В кабинете находились два человека. Одного я уже не раз видел. Это был Феликс Дзержинский. Второй был мне незнаком.

Спиридонова решительно подошла к ним и пожала руки:

– Феликс, Яков. Это хорошо, что вы вместе, повторять не придётся. Завтра на съезде я поддержу позицию большевиков по миру с Германией. Знаю, что сторонников у меня будет немного, но надеюсь кое-кого прямо там перетянуть на свою сторону.

Она проговорила всё это практически на одном выдохе и замолкла на секунду, чтобы перевести дыхание.

– Яков, не смотри ты так вопросительно. Это мой помощник, Никита Жилин. Он настоящий и верный товарищ. Когда я из Читы прошлым летом в Петроград приехала, он мне очень помог. Сейчас он у Попова в отряде. Это же ваше подчинение, вот я вас и прошу: пусть он снова со мной поработает. А Попов этот мне не нравится. У меня хорошая интуиция, и она мне подсказывает, что он очень ненадёжный человек.

Петерс, а это был именно он, засмеялся:

– Ну, Мария. Тебя же можно вместо тарана использовать. Ты стены одним своим решительным видом ломать можешь. Товарищ Никита – твоя рекомендация, член вашей фракции, так что хочешь забрать его в качестве помощника – забирай, конечно, мы возражать не будем, даже права такого не имеем.

Дядя Никита задумался, а потом произнёс фразу, которую впоследствии я не раз вспоминал:

– Вот так я первый раз видел Дзержинского не на трибуне, а в его рабочем кабинете. Не думаю, что он меня тогда запомнил, а там кто знает, кто знает, – повторил дядя. – Память у него была удивительная… Ладно, гляди, за окном светать начинает, давай отдыхать, а то завтра квёлыми будем.

Проснулся я, как обычно, рано. Ещё шести не было, когда я встал. Встал и задумался: «Сколько же я сегодня спал? Когда мы с дядей Никитой решили ложиться, на улице уже светать вроде бы собиралось. Получается, что не больше трёх часов, а выспался, как будто всю ночь без задних ног дрых». Меня до сих пор такая моя способность высыпаться за столь небольшое время удивляла. Всем требуется чем больше, тем лучше, а мне четыре часа – самое то.

Пошёл я в свой кабинет, уселся за стол и к первой главе нашей с директором монографии приступил. Хорошо так работалось, столько новых мыслей в голову пришло, что впору было всё написанное в корзину бросить и заново к писанине приступить. Если бы я единственным автором был, то, скорее всего, так и поступил бы, но, во-первых, у меня соавтор имелся и все существенные изменения пришлось бы с ним согласовывать, а во-вторых, нас сроки поджимали. Рукопись следовало в издательство представить не позднее конца декабря, а сейчас уже сентябрь заканчивался. Времени на переделку не оставалось. Поэтому я все свои новые ценные мысли коротко, почти стенографически записал и в дальний ящик стола засунул, а сам к правке первой главы вернулся. Она с самого начала тяжело нам давалась. И это не только моё мнение, Пётр с этим тоже согласен. Дело в том, что в ней столько отсылочного материала, что можно за голову схватиться: где ж сил набраться, чтобы каждую ссылку проверить? Ведь о многих источниках мы с Петром вместе из чужих работ узнали. Пришлось каждую поднять да понять, всё ли в ней так написано, как некто в своей головке трансформировал. В общем, нудная и тяжёлая работа, но необходимая. Без неё половину неизвестных ссылок можно было сразу выбросить, а ведь в них умные мысли могли быть изложены. Вот и пришлось рукава засучить да в библиотеке обоим засесть на пару-тройку дней. Главу мы пополам поделили. Там примерно семьдесят страниц оказалось, вот мы их на глазок и распределили. Я потом прикинул: Петру больше ссылок досталось, но с этим ничего не поделаешь, так уж получилось. Зато теперь мне приходится всё то, что мы тогда раздобыли, причесать да макияж навести.

Вот на это я пару утренних часов и потратил, почти всю первую главу в порядок привёл. А если даже и не привёл полностью, то там только кое-какая мелочь осталась, ещё на пару часов от силы. И всё. Точку в этой главе ставить можно будет. Кое-что пришлось, конечно, удалить, а что-то и добавить, но это всё ей на пользу пошло. Она приобрела вид весьма серьёзной, даже, позволю себе такое выражение, фундаментальной работы.

Но времени уже не было. Я услышал, что Люба встала и на кухне начала тихонько шебуршиться, ну и решил небольшой перерывчик сделать да на другие дела отвлечься, чтобы некий туман, начинавший в моей голове скапливаться, рассеяться успел. Тут же оказалось, что я есть хочу. Пока сидел за столом и бумажки перекладывал, совершенно этого не замечал, но стоило к жене на кухню зайти, как почувствовал сильный голод. Интересно, отчего так бывает?

Люба уже сидела за столом. В одной руке она держала кусок белого хлеба, а другой черпала чайной ложкой из стакана сметану. Я давно этому поражался: каждый день вот так завтракать! Ну как ей это не надоест? Да и как можно этим наесться? Сто грамм сметаны, кусок хлеба и стакан чая. И это весь завтрак? Пусть даже вместе с чаем она сложный бутерброд съест: на хлебе с маслом кусок ветчины, прикрытый сверху тоненькой пластинкой сыра, лежит. Мне кажется, что этого явно мало, но Любе видней, наверное, ведь она так несколько лет питается, и ничего, даже не похудела нисколечко, значит, организму хватает.

А я живу по поговорке, которую моя бабушка, Александра Илларионовна, любила частенько повторять: «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу». Мудрая поговорка, слов нет, только иногда, к сожалению, трудноосуществимая. Особенно когда вечером в гости или на банкет какой идти приходится.

Я, питаясь, как моя жена, со стакана сметаны давно бы уже ноги протянул. Мне по утрам тарелку каши подавай, или макарон каких-нибудь с сосиской, да пару бутербродов с чем-нибудь мясным вдобавок и со стаканом цикория растворимого, молоком забелённого.

Люба, меня увидев, сметану свою забросила тут же и вскочила к плите – кашку любимому мужу сварить, ну а я ей мешать не стал, на стул уселся и её мнением насчёт всего, о чём вчера речь шла, попросил поделиться. Жена мне деятельная и весьма разумная попалась. Давненько, правда, та встреча случайная произошла, но я до сих пор за неё судьбу благодарю. Умеет моя Любовь Михайловна всё по полочкам разложить и даже в совсем вроде бы запутанных ситуациях разобраться, но здесь и она лишь руками развела:

– Многое я в жизни слышала, но такое… – И она только головой покачала как бы в недоумении и на стол для меня продолжила собирать.

Уже потом, когда и я поел, и Люба полностью готова была и у двери стояла, чтобы на работу идти, она такое завернула, что я, если бы не сидел, точно упал бы:

– А ведь прав Ефим Фролович, попробуй ты на основе всех этих разговоров – и тех, что мы с тобой уже слышали, и тех, которые ещё услышать предстоит, – роман о жизни семьи вашей жилинской написать. Я точно уверена, что у тебя это получиться должно. Уж больно интересная и с такими крутыми поворотами история получилась, что читателей она тоже должна заинтересовать.

Люба дверь входную открыла и чуть на моего отца, который только руку к звонку протянул, не наткнулась.

– Ой, – прощебетала она радостно, – Александр Фролович, заходите. А я на работу побежала, как бы не опоздать, – и к лифту устремилась.

Папа, ещё в квартиру не зайдя, сразу к расспросам приступил:

– Добрались-то вчера как? А Никита где? – и ещё кучу всяких таких вот необязательных вопросов назадавал.

Ну, я ему на все эти вопросы обстоятельные ответы предоставил. Только начал рассказывать, что дядя Никита ещё спит, поскольку мы с ним до утра самого проговорили, как дверь в детскую открылась и в ней самолично возник Никита Фролович:

– О, Шура, привет! Что, тоже не спится? – В голосе дяди Никиты прозвучал явный сарказм.

– Спится, и очень даже хорошо спится, – буркнул папа, – только вот что я подумал. В своём рассказе я подошёл к самому ключевому вопросу. К передаче Тихоном Ивану всех прав на землю и дом. С товаром всё значительно проще. Во-первых, Иван компаньон, или партнёр – я не знаю точно, как тогда это называлось. Причём в равных долях. Во-вторых, а кто его, товар этот, учесть мог, кроме самих хозяев. А вот с недвижимостью, которая и тогда точно так же называлась, проблем гора. И прежде всего, её из семьи постороннему человеку передавать было запрещено. А Иван каким-то образом всем добром завладел. Вот я и подумал: может, ты что-нибудь подсказать сможешь. Ты ведь сам во всех тетрадях и Тихона, и Ивана разбирался, а мы маленькие ещё были и только с маменькиных да бабушкиных слов всё воспринимали.