— Все оттого, что вы разучились охотиться! Сперва надо запустить когти в загривок, потом сдавить хребет…
— И что потом? — заинтересовался Мацко, виляя хвостом.
— Потом? — удивился Ху. — А потом ничего не бывает. Кусаться она не может, царапаться тоже. Пока долетишь до гнезда, добыча уже чуть жива. А остальное — забота птенцов и их матери. Если достался щенок, то с ним возни немного…
Хвост у собаки замер, Мацко слегка отступил и заворчал.
— Неужели вы охотитесь даже на малых щенят?
— А почему бы нам не ловить их? У щенков очень вкусное мясо…
Мацко отпрыгнул в сторону, чтобы уйти, но на ходу огрызнулся:
— Противно говорить с тобой, Ху!
— Знаю, пес, но ведь я сказал только правду. Если бы ты обнаружил у дома одного из моих птенцов, что бы ты сделал с ним?
Мацко задумался.
— Не знаю…
— В тебе говорит человек, пес. Но сам ты прекрасно знаешь, что бы ты сделал с птенцом: разорвал в клочки.
— Но не съел бы!
В ответ филин Ху громко заухал — отрывисто, резко, — уханье это походило на жуткий смех, от которого шерсть на спине у Мацко встала дыбом.
— Какой ты добрый, пес! Почти как человек. Не съел бы птенца! Ху-ху-хууу! Только убил бы…
Мацко сел, свесив косматую голову, и наступила долгая пауза.
— Должно быть, поднимается ветер, — пес поскреб лапой шкуру.
— От горячей похлебки ты потерял и чутье, и слух, пес. Я, филин, давно чую: к нам идет Большой Ветер. Впереди слышен свист, ближе к середине свист переходит в вой, а конец Ветра так далеко, что даже мне не виден и не слышен. Большой Ветер несет с собой холод, застонут леса и запенятся воды… В такую пору хорошо забиться в пещеру, Большой Ветер очень редко заглядывает к нам, лишь когда дует прямо в устье пещеры с противоположного берега. Но и тогда он почти не тревожит нас, потому что там есть маленькая боковая камера, куда ветру уже не проникнуть.
— Да, теперь и я чую, скоро к нам придет ветер, — тряхнул головой Мацко, приметив, как редкий туман заколыхался возле кустов смородины и задрожали сухие листья хрена.
Еще минута, и всколыхнулись ветки у яблонь, а в вышине зашелестели верхушками тополя.
— Ветер, ве-е-етер, — пели высокие тополя, — надвигается самый холодный, ледяной ветер. Похоже, зима еще вернется в наши края…
— Земля над нами почти просохла, — шептали кусты смородины, — теперь нам не страшен холод.
— Глупые! — ужаснулась яблоня. — А если зима вернет снег? И ударит морозом? Уже набухают мои нежные почки, стоит зиме прихватить их заморозками, и я на все лето останусь бесплодной!
— Подумаешь, велика потеря, — трепетали смородиновые кусты, — десяток червивых яблок…
Здесь разговор прервался, потому что ветер в этот момент подцепил непрочно сидящую черепицу на крыше агрономова дома, черепица с грохотом заскользила по скату и, ударившись о землю, звонко раскололась на мелкие кусочки.
— Взгляну, что там происходит, — Мацко вильнул хвостом на прощание, но филин Ху ничего не ответил, только моргнул несколько раз подряд и стал думать о человеке, который хитро построил эту необычную пещеру — камышовую хижину: в нее совсем не залетали порывы ветра, самые яростные наскоки его отскакивали от плотных камышовых стен.
— Все равно одолею, все равно опрокину хижину!.. — завывал ветер, и никто ему не посмел возражать, только где-то вверху поскрипывало чердачное окошко, да время от времени пушечным выстрелом хлопала ставня. На стук ее Мацко, который вслушивался в нарастающую какофонию природы, уже сидя в теплой конуре, каждый раз тревожно вскидывал голову. Перед тем как забраться в конуру, Мацко обежал вверенную ему территорию и обнюхал все уголки, но ветер оглушил его, и пес верно решил, что ему все будет слышно и из конуры.
Над деревней сгустились сумерки. Ветер, набирая силу и скорость, носился по раскисшим дорогам.
На рассвете зловещий вой ветра разбудил агронома. Он прислушивался какое-то время, потом встал и направился к телефону.
— Дядя Варга?
— Он самый.
— Что нового?
— Нового? Слышите, какая погодка! Снегу лишь припорошило чуть-чуть, зато все сплошь под ледяной коркой. Совсем все кувырком идет. С вечера мы собирались в лес за дровами, но думаю подождать: ветер крутит, чисто сбесился!
— Совсем отложите поездку! Наведите порядок в конюшне и хлевах, покормите скотину и наносите впрок корма, а там видно будет. Отдохните!
— Будет сделано! Впрочем, ведь это зима день-другой хорохорится, напоследок. Сейчас и вправду не лишне отдохнуть и человеку, и скотине, а там работы подвалит — невпроворот!
— И я так думаю, дядя Варга.
Положив трубку, агроном накинул на плечи шубу, натянул сапоги и прошел на конюшню к Ферко, который уже по своему обыкновению курил, сидя на ларе с овсом. Лошади жевали овес, раздавалось смачное похрустывание.
— Сегодня никуда не поедем, Ферко! Как рассветет, обложи дверцу у хижины филина камышовыми вязанками.
— Уже сделано. И вязанки я привязал для надежности.
— Молодец! Даже если утихнут ветер и снег, сегодня все равно никуда не поедем. Впрочем, не думаю, что снег залежится надолго.
— День или два продержится.
В этот момент в неплотно прикрытую дверь конюшни сначала просунулась голова Мацко, следом протиснулось юркое туловище, и вот уже Мацко, весело блестя глазами и виляя хвостом, шагнул в помещение.
— Ах ты, умный пес, — погладил его агроном, — нерадивый хозяин не закрыл дверь, а ты уж тут как тут… Ну, пошли, а то я совсем продрог…
Ферко задул фонарь, а агроном вместе с Мацко бегом припустились к дому: у агронома под шубой была надета только пижама.
У двери Мацко отстал от хозяина, вернулся в конуру; во дворе ветер так и норовил сбить с ног.
Одним словом, погода была прескверная! Ветер выдувал из закоулков редкий снег, перебрасывал его с места на место, закручивал столбом и взметал под облака, потом снова обрушивал на землю, чтобы тут же снова подбросить вверх. Но снега от этого на земле не прибавлялось, можно было подумать, что снега у зимы больше совсем не осталось, и она в десятый раз перетряхивает одни и те же хлопья, чтобы все поверили, будто их у нее — полны сугробы.
Но мороз стоял крепкий.
Дороги промерзли и звенели, как кремень, у ручья по закраинам образовалась припорошенная снегом ледяная каемка, камыш, припадая к земле, роптал, что мерзнет, а клубы дыма над деревней, как в зимнюю вьюгу, метались то вверх, то вниз.
— Я вам покажу! — бесновался ветер и сбил с лада утренний благовест, будто язык у колокола отяжелел от мороза и стал вдруг заплетаться.
Но в хижину филина весь этот шум и вой почти не долетал.
Когда Ферко закрыл камышовыми вязанками даже узкую сетчатую дверцу, филин Ху щелкнул клювом: быть может, он выразил этим одобрение, так как после работы Ферко в хижине воцарилась тишина. Ху встряхнулся, оправил перья, уселся на свою крестовину и задремал.
Сегодня он не надеялся, что вместе со сном перед ним предстанут картины другого, свободного мира: Ху просто прислушивался к заглушенным шорохам ветра, который как будто бы удалялся…
…Но вдруг Ху увидел себя в своей старой пещере. Нахохлившись, сидел он возле самки в маленькой боковой нише, потому что снаружи было еще светло и очень холодно.
Солнце клонилось к закату.
Над домами деревни вился дымок, и всю округу окутывал редкий туман. Дальний лес белел под узорами инея, большую реку лед наглухо сковал немотой, перекинув от берега к берегу огромный сплошной щит. Вся природа пребывала в неподвижности и оцепенении от холода.
На единственной улице деревни изредка показывался кто-либо из людей, но и этот редкий прохожий спешил нырнуть поскорее в дом, и тишина над заснеженным краем стояла такая, какая бывает только ночью.
Ху почистил клюв, проковылял к выступу пещеры, встряхнулся и тотчас ощутил, как леденящий мороз пробирает сквозь перья. Он мог бы отправиться на охоту прямо сейчас: дневная жизнь уже замерла, нигде не слышно было ни звука, не видно ни малейшего движения — ни возле реки, ни в далеких завьюженных полях, лишь на восточной половине неба уже желтела тарелка полной луны. Ху раздумывал, что лучше: отправиться на охоту до наступления полной тьмы или выждать, когда луна бросит на землю тень, и решил ждать.
