…В конце августа Бобров узнал, что районный участковый рыбоинспектор Фролкин отпущен на два месяца в отпуск по приказу самого Низкодубова. Фролкин подыскал себе надежного напарника и подался на Стопудовое болото драть скребком клюкву.

А уродилась эта ягода в тех местах просто невиданная.

11

Ах, пора ты покосная…

Большая вода утекла в океан тогда вовремя, и на лугах за лето хорошо наросла трава. Покосники, всегда с нетерпением ждущие сенокос, дружно двинулись на отведенные места.

Не припоздал с выездом на луга и Старший Ондатр.

В Медвежьемысской рыбоохране был конь, которого здесь держали для зимних выездов, ведь браконьеры круглый год лезут на большие и малые реки. Летом им вольготнее: умчался на лодке — и следов нет. А зима, с ее обильными снегопадами, делает их уязвимее. По тем же протокам, курьям, белорыбным глубоким озерам, что находятся в пределах досягаемости, ездят инспектора смотреть лед, искать, что и где выставлено в запретных водах, долбить обнаруженные поды-проруби, вытягивать из-подо льда самоловы, ставные сети, фитили. На лошадке, само собой, далеко не разбежишься, но все не пешком. Унты с меховыми чулками, овчиный тулуп до пят, а еще лучше — собачья доха. В таком одеянии, подремывая, можно верст сорок проехать.

Давно Бобров теребил свою управу насчет «Бурана». Обещали выделить новый. Тогда, пожалуй, не нужен будет и конь. Но Александр Константинович коня продавать жалел. Конь был нужен инспекции для заготовки кормов, подвозки дров зимой. Нужда и в том, и в другом была у каждого: в селе живут, не в городе. Поразмыслив, Бобров решил и нынче поставить сена не только на бычка и корову, но и на сивку. Все заботы тут Александр Константинович взял на себя. У Фролкина крестьянской закваски не было.

Страда сенокосная Боброву была в радость. На лугах он хоть и выматывался, зато душой отдыхал, голова освежалась пойменными ветрами.

Траву Старший Ондатр валил сенокосилкой. По кустам и неудобицам выбивал густой пырей литовкой, сгребал на чистых местах конными граблями, а где нельзя было конными взять — подбирал ручными. Стожищи метал высокие — по росту своему и силе. Павлуха Сандаев, принимавший навильники от Боброва, потом, завершив стог, страшился съехать с него без веревки.

Как раз к концу августа Александр Константинович страду завершил, поставив два стога для инспекторской лошади, а два — для своей коровы и бычка. Теща не отказывалась и дальше помогать вести домашнее хозяйство. Свое не держать на селе — постною жизнь покажется.

Отстрадовался Старший Ондатр, расправил плечи и уже не один раз ловил на мысли себя: великое это дело — физическая работа! Так укрепляет, бодрит, что на одной ноге скакать поманывает. Бодрость тела и духа только в труде и находить, а не в мышиной возне, какая свалилась на него в это лето. Едва отпихался от следователей, сказал в сердцах: вы как хотите, а мне надоело, трясите, кого положено, а я на покос поехал…

И откосился вот. И бодрость обрел. И на «Гарпун» опять — вахту нести.

Два дня прошли такие безоблачные. Сам палубу драил, в рубке порядок навел, в каютах всю пыль по углам, по закоулкам вытер. Вымпел сменил обветшалый на новый, и флаг на корме. Хоть в ту же минуту в рейд, да пока потерпеть велят: вдруг понадобишься. Ходил в райком к новому первому, рассказывал ему кое-что. Слушал тот, молчал, кивал иногда, но видел Бобров — не интересно все это райкомовцу. А к концу разговора досаду выразил: не кстати, мол, разгорелся сыр-бор, не успел он-де оглядеться на новом месте, а уже крупная тяжба открылась, впуталась масса должностных лиц, пусть где-то и есть махинации, жульничество, но Сибирь здесь при чем, эта вот самая сторона?

— Вы считаете, что у сибирских чиновников мундиры без пятен? — спросил Александр Константинович.

— Пятна есть и на солнце… — уклончиво отвечал новый первый по фамилии Чесноков.

— Я вас понимаю. Сор лучше веником замести на совок да в печь. Из избы сор выносить не желательно. Я-то на вас рассчитывал! Думал, поможете разгрести все завалы — вам же легче после будет руководить…

— Помогу, помогу, — провожал его до дверей Чесноков. — Не торопитесь…

Беседа в райкоме оставила у Боброва недоброе впечатление. Лучше бы не ходил, не портил веселого послепокосного настроения. Пусть дознаются, пусть сплетничают, пусть оттирают лацканы и фалды на чиновничьих кителях, чистят до блеска звездочки на погонах. Дело хотят замять. Наверняка новый первый Чесноков звонил Низкодубову, просил кадило не раздувать. Что-то было посулено, твердо обещано. Что? Фролкина мигом отправили в отпуск, дескать, скрывайся с глаз, не мельтеши, как бельмо. От такого предположения Старший Ондатр почувствовал звон в ушах. А как хорошо на лугах себя выветрил! Как чисто все звуки ловил — шуршали ли мыши в сене, тянули ли утки с посвистом крыльев на озерцо покормиться! Коростель-дергач начинал свою песню с вечера и продолжал до зари. Сладко ложился на душу скрипучий голос его, с каждым покриком отзывались те годы из детства, когда мир был полнее, солнце блистало ярче, а радуга после парного дождя влекла, как двери в сказку. Крик коростеля жил с ним в шалаше все ночи, но однажды он смолк. Просто не повторился. Так привыкший к нему за время покоса, Бобров долго не мог уснуть, все ждал и терялся в догадках. Быстрые ноги у дергача-коростеля, не даром в народе еще кличут его погонышем — посуху покрывает огромные расстояния — так неужели не скрылся, не убежал от врага? Или лунь подстерег? Или хорь? Оказалось, ни то, ни другое… Вороша поутру валки, обнаружил Старший Ондатр отсеченную голову дергуна! Угодил под литовку в кустах, в густом вязиле не скрылся, бедняга, не спрятался. Уж какая такая беда, какая печаль, а — печалился…

В каюте на койке читал он толстую книгу известного Сабанеева о рыбах. Шаги на палубе отвлекли его. Только поднялся, оправил трико — из рубки в проем опустился Пинаев.

— Ты дома?

— И цел. И почти невредим!

— Прохлада. Уют. Зыбь покачивает!

Пинаев старался казаться игривым, а сам был каким-то сумеречным. И от Боброва не ускользнуло это.

— Странный ты нынче какой-то, — сказал. — Будто как с толку сбитый. Что, Любка ушла к другому? Не удержал, или держать не старался?

— С ней все нормально. Она — утка вольная, селезня всегда приманит!.. А ты, что ли, уже откосился?

— И грабли, и вилы в сарай уволок.

— Гора, значит, с плеч. А я это, знаешь… — Пинаев замялся, закрутил головой, как тетерев на суку, услышав хруст ветки под деревом.

— Говори. Опять какой-нибудь грех в нашей рыбоохранной фирме?

— Тут вышла одна история. И касается она, дружба, тебя. — Пинаев волновался, что, в общем, с ним редко происходило.

— Не тяни, Яков! — пристрожился Бобров и уставился на судмедэксперта не мигая.

— Сын твой Василий на краже попался.

И дальше Пинаев ему рассказал…

Шел он мимо механизаторского училища. Тихо кругом, никого близко нет. И вдруг орут: «Вора держите! Держите вора!» Потом оказалось — сторож кричал. Заметил он, как из окна мастерской кто-то вышмыгнул с сумкой, а в сумке — слышно — железо взвякивало. Пинаев затормозил шаги, стал озираться… А вор — вот он, прямо бежит на него сломя голову…

— Я ногу подставил, тот и упал: сам в одну сторону, сумка — в другую. Подоспел сторож и схватил воришку за воротник.

— Чистое наказанье господне, — тихо произнес Александр Константинович. — Чувствовал я, что Васька мой что-нибудь выкинет. — Бобров охватил руками голову, как охватывают чугун ухватом. — Нет, Яшенька, это не ты ему ногу подставил, а он мне! За каким чертом он в мастерскую лазил?

— Там старый мотоцикл стоял, так Васька что-то себе на запчасти от него открутил.

— Ясно. — Лицо Боброва вдруг обескровилось. — Закатил сын батьке пощечину, даже в висках застучало. Едрит твою в сантиметр! Васька когда пострадал и разбил мотоцикл, я ему обещал постепенно все выправить. Покос, говорю, отведу и займусь… С запчастями на мотоциклы, знаешь, еще потрудней, чем на легковые машины.