Утром Иван встал, как обычно, ещё до рассвета и зажёг толстую восковую свечу. Тихон лежал на боку. Лицо у него было неестественно серым, дышал он с трудом, но Ивану показалось, что по сравнению с вечером хуже он выглядеть не стал.

«Привычка – вторая натура», – говаривал его отец, вот Иван и отправился к воротам встречать солнце – редкий день, когда ему это не удавалось. У ворот на лавочке сидел всё тот же сторож.

– Как дела, тёзка? – приветствовал он парня. – Что с твоим товарищем? Пришёл в себя? Сидор Иванович вчера, уходя, сказал, что жить будет, да и тётка Лукерья это подтвердила. Это хорошо, а то я уж, грешным делом, подумал, всё, скончается, уж больно неважно он выглядел. Редко кто после такого удара выживает. Богатырское здоровье у него, значит, если с такой бедой он справиться сможет. А ты солнце встречать, как всегда, пришёл? Подожди пару минуток, вот-вот выйдет оно на свет божий.

Сторож только и успел что цигарку скрутить, как ровно в то мгновение, когда он кресалом огонь из кремня высек, краешек солнца появился над горизонтом.

– Хороший день сегодня должен быть, тёплый и солнечный. Последние летние деньки стоят, скоро дожди зарядят, – сказал сторож и замолчал было, но тут же оживился: – Вон тётка Лукерья появилась. Вишь, с горки спускается. Скоро сюда доберётся, за больным уход требуется. А она знахарка хорошая, и травки у неё добрые, кого хочешь на ноги поставить может, ежели, конечно, на небесах возражать не будут, – усмехнулся он, но продолжать эту скользкую тему не стал, так и до греха договориться можно.

– Дядя Иван, а почему ты Лукерью тёткой называешь? Она же молодая вроде.

– Всех знахарок у нас тётками кличут, от возраста ихнего это не зависит.

– Как дела, парень, у нашего страдальца? – вместо приветствия обратилась Лукерья к Ивану.

– Спасибо большое, вроде всё нормально. Спит он и за всю ночь ни разика не проснулся. Я чутко сплю, но он даже шевелился редко, не то чтобы проснуться.

Иван был уверен, что всё хорошо, раз Тихон спит спокойно, а вот Лукерья не на шутку забеспокоилась:

– Пойдём, милый мой, побыстрее. Мне на него глянуть надобно.

И она стремительно понеслась вдоль улицы. Ивану даже нелегко было за ней угнаться.

Вошли они в трактир, и Лукерья прямо-таки кинулась к Тихону:

– Да в беспамятстве он, а ты «спит, спит». Чувствовала я, неладное что-то происходит тут. Не надо мне было вчерась уходить. Ох, дела… – Она начала рыться в своём мешке.

Сверху спустились Авдотья с Настёной. При виде их Лукерья, продолжая ковыряться в своём битком набитом мешке, чуть ли не в голос стала Авдотье выговаривать:

– Почто ты, здоровенная бабища, мальца одного с больным оставила? Пусть бы он наверх лез, а ты должна была всю ночь сиднем рядом с ним сидеть. Ни на минутку глаз не сомкнуть и, как заметила бы, что он в беспамятство впал, тут же за мной послать. А теперь вот придётся его на этот свет снова вытаскивать.

Она наконец-то достала из мешка какую-то склянку, вытащила из неё пробку, налила на чистую тряпицу сильно и резко пахнущую жидкость и поднесла её к носу Тихона. Никаких видимых изменений с ним не произошло. Тогда Лукерья не просто поднесла к носу вонючую тряпицу, от которой по всему помещению расползался удушающий запах, а слегка помазала ею под носом больного. Вот тут он чихнул и даже головой помотал, пытаясь от этого запаха отстраниться.

– Слава тебе, всемилостивейший Боже, – прошептала знахарка, широко осеняя себя двуперстным крестом, – подействовало. Вовремя я вернулась, ещё немного – и улетела бы его душа на небеса. Ах, как я была не права, что ушла вчера. Да дети малые в доме одни остались, тоже до беды недалеко. Вот и решила меньшую беду на другие плечи переложить, а вишь как получиться могло.

Иван стоял рядом как бревном ушибленный. Он-то по незнанию полагал, что Тихон спит спокойно, а оказалось, вон оно как. Всю жизнь, до самого своего смертного часа, помнил Иван ту растерянность, которая охватила его тогда.

Потихоньку Тихон начал приходить в себя. Зашевелился, попытался приподнять руку, а когда это не получилось, от огорчения протяжно вздохнул.

Лукерья, не спускавшая с Тихона глаз, услышав его вздох, ещё раз широко и размашисто перекрестилась и вновь вознесла благодарность Всевышнему.

Спустился сверху и дядя Филарет. Он хорошо выспался и был в самом что ни на есть благодушном настроении.

– Здравствовать всем! – громко поприветствовал он ещё с лестницы суетившихся вокруг лавки с лежащим на ней Тихоном людей, но, поняв, что что-то идёт совсем не так, как требуется, сразу же замолчал и даже как будто меньше ростом стал. Он прислонился к стене и притих, как будто и не было его в трактире. Митяй тоже застыл у двери. Иван даже и не видел, когда половой в помещении возник.

Лукерья тем временем перестала суетиться и даже улыбнулась при виде Филарета, который так вжался в стену, что казалось, будто он надумал через неё, минуя дверь, на улицу просочиться, да прилип к ней и теперь ни туда и ни сюда.

Митяй решил, что пора к основным своим обязанностям приступить и на столы начал накрывать.

Я на часы посмотрел – время приближалось к одиннадцати – и к старшему поколению обратился:

– Папа, дядя Никита, утомились, небось? Может, пойдёте подремлете немного, пока время ещё есть, а я обедом займусь.

– Нет, Ваня, – ответил мне дядя Никита, – я заснуть не смогу. Всё буду думать, что мне за процедуру такую назначили да как я её перенесу. Знаешь, раньше я ни о чём таком не думал, молча делал всё, что говорили. А сейчас, видишь, бояться всего незнакомого стал. Ну, может, не совсем бояться, это я, конечно, не то сказал, а скорее опасаться. Поэтому давай я вам ещё немного кое-чего расскажу, потом пообедаем да собираться будем. А ты, пока я рассказываю, можешь на стол собирать. Ты мне мешать этим не будешь. – И он засмеялся даже, ехидно так это у него получилось.

«Вот, – подумал я, – лихой рубака. Всё бы ему с подковыркой говорить», – а сам к холодильнику направился.

Дядя Никита долго раздумывать не стал. Я ещё до холодильника не успел добраться, как он уже рассказывать принялся:

– Сразу после завтрака Иван продолжил бегать из лавки в лавку, для начала только присматриваясь и пытаясь запомнить всё, что видел. Но вскоре в его голове образовалась такая каша, что он даже на завалинку возле одной лавки присел и задумался. Вот так ходить – совершенно без толку. Лучше записывать всё, что кажется интересным, и цены ставить, поскольку один и тот же товар в разных лавках встречается, а вот цену на него каждый назначает свою, и различается она иногда значительно. Понял Иван, почему Тихон такое внимание своим записям уделял, и не столько новые писал, сколько старые просматривал.

Когда-то, ещё в прошлом году, художник Пётр Васильевич расщедрился и подарил Ивану карандаш. Вроде бы и ни к чему он ему был, но от подарка, да ещё коли он от чистого сердца даден, грех отказываться, вот и припрятал его Иван в доме Тихона, в укромном уголке. Пригодился бы теперь тот подарок, да далеко он. Сбегать туда-сюда – целый день потерять можно. Шёл Иван в сторону трактира, по сторонам не смотрел, напряжённо думал, как достать тот карандаш. Вот и не увидел идущего навстречу Феофана и чуть в него не врезался. Тот ловко уклонился от не замечающего ничего и никого Ивана, а затем ухватил его за руку и остановил.

– Ой, дядя Феофан, прости, так задумался, что иду не глядя куда.

Феофан даже засмеялся, да так весело, так задорно:

– Я сам, как задумаюсь, тоже ничего не замечаю. Вот и сейчас шёл и ничего вокруг не видел. Хорошо, тебя в самую последнюю секунду заметил, а не то валялись бы мы с тобой, мил человек, теперь на земле. Вот смеху-то было бы. Я ведь что, ходил навестить друга своего, Тихона Петровича. Беда с ним приключилась серьёзная. Но Бог даст, обойдётся и он снова прежним станет, вот тогда – а я ему даже слово сегодня дал – пойдём мы на пару с ним по Руси-матушке, да не как торговцы товаром всяческим, а как калики перехожие или паломники, что по святым местам бродят. Знаешь, иногда так тянет бросить всю эту торговлю да новые дела, которые мы с Прошей затеяли, и вернуться в детство. Были мы тогда свободными людьми, а превратились в подлинных рабов. Рабов семьи, работы, а самое главное – денег. Стали они всё застилать, на всё давить. Не дело это, Ваня. Ой, не дело! Только перевернуть всё назад никаких силёнок не хватит. Так и придётся этот груз на своём горбу тащить. – Он махнул рукой и быстро пошёл в сторону своего балагана.