренек понимающе кивнул головой, после чего оба исчезли в чаще. В такие минуты было не до разговоров. Если Янчи увидит чего или услышит подозрительный шорох слева, он молча коснется левого плеча охотника, если с правой стороны — то правого.
