В отвесной скале открылась дверь, которую без этого даже заметить было невозможно.
— Каршаи!
— Здесь!
— Пройдите и господину полковнику!
— Подумаешь, — пошутил на ходу Шандор, — мне всегда нравилось иметь дело с полковниками, — и скрылся в узком дверном проеме.
— Видимо, нам устраивают нечто вроде проверки, — предположил Фери, — ведь служба тут — дело не простое. Здесь хранится, пожалуй, сто тысяч тонн бензина. Представляешь себе ответственность…
— Да, уж если он взорвется, вся гора на воздух взлетит…
На узкой площадке, где ждали оба наших приятеля, не было видно никакого движения; но вот опять открылась дверь.
— Ференц Хорват!
— Здесь!
— Пройдите!
Йошка остался один. И в обступившей его тишине парню как будто послышался отдаленный гул мотора, но не в воздухе, а глубоко под землей. И где-то очень далеко — приглушенный грохот.
— Взрывают там, что ли?
Йошке доводилось слышать взрывы в шахте; а этот подземный грохот походил на такой взрыв.
— Йожеф Помози! Сюда.
Узкий туннель с цепью тусклых электрических лампочек. Шли минут пять, пока не уперлись в какую-то дверь.
— Постучите и доложите господину полковнику.
— Слушаюсь!
Йошка постучал и на разрешение войти открыл дверь. У порога он вытянулся, щелкнул каблуками и отрапортовал:
— Господин полковник, ефрейтор Йожеф Помози по вашему приказанию прибыл!
Полковник медленно поднял голову, и Йошка подумал, что этот человек или болен или очень устал.
— Помози?
— Так точно, господин полковник.
— Твою солдатскую книжку прислали заранее, и там о тебе говорится только хорошее. Есть ли у тебя знакомые здесь, в округе?
— Господин аптекарь в селе.
— Господин Палоташ? — оживился полковник.
— Так точно. Несколько раз сопровождал его на охоте.
На лице полковника как будто мелькнула улыбка.
— Господин агроном Палоташ, у которого я работал до армии, — племянник господина аптекаря, и потом, — помедлив добавил Йошка, — пожалуй, будет лучше сказать: я привез письмо господину аптекарю. Чтобы не подумали, будто скрываю.
Полковник совсем оживился, он встал из-за стола и, подойдя к Йошке, положил руку на плечо.
— Ты неглупый и честный парень, Помози. Я знаю, что в твоем письме нет никаких секретов, но мне или цензуре приказом положено просматривать все письма, которые отправляют отсюда или посылают сюда.
Йошка развязал рюкзак, вынул оттуда письмо и передал полковнику.
— Пожалуйста.
— Я сам вручу его господину аптекарю.
Йошка промолчал. Раз обещал, значит передаст, даже наверняка передаст, но наверняка и прочтет, что в нем.
Полковник действительно прочитал письмо, правда, он после этого не затребовал сразу машину, чтобы мчать в село, а лишь под вечер поехал в деревню к аптекарю, с которым был в доброй дружбе.
— Заходи, рад тебя видеть, — приветствовал его аптекарь. — А у меня такая крепкая тминная палинка, что на ней хоть самолет взлетит…
— Я на службе, — сдержанно ответил полковник. — У меня к тебе дело, вернее, письмо, — и полковник извлек из кармана конверт.
— Письмо адресовано тебе, но я должен был его вскрыть.
— Почему?
— Его привез тебе один из моих солдат. У нас здесь введена строжайшая цензура.
— О цензуре мне известно, но я не знал, что этим занимаешься ты.
— Письмо привез один из моих солдат. Твой сын сразу бы понял…
— Да не томи ты, полковник, давай о сути!
— Получай… и в следующий раз пусть твой племянник посылает письма по почте; к сожалению, все, что привозят курьер или солдаты, мой долг — прочитать.
— Я вижу, письмо привез Йошка Помози. Но зачем он отдал его тебе?
— Потому что у парня есть ум! На таких, как этот Йошка Помози, держится вся наша армия. Он догадался, что тут действует цензура, а, может, побоялся, как бы я с него голову не снял, если узнаю, что он привез письмо в нашу зону. Вот он и отдал его мне. Кстати, что он за человек, этот Помози?
— Порядочный, неизбалованный малый. Племянник мой тоже к нему благоволит. Он-то и сделал из Помози тракториста. Йошка каждый раз сопровождал меня, когда я наезжал туда охотиться.
— Пожалуй, оставлю его при себе, а то моего егеря придется демобилизовать, зрение у него вконец испортилось.
— С молодым Помози не прогадаешь. Когда прилетят вальдшнепы, будь уверен, он и в незнакомом лесу на лучшее место тебя поведет.
— Мне показалось, кто-то говорил насчет тминной палинки?
— Сейчас принесу, дай только прикинуть, кого угощать, полковника или цензора.
Пес Мацко проводил агронома до садовой калитки, но вел себя сдержанно, обошелся без веселого помахивания хвостом, так как хозяин даже не заговорил с ним. Оставшись один у калитки, Мацко долго еще смотрел вслед агроному.
«Хозяин не в духе, может ему грозит какая-то опасность?»
И пес потянул носом и огляделся по сторонам, точно надеялся где-то поблизости обнаружить причину дурного настроения хозяина, однако сад в сгущающихся сумерках был спокоен. Где-то капало со старой камышовой крыши, слышалось негромкое квохтанье кур, усаживающихся на насест, да иногда — глухой перестук лошадиных копыт из конюшни.
Все эти звуки были для Мацко привычными, мирными и не сулили тревог. Ветер стих, а вместе с ним прекратили свой лепет и тополя у забора. В глубине сада неприметно и нерешительно сбивался туман, но без ветра и он не знал, как ему расстелиться. В соседней конюшне зажгли фонарь, но свет от слабой мигалки едва пробивался сквозь запыленное оконце.
Мацко убедился: жизнь двора идет своим установленным чередом; потом повернул от калитки к дому, но не залез в конуру, а потрусил дальше по садовой дорожке.
«Пойду филина проведаю…» — и пес направился к хижине Ху.
Брел Мацко медленно, выбирая, куда поставить лапу, потому что на садовой дорожке стояли лужи. Перед дверцей хижины пес замер, нерешительно виляя хвостом, потому что не знал, проснулся ли Ху. В хижине было темно, и далеко не сразу псу удалось различить опаловое мерцание глаз филина.
— Я думал, ты еще спишь…
— Нет, мне плохо спалось, тревожно, не знаю и сам, отчего…
— Снег сошел, вся природа меняется, и я тоже ощущаю в крови какое-то беспокойство. Не люблю я этой поры: все в мире течет, кругом лужи, капель, шуба моя отяжелела от влаги, и люди проходит мимо, не погладят и даже слова не бросят…
— Вздумай человек меня погладить, не уберечь бы ему своих глаз!
— Тогда человек убил бы тебя!
— Возможно, но гладить меня человек не будет, потому что боится. Я вижу страх в глазах человека…
— Жаль! Ты никогда не узнаешь, как это приятно, когда головы касается чуткая, теплая рука человека, и голос его тоже ласков, точно гладит тебя. И тогда по всему моему телу разливается тепло…
— Возможно, пес, что тебе это и приятно, ведь ты родился здесь, в конуре, а не в далекой пещере, откуда виден весь мир, и нет у тебя крыльев, что захватывают воздух и несут на простор, до конца которого никто еще не долетал. По законам тех мест, где я родился, ночью вся округа принадлежит нашему племени, для нас нет границ, каждый охотится, где хочет, бьет добычу и ест, когда чувствует голод.
— Я редко бываю голоден, еды мне дают достаточно, хотя вкусный кусок я всегда не прочь проглотить. Например, мясо! Правда, человек в юбке иногда приносит совсем непривычную для собаки еду, и тогда я только смотрю, но не ем. А человек принимается кричать: «Чёрт бы побрал твою привередливость, Мацко, тебе бы пойти в епископы!» Но тронуть меня не решается. Один раз, верно, попробовала стукнуть ручной метлы, но тут я показал ей клыки, и с тех пор она только кричит или выносит из дома кошку Мяу, чтобы позлить меня.
— Жаль, что сюда не приносит, — почесался Ху.
— Мяу может быть очень опасной. Я знал одну красивую и сильную суку, но кривую: Мяу выцарапала ей глаз…
