— Но это все лирика, нам сейчас важен Комсомол, — продолжил я. — Если с Партией правительству в целом удалось разобраться, перекрыв поток лезущим туда исключительно за привилегиями гражданам строгим отбором и отказом в масштабах страны от всего с приставкой «спец-» и пересмотром заработных плат в сторону уменьшения, Комсомол все еще остается рассадником возможностей для нечистых на руку, превратно понимающих материализм, товарищей. Секретарь ЦК ВЛКСМ получает эквивалентную члену Политбюро зарплату при гораздо меньшей степени ответственности и требований. Посмотрите на меня — мне восемнадцать лет, но я с работой секретаря справляюсь без проблем. Разве это правильно?

«Разве правильно сравнивать тебя с обычным восемнадцатилетним пацаном?» — отразилось на лицах соседей по застолью, но так поставить вопрос не решился даже товарищ Варданян:

— Сергей Владимирович, наша молодежь, безусловно, талантлива, образованна и правильно воспитана, но вы все же несколько отличаетесь от ваших сверстников.

В голове мелькнула мысль найти какого-нибудь обыкновенного Советского отличника и привести его в Канцелярию, дня так на три делегировав ему свои обязанности, но я отогнал ее прочь: отличник же справится, а вся страна из-за этого к Комсомолу уважение напрочь потеряет. С улыбкой покивав армянину — ага, отличаюсь — я заявил:

— Инициативы по пересмотру оплаты труда в Канцелярии снизу мы не дождемся — товарищи совершенно справедливо не хотят наживать себе высокопоставленных врагов. Посему инициатива должна поступить сверху. Вверяю эту задачу вам, товарищ Лазарев — на завтрашнем собрании, сразу после снятия товарища Гайкова…

— А его снимут? — почти жалобно спросил не желающий так подставляться Лазарев.

— Снимут, — подтвердил я. — Вам придется поднять руку, когда товарищ Варданян поднимет этот вопрос на голосовании.

— Товарищ Гайков уже давно испускает, скажем так, душок, — сориентировался Лазарев.

— Пересмотр зарплат будет иметь по большей части символический характер, — успокоил я людей, на чей карман покушаюсь. — Пяти рублей будет достаточно. Главное — подать сигнал, а не затянуть пояса.

Один хрен зарплаты даже в эти толерантные к частным инициативам времена останутся сказочные. На самом деле Комсомол в нынешнем виде чувствует себя неплохо — он загнулся-то в мои времена только потому, что власть банально врала про скорое наступление коммунизма, а потом пришла «демократия», при которой в Комсомоле состоять стало необязательнее, чем раньше, и уставшие от протухших, оторванных от реальности догм товарищи с радостью оттуда побежали. Остались либо фанатики — с них толку не было, потому что от их речей из Комсомола народ валил еще охотнее — либо особо предприимчивые граждане, которые быстро нашли кучу дыр в теле Родины, откуда начали высасывать капиталы — многим они потом помогли удачно поучаствовать в дележе оставшихся от красной империи руин. Сейчас все идет гораздо лучше — нет главного жупела позднего СССР в виде дефицита, нет стагнации социалистического движения по всему миру — соцблок пополнился настоящей европейской страной Италией, а подопнутая мной культура отлично работает «мягкой силой». Капиталистический мир, как ему и положено, загнивает от планового кризиса, и тут даже приукрашивать не приходится — обленившиеся от того, как все хорошо Советские телевизионщики порой ограничиваются запуском в эфир плодов работы капиталистических коллег — там весь смак как нам надо подается, достаточно перевод прикрутить.

— Далее нам предстоит внести изменения в Устав — из-за обилия реформ старшие товарищи негласно доверили это самому Комсомолу. Увы, сигнал считан вовремя не был, а потому нам следует указать товарищу Тяжельникову на этот изъян. Коммунизм мы, разумеется, однажды построим, но с учетом несовершенства человеческой природы, некоторым замедлением технического прогресса и факторов внешнего воздействия, построить его в обозримом будущем попросту невозможно. Наша задача — при помощи «мягкой силы» показать зарубежному пролетариату возможность иметь под своими ногами процветающую, прогрессивную, социалистическую страну.

— Изменения в Устав принимаются Съездом, — заметил Варданян.

— Значит нужно инициировать внеочередной съезд — этот пункт последует сразу после инициативы товарища Лазарева. Конкретные формулировки разработаем во время подготовки к Съезду на отдельном собрании.

Мужики покивали, и мы вернулись в парилку, доверив поддать пару товарищу Тяпкину.

— Сергей Владимирович, а вы в армию пойдете? — спросил Варданян.

— Пойду, — кивнул я. — Разве может быть иначе?

Стоп, а где моя повестка? Осенний призыв еще не закончился. Это что, диверсия? Почему все служат, а внучек Андропова по баням лазит? У меня отсрочки нет, я на очном обучении нигде не числюсь.

— Завтра с утра в военкомат по месту прописки заеду, узнаю подробности, — пообещал я сам себе.

Одним днем все равно в войска не отправят, успею с Комсомолом разобраться.

— На Дальнем Востоке, помню, служил, — погрузился в воспоминания товарищ Лазарев. — Был там у нас один шутник, целый сержант. Собрали нас как-то на плацу — мол, завтра проверка будет, неожиданная, в пять часов десять минут по тревоге подъем.

— Одетые спали? — с улыбкой спросил Варданян.

— Частично, — подтвердил прощенный прелюбодей. — Тревога-то ладно, поднялись как положено, комар носа не подточит. Да только сержант тот этой ночью дыру в заборе нашел — он у нас деревянный был — да трубу туда сунул. Сверху солярки вылил, для запаху. Проверка нашла, всю часть на уши поставили — кто казенное топливо на сторону продает?

Поржали.

— Командира воинской части с должности сняли, замполита — в капитаны разжаловали, а сержанту за смекалку месяц гауптвахты выписали и разжаловали в рядовые, — озвучил Лазарев эпилог.

Следом армейскими байками поделились Леонид Николаевич и Иван Араратович, и мне захотелось в армию еще сильнее — этот государственный институт слишком долго обходился без моего прямого участия (косвенного воздействия хватает на всех уровнях), и я не против применить на него мои любимые РЕАЛЬНО ВНЕЗАПНЫЕ проверки.

— А вообще я с товарищем Ткачевым согласен, — сразу после байки заявил «черный кандидат» Тяпкин. — Отрывается комсомольский актив от земли, и даже в армии, которая как ни крути жизненно важная для государства структура, некоторые деятели сидят в штабе годами. У нас такой был например — до личного состава снисходил только во время массовых мероприятий, и то через одно помощникам обязанности делегировал, — подумав, добавил. — И с буфетчицей из солдатской чайной при живой жене сожительствовал, — ухмыльнулся. — Жена его за это сожительствовала со многими красноармейцами.

— Во-о-от, — покивал я. — Ничего нельзя пускать на самотек — без перемен, пусть и косметических, зато громких, а особенно — без кадровых перестановок, любая структура начинает деградировать. Впрочем, «перемены ради перемен» делают еще хуже, а потому прошу вас, товарищи, на досуге подумать над тем, как мы можем выдавить из мозгов наших товарищей остатки мыслей о бесполезности Комсомола и о том, что он мешает им спокойно жить.

Олина палата в какой-то момент стала до боли похожей на ту, в которой довелось исцеляться мне: уцелевшее легкое подружки ныне вне опасности, аллергий у нее не выработалось, поэтому в помещении стоял запах цветов, а его распиханные по вазам и горшкам источники — кто-то дарит живые — придавали палате вид оранжереи. Не обделили Олю фанаты и письмами с подарками: в основном самодельные открытки (на уроках труда и в кружках изготовлены), не менее самодельные мягкие игрушки — любительниц орудовать спицами в нашей стране очень много, и с уходом дефицита часть этих мощностей была перенаправлена с носков на декоративно-досуговые штуки — и конечно же апельсины, которые Оля есть уже не может, но смиренно принимает и пересылает в детдома.

Висящий под потолком телевизор показывал финал конкурса юмористической частушки. Профессиональных юмористов на него не пускали, только бабушек из фольклорных кружков, и от этого шоу получилось очень колоритным и по-настоящему народным: