– Бывало лучше, – согласился Брэд.

– Бедняжка, – пробормотала Кэролайн. Он не обратил на нее внимания.

– С Кэролайн все в порядке? – шепотом спросила Эбби.

– Откуда мне знать? – заметил Брэд с иронией. – До свадьбы – ни-ни…

– Если ты не хочешь жениться…

– Зато мама хочет. Ты возьмешься ей возражать?

– Пожалуй, она не станет слушать, – просто ответила Эбби. – Ты единственный, кого она хоть как-то слушает. Она мне посоветует не тратить время на ерунду или не строить из себя дурочку. Но если ты сам поговоришь с ней…

– Ты сама сказала, что я наследник. От меня это ожидается.

– Но тебе вовсе не хочется приносить такую жертву?

Брэд осклабился.

– Ты же меня знаешь, Эбби. Я никогда не представлял себе себя женатым.

Эбби усмехнулась.

– Зато это хорошо представляли женщины.

На красивое лицо набежала тень и тут же исчезла, Эбби даже показалось, что она ошиблась.

– Я не жалуюсь, – сказал он спокойно.

«Нет, – подумала Эбби, – и хотела бы я знать почему». Всю свою жизнь Брэд был испорченным до мозга костей и мог при случае пожаловаться. Почему же ей тогда кажется, что он страдает? И из-за чего-то такого, о чем никому не может рассказать. Будучи на тринадцать лет его старше, она всегда служила для него амортизатором,[5] смягчающим собственнические претензии матери и мстительность второй сестры. Брэд и Эбби всегда были близки. Он рассказывал ей свои секреты, делился с ней бедами и обращался за советом. Теперь же она интуитивно чувствовала, – а внутри этой громоздкой стовосьмидесятифунтовой женщины жила чуткая и проницательная душа, – что-то его беспокоит, что-то занимает мысли, не имеющее отношения ни к матери, ни к невесте и предстоящей потере свободы. «Что-то его явно мучает», – подумала она. Когда Брэду казалось, что на него никто не смотрит, у него на лице появлялось странное, озадаченное, почти испуганное выражение. Она заметила это сразу, как вошла сегодня в дом. Эбби взглянула на мать, все еще беседующую с Сетом. Если она тоже заметит волнение Брэда, ни один камень не останется неперевернутым в ее попытках узнать, что, отчего и почему. Но, судя по всему, она ничего не заметила. Значит, ей он старался этого не показать. Что в свою очередь означает, решила Эбби с внезапным страхом, что все обстоит серьезно.

«О, Господи Боже мой! – молча взмолилась она. – Только не еще один мамочкин приступ. Я этого просто не вынесу. Еще в детстве я их до смерти боялась». Она невольно вздрогнула при воспоминании о матери, когда у той бывал приступ астмы. Хрип надрывающихся легких, вылезшие из орбит глаза, судорожные движения рук… Ее это пугало, и она, как и Битси, делала все от нее зависящее, чтобы предотвратить возможный приступ, поскольку они заметили, что он всегда случается, когда мать сильно волнуется, или, иными словами, приходит в ярость.

Все свое детство трое Брэдфордов ходили на цыпочках, постоянно боясь разгневать мать, и посему всегда являлись объектами ее эмоционального шантажа, особенно Брэд. Теперь же Эбби ясно понимала, что Брэд попал в какую-то беду, и, если, как случалось обычно, он не обращается к матери за помощью, значит, понимает, что ей это крепко не понравится. «Это также означает, – подумала Эбби с замирающим сердцем, – что, когда наконец она выяснит в чем дело, у нее будет такой приступ, что…»

Первые ее приступы были сугубо астматического характера, причем настолько серьезными, что врачи настояли на чистом загородном воздухе. Посему первую часть своей жизни она провела в Эруне, огромном имении в Суссексе, принадлежащем маркизам Эруна, из которых ее отец был шестым. Она была его единственной дочерью. Мать умерла при родах, а братец тоже не сумел пережить этого события. Ее отец так и не женился вторично, и только потому, что дочь делала все, чтобы воспрепятствовать браку. Она хотела, чтобы он принадлежал только ей. Она обожала его слепо, безудержно, считала своей собственностью. Крупный мужчина, блондин, как и все Конингхэм-Брэдфорды, с глазами цвета морской волны, которые она у него унаследовала и передала своим детям вместе с высоким ростом и вспыльчивым характером.

Леди Эстер Мэри Кларисса Конингхэм-Брэдфорд имела характер, наводящий ужас на окружающих и сочетающийся с величественными манерами и стальной волей, не допускающей никаких возражений. С ней опасно было связываться, что быстро уяснили женщины, желавшие выйти замуж за ее отца. Но она также обладала шармом, позволяющим ей с легкостью влезть любому в душу, если, разумеется, ей того хотелось. Единственно кем она не могла манипулировать, так это своим собственным отцом, но за это она любила его еще больше. Эстер с восторгом подчинялась его воле, более сильной, чем ее собственная. Он стал смыслом ее жизни, Следом за ним шел Эрун.

Эстер гордилась своими предками и их поместьем из мрамора, которое возвышалось в их округе графства Суссекс на много миль окрест. Оно было огромным и таким же роскошным внутри, как и снаружи: масса позолоты и резьбы, огромные фрески, чеканка, мраморные полы. Широкие коридоры уставлены мраморными статуями, а мебель раблезианских размеров затянута алым бархатом; стены завешены громадными картинами кисти Тициана, Веронезе и Караваджо, изображениями рубенсовских обнаженных красавиц.

Эстер управляла всем. Каждое утро делала обход вместе со слугой и экономкой, причем начинала со слуг, выстраивавшихся в ряд специально для такой инспекции в большом холле. После этого она совещалась с экономкой, одобряла меню на день, принимала слугу, ведавшего винами, и давала указания дворецкому.

Отец предоставил ей полную свободу распоряжаться всем, когда выяснилось, что у нее необыкновенный талант организатора, что она почти гений. Он просто приезжал из Лондона в пятницу утром и как бы между прочим сообщал, что пригласил дюжину или около того гостей на выходные. К их приезду, а случалось это обычно к чаю, все было уже готово: масса свежесрезанных цветов повсюду, журналы и газеты во всех спальнях, а также книги и сигареты; в ванных комнатах нераспечатанные куски мыла. Им ни разу не подавали одного и того же блюда, а их индивидуальные требования, вроде чая по утрам или особого сорта кофе, неукоснительно выполнялись. Теннисный корт был подготовлен, площадка для крокета подстрижена, бассейн вычищен, лошади приведены в порядок, а вечером за ужином Эстер сидела во главе огромного, в сотню футов стола в знаменитых жемчугах Конингхэмов, русских изумрудах или индийских рубинах.

Конингхэм-Брэдфорды были чудовищно богаты. В конце восемнадцатого века маркиз, весь по уши в долгах, женился на единственной дочке индийского набоба Клариссе Конингхэм. В благодарность за ее богатство он согласился добавить ее фамилию к своей.

В двадцать один год Эстер Брэдфорд обладала апломбом тридцатипятилетней женщины, а за ее классическими чертами строгого лица скрывался острый ум предприимчивого грабителя. Ее любимой газетой была «Файнэншл тайме», и ее отец распоряжался деньгами, полагаясь только на советы дочери.

В восемнадцать ее представили ко двору, но ни на одного из молодых людей, привлеченных ее холодной красотой и сказочным богатством и толпившихся вокруг нее, она внимания не обращала. Она смотрела на них с презрением. Все идиоты. Они ей надоедали, вызывая только отвращение. Единственным мужчиной, которого она желала, был ее отец, и она делала все, чтобы удержать его. Особенно когда появилась миссис Элен Фортескью.

Вдова, лет сорока, веселая и сексуальная. Ей достаточно было просто стоять и дышать, а мужчины уже стекались к ней со всех сторон. Включая маркиза. Когда он взял в привычку приглашать миссис Фортескью каждую субботу, да еще сделал ошибку, отказавшись слушать высказывания дочери на ее счет, Эстер поняла, что пришла пора действовать.

Маркиз был страстным наездником. Элен Фортескью и привлекла его прежде всего тем, что сама очень любила ездить верхом. Она может все, говорил он дочери с энтузиазмом. Но Эстер видела в ней прежде всего соперницу.