Кулаки разделялись на три категории:

– первая категория – контрреволюционный актив, который требовалось ликвидировать «путем заключения в концлагеря, не останавливаясь в отношении организаторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и повстанческих организаций перед применением высшей меры репрессии»;

– вторая категория – остальные элементы контрреволюционного актива из наиболее богатых кулаков и полупомещиков, подлежавшие высылке в отдаленные местности СССР и в пределах данного края в отдаленные районы;

– третья категория – кулаки, расселявшиеся в пределах района, на новых отводимых им за пределами колхозных хозяйств участках в порядке, установленном окружными исполкомами.

Репрессивные меры в отношении первой и второй категорий предлагалось провести ОГПУ из приблизительного расчета – направить в концлагеря 60 тыс. и выселить в отдаленные районы 150 тыс. кулаков. Однако далее в том же постановлении ЦК ВКП(б) при перечислении регионов для высылки цифра получилось больше: Северный край – 70 тыс. семейств, Сибирь – 50 тыс. семейств, Урал и Казахстан – по 20–25 тыс. семейств.

У высылаемых и расселяемых лиц следовало конфисковать имущество, оставив лишь самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые элементы средств производства в соответствии с характером будущей работы и на первое время минимум продовольственных запасов. Разрешалось также оставить денежные средства в размере до 500 рублей на семью для проезда и устройства на новом месте.

На время такой кампании полномочия ОГПУ по внесудебному рассмотрению дел передоверялись Полномочным представительствам (ПП) ОГПУ в краях и областях. В этих случаях рассмотрение дел производилось совместно с представителями комитетов ВКП(б) и прокуратуры.

В приказе ОГПУ СССР от 2 февраля 1930 г. № 44/21 «О мероприятиях по ликвидации кулачества как класса»[64] говорилось, что «в целях наиболее организованного проведения ликвидации кулачества как класса и решительного подавления всяких попыток противодействия со стороны кулаков мероприятиям Советской власти по социалистической реконструкции сельского хозяйства – в первую очередь, в районах сплошной коллективизации – в самое ближайшее время кулаку, особенно его богатой и активной контрреволюционной части, должен быть нанесен сокрушительный удар».

Основной удар следовало нанести по активно действующей первой категории кулаков, к которым отнесены:

– наиболее махровые и активные, противодействовавшие и срывавшие мероприятия партии и власти по социалистической реконструкции хозяйства;

– убегавшие из районов постоянного жительства и уходившие в подполье, особенно блокировавшиеся с активными белогвардейцами и бандитами;

– активные белогвардейцы, повстанцы, бывшие бандиты, бывшие белые офицеры, репатрианты, бывшие активные каратели и другие, проявлявшие контрреволюционную активность, особенно организованного порядка;

– активные члены церковных советов, всякого рода религиозных, сектантских общин и групп, активно проявлявшие себя;

– наиболее богатые, ростовщики, спекулянты, разрушавшие свои хозяйства, бывшие помещики и крупные земельные собственники.

Семьи арестованных, заключенных в концлагеря или приговоренных к высшей мере наказания, подлежали высылке в северные районы СССР «с учетом наличия в семье трудоспособных и степени социальной опасности этих семейств».

Кроме того, в соответствии с обозначенным приказом требовалось массовое выселение в отдаленные северные районы Советского Союза (в первую очередь, из районов сплошной коллективизации и пограничной полосы) второй категории кулаков с семейством. Это касалось «наиболее богатых кулаков (бывших помещиков, полупомещиков, местных кулацких авторитетов и всего кулацкого кадра, из которого формируется контрреволюционный актив, кулацкого антисоветского актива церковников и сектантов)».

Дела по кулакам должны были «в срочном порядке» заканчиваться следствием и рассматриваться созданными при ПП ОГПУ тройками, состав которых (с представителями региональных комитетов ВКП(б) и прокуратуры) утверждался Коллегией ОГПУ.

Политика раскулачивания не имела всеобщей поддержки и вызывала сопротивление крестьянского населения. Для власти крепкий хозяин был потенциально опасным «контрреволюционным антисоветским элементом», а для трудового крестьянства – чаще всего уважаемым односельчанином. Однако ликвидация кулацких хозяйств позволяла советскому государству осуществлять социалистическую реконструкцию сельского хозяйства в том числе сплошную коллективизацию и решать различные хозяйственно-политические задачи (проведение сева и уборки, взыскание налоговых платежей и т. д.)[65].

Практическая реализация кампании по ликвидации кулачества, добиваясь основной цели, сопровождалась произволом и отступлением от правовых предписаний. При этом арестам, высылкам и конфискациям имущества нередко подвергались неугодные середняки и даже малоимущие крестьяне.

Фраза «у нас здесь нет кулаков» была слышна по всей деревне, поскольку каждый крестьянин знал: необязательно быть зажиточным хозяином, чтобы попасть в число неблагонадежных граждан[66].

Неизвестный художник «Кулак наш злейший враг – нет места ему в совете». 1930

Так говорили и в родной для Ивана Дмитриевича Старшининова д. Желватовка Михайловского района Московской области (до 1924 г. деревня относилась к Михайловскому уезду Рязанской губернии; ныне деревни не существует, а Михайловский район входит в состав Рязанской области).

Родился в 1879 г. в крестьянской семье Тимошиных. Грамоте учился самостоятельно. Занимался сельским хозяйством и по найму плотницким делом.

Его дед был волостным старшиной, поэтому Ивана Дмитриевича называли «старшинин». В революцию из-за того, что большинство жителей деревни носили фамилию Тимошины, решил сменить ее на свое старое прозвище. Таким образом, стал именоваться Старшинин или Старшининов.

В царской России совместно с братом они осваивали шесть десятин своей земли и еще столько же арендованной. В их хозяйстве имелись деревянная и каменная избы, амбар, рига[67], плуг, борона, по две лошади и коровы, шесть овец и поросенок. В 1917 г. оба воевали на фронте, а по возвращении домой разделили между собой нажитое и купили в общее пользование косилку.

К концу 1920-х годов Иван Дмитриевич владел деревянным домом с сенями и двором, амбаром, ригой, конюшней, двумя лошадьми, коровой с теленком, пятью овцами, а также девятью десятинами надельной и полутора десятинами арендованной земли, которую обрабатывал плугом, бороной, веялкой и косилкой.

За 19 лет, с 1902 по 1921 г., у него с женой родилось шестеро детей. К началу 1930-х годов старший сын обзавелся своим хозяйством, другой сын поступил на службу в Красную армию, а старшая дочь отправилась работать на завод в столицу.

Сам Старшининов сельским хозяйством стал заниматься меньше. Этому способствовало принуждение сдать орудия производства в сельсовет. Однако неиссякаемая энергия, активная жизненная позиция, сносное владение письмом и огромный авторитет среди односельчан не оставили Ивана Дмитриевича без трудовой деятельности.

В 1931 г. Старшининов избран председателем группы содействия прокуратуре[68]. Его величали не иначе как «сельский прокурор» и приглашали участвовать в обсуждениях текущих проблем деревни не только на общем собрании жителей, но и на пленуме сельсовета, членом которого он не являлся.

Группы содействия прокуратуре, функционировавшие как общественные органы с 1931 г., занимали особое место в работе местных Советов по обеспечению революционной (социалистической) законности. Позднее, в сентябре 1932 г., Коллегией Наркомата юстиции РСФСР принято Положение о группах содействия прокуратуре[69], в соответствии с которым от таких групп (ГСП) требовалось своевременно сигнализировать прокуратуре о всех вылазках классового врага, случаях искажения директив партии и правительства.