В толкучке, в мельтешении лиц Белый не сразу заметил Инглайва. Тот, переодевшись в ратиславский наряд, мало чем отличался от местных мужчин. И он был совсем рядом.

Кто-то вдруг закричал:

– Князь в храме!

И все сорвались с места.

Пискнула Велга. Её едва не сбили с ног. Белый рванул ближе. Точно из ниоткуда возник Хотьжер. Он схватил Велгу как куклу, понёс в сторону, прочь от людского потока.

И, точно бес из-под земли, за его спиной возник Инглайв.

– Сзади!

Хотьжер не услышал. Его ударили по голове ловко, с умением. Он обмяк, и тут же по нему прошлись обезумевшие бояре. А Велга оказалась в руках скренорца. Он схватил её за шею, она выдохнула робко, пугливо.

А Белый, увернувшись от обезумевших мужчин, вынырнул позади Инглайва:

– Плоть – земле.

Тот обернулся, когда нож уже оказался у него в боку. Белый никогда не играл честно. Не его это путь.

– Душу – зиме.

Стоило убить его ещё тогда, в ольховой роще.

Скренорец был здоровый, как медведь. И шкура у него оказалась такая же непробиваемая. Удар клинка ему – что укус комара.

Брызнула кровь. Инглайв заревел, развернулся.

Пищала Велга.

Толпа с площади схлынула, и они наконец остались одни: Велга, Инглайв, Белый и Хотьжер.

Белый отскочил, держа в руке нож. Инглайв достал меч.

– Ну чё, блоха, – пропыхтел он, – недолго тебе скакать.

И он двинулся прямо, как буря, как волна. В прошлый раз Белый легко уходил от ударов, на его стороне была тьма и непроходимость рощи. Здесь, на голой площади, он был лёгкой добычей. Воронов не готовили биться на мечах. Их учили убивать тихо, подло, осторожно.

И когда Инглайв ударил, Белый едва увернулся от меча.

Велга пискнула, словно мышь, отбежала в сторону, кинулась было к воротам, вернулась, склонилась над Хотьжером.

– Беги, дура! – завопил Белый и, отвлёкшись, едва не пропустил удар.

Он бросился в сторону, попытался обойти сзади, но Инглайв уже развернулся, снова бросился с мечом.

Как вдруг сверху камнем влетел ворон, вцепился скренорцу в лицо.

Белый не медлил. Инглайв попятился, покачнулся, и нож тут же вошёл ему в шею. Ногой он прижал запястье к земле, надавил. Меч выпал, и Белый поспешил оттолкнуть его в сторону.

Инглайв потянулся к лицу, и ворон тут же слетел. Лицо скренорца было красным, глаз залит кровью.

Проверять, сколько он протянет с такими ранами, Белый не стал. Он перерезал Инглайву горло, пока была такая возможность.

Оставалось собрать посмертки. Хотя Белый знал, что уже не сто́ит опасаться этого здорового скренорского ублюдка, но отошёл подальше, сжимая челюсти.

Красная пелена спадала с глаз. Сознание возвращалось толчками.

Посреди опустевшей площади остались только Велга, очнувшийся Хотьжер и Белый Ворон.

А город всё ещё кричал, утопая в крови.

Запястье зудело. Белый закатал рукав, сорвал повязку.

– Договор выполнен, – проговорил он и показал Велге чистую кожу. – Гони золото.

Из глаз её брызнули слёзы. Она сидела на земле, обнимала Хотьжера и, хлюпая носом, сердито смотрела на него.

– Всё тебе будет, – пообещала она. – Но сейчас надо найти Матеуша.

– За него ты мне не платишь.

– А его тебе убивать и не нужно! – вдруг завизжала она, вскакивая на ноги.

Её трясло. Губы дрожали. По покрасневшим щекам катились слёзы. Она выглядела жалкой и слабой, и Белый с извращённым, болезненным наслаждением любовался её ничтожным видом. Она стала… обычной. Всего лишь девушкой. Такой же, как все.

И такую жалкую, почти проигравшую Буривой уже было куда легче презирать. А презирая её, получилось бы легко забыть. Губы Войчеха расплылись в кривой усмешке.

Он наблюдал, как Велга, шатаясь, упрямо пошла к воротам с подворья, а за ней верным псом засеменил Хотьжер.

Теперь они могли проститься.

Навсегда.

Шершавая рукоять ножа в ладони лежала ладно, как надо. Но желание пронзить этим клинком Велгу Буривой вдруг пропало. Она больше не была ему нужна. Ни живой, ни мёртвой.

Она уходила всё дальше, а в груди Белого разрасталось восхитительное ощущение свободы. Ничто больше их не связывало. Ему больше не была нужна Велга. А он больше не нужен был ей.

Вдруг что-то кольнуло. Неприятно, гадливо. Он больше не был ей нужен.

Но она же всегда была такой: слабой, плаксивой, чувствительной, взрывной и крикливой. Всегда. Он это знал.

Но теперь она уходила. Навсегда. И Белый обретал свободу.

Над площадью разнёсся крик ворона, и Войчех вскинул голову, выслеживая матушку. Грёбаная ведьма выжидала. Она не позволила Инглайву убить его вовсе не из любви или заботы. Теперь, когда из всех Воронов остался только Белый, он нужен был ей живым.

Пока что.

А Белому больше не был нужен никто.

И всё же он пошёл следом за Велгой Буривой.

Они быстро нагнали членов вече.

Бои на улицах продолжались. Людей князя давили. Белый заметил Змая и Мельцу вместе со скренорцами. Северяне подоспели вовремя. Но одно дело – подавить бунт княжеской дружины, другое – справиться с войском рдзенской короны. А рано или поздно новый король пришлёт подкрепление, чтобы наказать старгородцев.

Новый король.

Белый хмыкнул, пытаясь вспомнить мальчишку. Своего брата.

У него было целых два настоящих брата. И теперь он собирался увидеть смерть старшего из них.

Над Старгородом поднимался вой. Крепость изнутри стала походить на поле боя, усеянное мёртвыми телами, наполненное скорбным стоном.

В сумерках брезжащего рассвета богатые храмы и пышные усадьбы потеряли свой горделивый вид. Везде лилась кровь. И повсюду совершенно не горделиво, а грязно умирали люди.

Смерть гуляла по Старгороду. И Белый видел, как духи Нави, не такие дикие и озлобленные, как в Рдзении, но потерянные, отстранённые от людских дел, взирали на царивший ужас с хладнокровным презрением.

В отличие от Воронов они не любили смерть. Белый Ворон, напротив, с каждым последним вздохом случайного человека на улице, с каждой каплей крови ощущал себя свободнее. Чище. Сильнее.

Он не вкушал чужие посмертки. Но наблюдать, как хрупки чужие жизни, было так же приятно, как забирать их самому.

Матушка сделала из него чудовище. Из всех своих Воронят она вырастила уродцев, неспособных наслаждаться жизнью. Вместо огня она вдохнула в их сердца лёд. Вместо ласки познакомила с болью. Возможно, Белый был немногим живее главы Охотников, в чьей груди чернела пустота.

Потому что он, как ни пытался напитаться чужим огнём, сам оставался пуст.

Взгляд наткнулся на Велгу в её золотом платье. Она вся пылала, как летний день. Может, поэтому он и тянулся к ней, пытаясь хоть на мгновение ощутить простое счастье жизни, доступное другим людям?

Там, в ольховой роще, он будто впервые вдохнул полной грудью. И теперь чем дальше они становились друг от друга, чем больше бояр окружало Велгу, тем тяжелее становилось дышать.

Как он раньше жил, не дыша?

Медленно, стараясь не привлекать внимания, Белый подошёл к остальным, прислушался.

Мороз задержался, оглядываясь на город, покачал головой.

– Ладно, отстроимся, всё восстановим. Хорошо хоть ничего не спалили, – вздохнул он. – А то где чародеи, там вечно пожары, чтоб их, – добавил он почти плаксиво.

– А храм? Храм-то?

– Отстроим! Краше прежнего будет.

Велгу и самых старых членов вече увели к Озёрной башне, откуда почти не слышно было звуков сражений. Людей князя теснили, а когда показалось солнце, принесли вести о том, что дружина полностью сдалась и подчинилась вече.

– Князя видели во дворце, – выступил Ярош. – Схватим его, пока не сбежал.

Открыли тяжёлые Озёрные ворота, и народ потянулся из города к усадьбе Белозерского.

Солнце поднялось над городом, но никто уже не увидел при свете дня, что стало со Старгородом. Вече спешило.

Никто даже не попытался их остановить. Стражники разбежались, завидев толпу.

– Где князь?!

Велгу точно несло бурным течением. Белый протиснулся к ней, схватил за ворот, притянул к себе, буквально как щенка из воды выдернул.