— Суеверный вы, — злорадно заметил я. — Не зря мы товарища Тяжельникова сняли — комсомольцы-то в мракобесии погрязли. Дамы особенно — мы тут карты «таро» промышленно выпускать начали, партии в первый же день раскупают: по общагам да производствам гаданиями промышлять.

— А что еще с картами «таро» делать? — задал справедливый вопрос Пятый.

— Так-то да, ничего с ними больше и не сделаешь, — признал я.

Дверь порадовала нас условным стуком с той стороны, и Пятый пошел открывать. Я, естественно, пошел следом и из-за его плеча увидел шевелюру товарища Громыко и плешь любимого дедушки.

— Заварку принесли? — спросил я. — А то у нас тут только инфраструктура без наполнения.

Водопровод, отопления, канализация и газ.

— Принесли, Сережа, — ласково ответил деда Юра.

Ругать будут.

— Выйди, Коля, — выслал он охранника, и я остался на растерзание двум политическим мастодонтам.

Пока товарищи разувались, засвистел чайник, и я пошел на кухню. Выключив газ, подошел к окну и открыл рамы, вызвав снегопад из ссохшейся краски. Так-то можно прыгнуть — газон смягчит падение, но третий этаж все-таки, чревато.

— Сережа, иди к нам, — позвал из комнаты дед. — Поговорить нужно.

— Вас двое, вот и поговорите, — отозвался я классикой.

Может все-таки прыгнуть? Не, я чувствую в своих действиях правоту, а значит можно и поговорить. Да и все равно они не отстанут. Вздохнув, я прикрыл окно и вернулся в комнату, где деда Юра с профессиональным НКВДшным интересом ковырял пятно на матрасе пальцем, а товарищ Громыко с привычной, каменной миной на лице сидел в кресле.

— Я же просил меня спрашивать заранее, — заявил я, опускаясь в свободное кресло. — Андрей Андреевич, вы же сами учили, что дипломатическая угроза состоятельна только тогда, когда политический актор в силах ее осуществить.

— Пока у тебя нет границ, столицы, документальной базы и международного признания, ты — не политический актор, — заметил Громыко.

— Это стереотипы, — отмахнулся я. — А вот стереотип о «добровольной принудительности» в рамках Советского государства оказался очень даже верен, и мне он не нравится.

— Поэтому ты готов вывести людей на незаконный митинг у Кремля, — правильно понял дед.

— С чего это «незаконный», если в Конституции закреплено право народа на любые массовые выражения несогласия с политикой Партии и Правительства? — фыркнул я. — Давайте Основной Закон отменим тогда, как ваш добрый партнер Бокасса.

— Андрей Андреевич, пожалуйста, объясни Сереже, почему для нас важна Центральноафриканская республика?

Кивнув, Громыко набрал воздуха в грудь и рассказал мне известную инфу о том, что одной из внешнеполитических фишек Советского Союза является неразборчивость в выборе союзничков — мы, мол, даже полнейших упырей с трона не сбрасываем, и потому эти самые упыри к нам имеют предрасположенность. Второй сомнительный плюс существования Бокассы — регулярные оплеухи бывшим хозяевам, Франции, которых очень удобно шантажировать при помощи имеющихся в ЦАР залежей урана.

— Режим держится на Бокассе персонально. Убери его, и французская агентура быстро установит свое марионеточное правительство и будет покупать уран почти бесплатно, — закончил рассказ Громыко.

— Так и нормально, — пожал я плечами. — Мы французам уран все равно не продаем, а значит они его в США покупают, пополняя их бюджет.

— Они его и сейчас у Бокассы покупают, — поправил дед Юра.

— Тогда тем более нормально, — развел я руками. — Сейчас прикрутим краник, перераспределив «помощь» в пользу более нормальных диктаторов — Каддафи, например, очень толковый — а французы с другими капиталистами продолжат долбиться в десны с Бокассой. Спорим на сто рублей, что он однажды коронуется, а инфа о его любви полакомиться человечинкой — просочится?

— Провидец, — фыркнул дед.

— Пока в таких крупных штуках не ошибался, — пожал я плечами. — Вам-то, товарищи, пофигу, у нас политическая традиция такая — за высокой стеной начальство сидит, до объяснений не снисходит, а мне, как персонифицированному аватару призрака коммунизма, приходится народу несколько часов в неделю рассказывать о том, какие за вышеупомянутыми стенами мудрецы сидят. Бокассу оправдывать не хочу принципиально, и ко мне прилипнет ярлык любителя отмалчиваться в ответ на неприятные вопросы. Репутация годами складывается, а рушится в один миг. Я своей пожертвовать готов, но не из-за черножопого людоеда, который Советские деньги на личные хотелки и подкуп своих подельников пускает.

Помолчали — даже Громыке нечем крыть.

— Тактическим решениям — бой, — заявил я. — Через пару десятков лет, если поддерживать порядок на уже завоеванных рубежах, мы Европу «перекрасим» совсем или на крайний случай заставим пиндосов создавать полноценную оккупационную зону для защиты своих марионеток от жертв капиталистического угнетения. А это ой как хреново воспримется! Настолько хреново, что Белый дом еще пару раз штурмовать будут. Когда стратегическая победа уже видна, на кой нам с людоедом водиться? Когда Франция станет социалистической, ЦАР попытаются перехватить другие — на этой «пересменке» мы ее и подхватим, посадив на трон нормального негра.

— «Подхватывать»-то ты будешь? — подколол Громыко.

— Зависит от времени, — не стушевался я. — Если на сроки моего правления придется — получается я.

— В цугцванг нас загнал и радуется, — поделился дед Юра наблюдением с Громыко.

— Первый раз, заметьте, — сослался я на собственное благоразумие.

— Если бы «первый», — вздохнул Андропов. — Просто раньше в него попадали те, кого не жалко.

Теперь мне очень интересно, сколько ЧП с моим участием было спланировано, а в какие дед просто делал многозначительные щи, предоставляя «жертвам» самим разбираться с последствиями, сам делая организационные выводы. Пофигу, все равно не скажет.

— Откупитесь увольнением какого-нибудь мелкого хмыря из африканского отдела МИДа, — пожал я плечами. — Тоже мне «цугцванг».

— Сережа, за что ты ненавидишь наше ведомство? — задушевным тоном спросил Андрей Андреевич.

— Почему «ненавижу»? — удивился я. — Рвется там, где тонко, а у вас, извините за прямоту, тонко — за границей подолгу товарищи живут, общаются с представителями вражеских стран, и я не удивлюсь, если некоторые мечтают видеть себя в уютных рядах Бельведерского клуба.

И заготовочка.

— Ваш личный советник, например, который Аркадий Николаевич Шевченко, обладает очень подозрительной рожей, — заявил я. — Я бы его за границу не выпускал.

Будущий невозвращенец запредельного ранга и запредельной вредности. Или нет — послезнание уже совсем не то: мир настолько изменился, что я и сам не верю, что всего несколько лет моей деятельности способны привести вот к такому.

— Сергей, ты сейчас озвучил очень серьезные обвинения, — заметил Громыко. — Я Аркадия Николаевича с 56-го года знаю.

— Подробнее, — велел Андропов.

— У предателей есть одна общая черта, — развел я руками. — Когда предательство случилось, окружение предателя хватается за голову и начинает вспоминать, с какого года они с предателем знакомы, и каким замечательным человеком он казался.

— Оперируй фактами, — придавил меня взглядом Андрей Андреевич.

— Бывают граждане того, что раньше называлось Украинской ССР, а бывают хохлы, — послушно выкатил я факт. — Хохлы любят играть в игры с высокими ставками там, где нормальный человек видит неизбежный крах и благоразумно не ввязывается. Исторический пример — Мазепа. Менее исторический пример — Бандера.

— Нацист, — припечатал меня Громыко.

— Реалист, — поправил я. — У нас больше половины ЦК выходцы из тамошних мест, и почти все они нормально работают. Как вы, Андрей Андреевич. Но анекдоты не учитывать нельзя — их народ не на пустом месте придумывает. Русский — один партизан. Русский и беларус — партизансикй отряд. Русский, беларус и хохол — партизанский отряд с предателем.

— Это несерьезно, Сережа, — одернул меня Андропов. — Откуда ты вообще Аркадия Николаевича знаешь?