– Это тела, понял? Никакие не жмуры, – резко ответил Леша, – мы закончили, грузи в контейнер. Леша держался как мог, чтобы не сказать «пожалуйста», командовать он еще не привык и особо не было смысла, потому что в его цеху все и так знают, что делать. Главное – вовремя назначай ответственного за уборку. Сейчас же ему пришлось идти в разрез с главными принципами рабочих: чем проще, тем лучше; работа не волк; что не запрещено, то разрешено и тому подобным, а значит последствий не миновать.

– Есть! – выкрикнул в ответ правый, кривляясь приложив ладонь к голове, изобразив подобие воинского приветствия.

Уходя, Леша чувствовал, как ему смотрят в спину. Завтра об этом узнают все работники и станет совсем туго.

Палатка Тани и Нины Васильевны были уже закрыты. Леша обещал себе, что уж сегодня он точно зайдет к ним, но задержался, расфасовывая части человеческих тел. Раз обновкам не быть, то обязательно надо заскочить в продуктовый, фарш в холодильнике почти закончился. Подходя к дому с пакетами в руках, его неожиданно пробрал непонятно откуда взявшийся озноб. В цеху сегодня было прохладно. «Только бы не заболеть, – подумал Леша, – совсем не во-время».

Почтовые ящики висели на стене у лестницы, их полагалось регулярно проверять на предмет коммунальных счетов, предварительно отсортировав от рекламных буклетов с камуфляжным фоном, на которых гордо держали оружия неизвестные Леше мужчины, а также газет, выпускаемых цифровым центром, некоторые из которых нужно было обязательном порядке прочитать. Привычно выбрасывая ненужное в мусорный ящик, Леша задержался на помятом белом конверте, на оборе которого был написан Лешин адрес и инициалы в качестве получателя, а дальше, и это было уж совсем немыслимо, фамилия имя отчество отправителя – Путилин Александр Дмитриевич. Леша стоял в ступоре, не понимая, что ему делать. Первая мысль была выкинуть, избавиться, не связываться, чтобы не было проблем. Отец незадолго до смерти рассказывал, что мать на старости совсем свихнулась и напичкала Сашку своими странными идеями, от которых тот возненавидел Лешу, отца и весь Город. И пробовать возобновлять с ними отношения отец Леше запрещает, иначе он ему больше не будет сыном. Леша оперся о стену и тихо по ней спустился: «Почему сейчас? Через столько лет? А вдруг с ним что-то случилось, и он просит помощи?» Поколебавшись ещё несколько секунд, он сказал вслух: «Прости Пап».

«Александр приветствует Алексея! Пишет тебе твой родной брат, надеюсь, что ты меня ещё не совсем позабыл. Хочется верить, что застал тебя в трезвом уме и добром здравии. Заранее прошу прощение за тот возможный сумбур, который могу причинить тем, что напишу далее и, если всколыхну эмоции, которые будут тебе не самыми приятными. Однако же не спеши смять этот желтый листок бумаги, разорвать его в клочья или прилюдно сжечь на площади. В этом письме, а может быть, если успею, даже нескольких, я лишь попытаюсь рассказать о своих злоключениях, переживаниях и наблюдениях в качестве человека, который попал на фронт летом две тысячи сорок пятого года. И пусть мой рассказ будет противоположен твоему мировоззрению, я не в коем случае не собираюсь расшатывать те догмы и принципы, на которых ты, как и весь Город, строит своё существование. Однако, не зарекаюсь вовсе не затрагивать оных, так как это практически невозможно, ведя последовательно мой рассказ. Что из этого выйдет и как долго будет продолжаться, признаться, понятия не имею и скажу тебе, есть в этом что-то даже интригующее. Скажу ещё, что был поражен, что мне в принципе дали писать и отправлять послания. До последнего я в это не верил и всё ждал, когда отнимут, порвут, изобьют. Однако этого не произошло, и, я думаю, этого не случилось потому, что нынешняя элита не видит никакой опасности в письменности, литературе, да и в целом в искусстве.

Начну с того, что как ты, наверное, не знаешь, наша с тобой мать умерла два года назад. Смерть ее была не спокойной, так как пришла в следствии сильной слабости души и тела. Первое было вызвано теми метаморфозами общества, которое она наблюдала последние пятнадцать лет, а второе – банальный голод, который начался после так называемой «встряски».

Та далеко не многочисленная горстка людей, которая не отправилась в Город, а осталась все же разделывать землю и стараться прокормить себя с помощью фермерства, вскоре получила мощный удар в спину в виде «сборов на нужды трудящихся».

Сначала это выглядело словно помощь попавшим в трудное положение людям, потерявшим свой кров и средства к существованию, однако вскоре переросло в самые обычные поборы. Не буду и говорить, как быстро были погашены волны всколыхнувшегося недовольства кучки изнуренных женщин, стариков и тщедушных «непригодных для нормальной работы» молодых людей, в ряды которых входил ваш покорный слуга.

Кончина матери, естественно, повлияла на меня негативно. Обозлившись, я вдруг осознал, на сколько сдерживался в своих порывы к выяснению истины, самопознанию и изучению нового. Недолго думая, собрав вещи, я поджег остаток поля вместе с фермой и отправился на Юг, в сторону разрушений, метеоритных дождей, землетрясений и прочих ужасов этого мира о которых трезвонили из каждого утюга.

Шел долго, честно говоря, счета времени я не вел, но несколько раз менялась луна, что говорит об определенной продолжительности моих скитаний. Я проходил мимо опустевших поселений, развороченных домов, заросших полей и покосившихся заборов. Ночевал я, в большей степени, в открытом поле или импровизированном убежище, сделанном из стогов сырого сена. Скажу тебе, чем дальше идёшь на Юг, тем удивительнее становится ночное небо. Однажды, смотря наверх, я увидел, как яркими полосами посыпались звезды, создавая разноцветные всполохи самых причудливых цветов. Я не мог оторвать взор. Ощущая свою ничтожность и крошечность, неожиданно для себя самого, я захотел писать на бумаге. Мне захотелось передавать эти чувства и эмоции, делиться, заражать ими, переносить сознание людей в такие прекрасные места. В тот момент я ясно понял: не все кругом стало уродливым, извращенным и гнусным. Мир всегда был и останется прекрасным, отвратительно лишь то, что делает с ним человек. Удовольствию не было предела. Я исписал все, что было у меня с собой. Какой-то мамин блокнот, листки с рецептами, в которые была завернута моя еда, даже несколько раз я использовал собственную ладонь. Но этого было мало, поэтому я постоянно прибывал в поиске новой макулатуры. Вскоре, в попытках найти больше бумаги в некогда жилых домах, я стал натыкаться на военных. Повсюду я встречал огромные караваны старых, проседающих под весом чужого скарба, пятнистых автомобилей и бесконечно снующие по домам короткостриженые головы, смотрящие на Мир через мертвыми зрачками дула автомата.

Мне довольно долго удавалось идти в выбранном направлении, не привлекая к себе внимания. К сожалению, везение имеет свойство заканчиваться. Одним прохладным летним утром я проснулся в окружении десятков солдат, самый главный из которых очень хотел узнать, что я здесь делаю. Забавно, я был бы рад ему ответить, если бы знал сам. Так меня, вместе с кучкой таких же «бесхозных безработников» отправили в Город, для дальнейшего распределения. А куда распределяют таких как я, ты наверно и так догадался.

Что приводит нас туда, где мы есть сейчас? «Все что не делается, все к лучшему», – так постоянно говорила мать, а я никогда не был с ней согласен. Что хорошего в смерти трех из пяти соседских детей от нехватки медикаментов и еды? Что стало лучше для них? Что ж, юношеству свойственна подобная категоричность. Не переставай мама бесконечно повторять эту фразу раз за разом может я бы и не задумывался о происходящем столь часто, и как юла, обреченная вечно крутиться на месте, не пытался бы множество раз разгадать природу причин событий.

Что приводит нас туда, где мы есть сейчас? Поступки? Желания? Стремления? Страх? Обстоятельства? Нет, всё это лишь отголоски наших собственных действий. Эхо, раскатывающееся по предрассветному полю. В Бога я не верю – было бы слишком просто. В Судьбу тоже. Ты знал, что после двух ходов в шахматной партии открывается возможность для миллиона различных вариантов продолжения? А теперь представь, сколько не подлежащих подсчёту вариаций вступает в силу каждый раз, когда ты открываешь глаза. Нет, как будто бы опять не то.