Продолжить вспоминать, когда и по какому случаю он в Москву приезжал, дядька мне не дал. Рюмку поднял и слова попросил, но вставать и долго говорить не стал. Так, со своего стула приподнялся немного да пару слов произнёс. Именно пара получилась, я не один раз их пересчитал:

– За встречу, – и всё.

Коротко, но ёмко. Звон раздался, это все друг с другом чокаться принялись. Я так вообще из-за стола выбрался и всех по кругу обошёл, чтобы никого не пропустить.

Не хотелось об этом думать, но мыслям не прикажешь, они сами в голову лезут, когда им это заблагорассудится, поэтому невольно тревожные мыслишки, как я их отгонять от себя ни пробовал, в голову проникали: «Возраст-то у них у всех какой – в любую минуту старуха с косой заявиться может и ту тоненькую ниточку, которая их с нами соединяет, своим хорошо наточенным инструментом одним неуловимым движением перерезать может. Вот тогда мы и ещё раз соберёмся, только в несколько поредевшем составе, и так будет продолжаться до тех пор, пока она не успокоится и от нашей семьи не отстанет, за других примется. Вот и надо мгновения, пока все ещё живы, беречь, холить и лелеять, слушать их мудрые разговоры, а уж воспоминания так просто на магнитофон записывать, поскольку никогда и нигде мы того, что знали эти люди, узнать больше не сможем».

Так я сидел и думал, ну а пока думал, часть разговора, который за столом завязался, прослушать успел. Пришлось срочно включаться. Речь шла о том, что прописали дяде Никите десять процедур каких-то, поэтому придётся ему целых две недели в район Битцевского лесопарка ездить – там новую клинику открыли.

– Мы, – это Лина говорила, – сегодня туда больше часа добирались, вначале на метро, а потом ещё на двух автобусах с пересадками.

Я на Любу посмотрел, а она уже мне головой кивает – согласна, мол. Вот ведь какое это счастье, когда тебя вот так, совсем без слов, с одного только взгляда понимают.

– Дорогие мои, – вклинился я в переговоры своих старших родственников, – дозвольте мне слово молвить. Мы с Любой живём сейчас вдвоём – это раз. Комнат у нас три, из них две спальни – это два. Ну а третье и главное: наш дом стоит в том самом Битцевском лесопарке, куда дяде Никите необходимо каждый день ездить. Так, может, он у нас поживёт? Ей-богу, ему у нас будет и спокойней, и чуток покомфортней, чем здесь, да и стеснять ему никогоне придётся. Ведь здесь он вынужден будет кого-то с насиженного места согнать, а у нас две кровати остались без дела. С тех пор как детишки подросли и по своим домам разбежались, их кроватям уж надоело без толку стоять. Мы бы сегодня, не откладывая всё это, на такси сели да к нам перебрались. Как вы все к этому относитесь?

Оказалось, что все всё поняли правильно и к нашему предложению отнеслись с пониманием. Можно было бы, если бы кто-нибудь протокол вёл, записать туда: «Постановили: переехать на время лечения Жилину Никите Фроловичу в квартиру Жилиных Ивана Александровича и Любови Михайловны».

Все старики сразу же успокоились, ближайшая судьба брата ихнего, Никиты, была решена, вот на меня они все и уставились.

– Слушай, Иван, – обратился ко мне их заводила, дядя Ефим, сразу же, как только все перестали головами кивать, что, мол, согласные они с моим предложением. – А вот ответь ты нам, племяш. Донеслось до наших ушей, что ты намерился роман про нашу семью писать. Правда ли это?

Я как привстал, за грибочками потянувшись, так и плюхнулся на досточку свою с размаху.

– Дядя Фима, откуда ты это взял? И мыслей у меня таких никогда не было. Рассказами своими меня папа действительно заинтересовал, и даже очень. Жду не дождусь продолжения. Но роман писать? Нет, не моё это дело. Никогда не писал и не собираюсь.

– Ну, статей ты написал немало, – перебил меня дядя Ефим. – Я тут любопытства ради пару твоих научно-популярных статеек, которые «Наука и жизнь» опубликовала, прочитал. Интересно и познавательно, вот что я тебе скажу. Так что берись за этот труд, наш дорогой племянник. Мы в тебя верим и тебе это поручить готовы. Как вы все считаете? – обратился он к сидящим за столом.

До меня донеслись одни только одобрительные голоса. Я плечами пожал и решил эту ерунду, что он наговорил, из головы своей выбросить. Да, написал я по просьбе редакции журнала две научно-популярные статьи, и, честно признаюсь, мне это дело даже понравилось, но роман… Нет, на это я своё согласие не дам.

Пока я всё это обдумывал да в голове своей крутил, за столом уже совсем другие разговоры пошли, и в основном о болячках всяческих. Ну, думаю, сейчас всё совсем в другую степь пойдёт, ведь старикам на темы здоровья разговаривать совершенно не следует. Заботиться о здоровье – это да, но разговоры разговаривать – вредно. Вот я и решил воспользоваться папиным советом и фразу ту, которую он меня записать заставил, огласить:

– Эй, господа хорошие, товарищи дорогие, на секундочку остановитесь, болячки ваши никуда не уйдут за это время, а вы меня послушайте.

Подождал, пока все в полное недоумение придут и замолчат, да фразу ту начал на память читать, как будто я её всю жизнь знал. Вот ведь как меня отец тогда завёл своими разговорами. Медленно, чуть не по слогам говорил, так чтобы они все прониклись:

– Ну вот, вернулся я с Фроловской, со всеми расплатился, товар новый заказан был и в Жилицы привезён да в амбар загружен. Пришло время рассказать… – дошёл я до этого места и замолчал, с интересом на них всех глядючи.

Первой в себя тётка Муся пришла. Она подбоченилась так, глаза прикрыла и совершенно не своим голосом проговорила:

– …рассказать обо всех тех страшных…

А дальше они все, дядя Фима и обе тётки, хором продолжили:

– …событиях, что с весны, как я в Лапино ушёл, произошли.

Папа сидел, на меня ошарашенного смотрел и во всё своё лицо улыбался. Давненько не видел я такой улыбки своего родителя. А брат с сёстрами его тоже друг с другом попереглядывались, а затем как принялись смеяться. Дядя Ефим первым в себя пришёл:

– Ванятка, откуда ты это выкопал? Я уж забыл совсем, а тут из меня эти слова сами полезли неудержимо.

– А это вы, дядя Фима, у братца своего меньшего спросите. Он меня вынудил эту фразу запомнить и вам всем проверку устроить. Я с ним спорил, говорил, что невозможно через семьдесят лет такое вспомнить, а оказалось, что он, как всегда, прав, а я… – И я притворно свою голову вниз опустил.

– Ну, Шура, – напала на моего отца тётка Муся, – предупреждать надо, я бы промолчала. Самой удивительно, какие прилипчивые те слова. Ведь действительно, семь десятков годочков пролетело, да каких годочков, а они вспомнились в одну секундочку, даже никаких усилий прилагать не пришлось. Чудеса, да и только.

Все ей вторили, дядя Фима – тот с грустью, а тётя Аля – со смехом, ну а все остальные за столом замерли и не знали, что и говорить. Не понял ведь никто ничего. Пришлось разъяснения давать. Вот тут и все остальные засмеялись. Больше всего веселился дядя Никита. Вот уж кто смеялся так смеялся:

– Я, конечно, видел, что они в Ивана с Тихоном играют, но не думал, что это так далеко зайдёт. А они… – И он опять смеяться принялся. – Ну, учудил ты, Ваня. Вот старика порадовал.

Тут мой папа, подняв, как в школе, руку, слово взял:

– Я вот что ещё хочу рассказать – то, что где-то очень глубоко у меня внутри сидит. Вот уж скоро восемьдесят лет будет, как событие то немаловажное произошло. Я о нём никому, даже жене своей, которой много чего наговорил, не рассказывал. Фимка с Марией да Алевтиной знают, конечно, как им не знать, они же мои родные, а больше ни одной живой души на всём белом свете не сохранилось, кому бы о том событии известно было.

Он помолчал немного – видно, с духом собирался, а затем продолжил:

– Я его всегда вспоминал, когда с фашистскими стервятниками в небе карусели крутил. Особенно когда я сверху, из поднебесья, почти в пике на немца падал, как сокол на добычу.