— Помните, в прошлом году мужика с заимки судили за лося? Когда спросили его, какие он сделал выводы, что он на это сказал? Пойду, говорит, убью еще двух лосей, мясо продам и штраф покрою! Похожи вы на того мужика! Только наглее его и хитрее. Суда над вами не было еще, а вы уж издержки покрыть торопитесь!

— Мы рыбу ловим себе и не торгуем, — проговорил Смагин.

— Хапаете! — Бобров так надавил ручкой, что прорвал бумагу. — Да, хапаете! Без стыда и совести. Мы-де тут власть и закон, нам можно. Нет, врете! И вам нельзя. Вам-то в первую голову!

В это время послышался звук подвесного мотора. Смагин вытянул шею. Абрамцев не шелохнулся.

— Фролкин, — кивнул Бобров и рассмеялся. — Опять опоздал к месту событий. Сейчас начнет жаловаться, что свечи у него забросало, шпонку сорвало…

Ника подъехал, увидел картину и застонал неподдельно, в причитания пустился:

— Ну как вы так снова? Ай-яй-яй! Угораздило вас, люди добрые…

Смагин как-то вдруг сразу приободрился, стал говорить весело, жестикулируя.

— А у меня для вас, мужики, новость есть. Мы напали на след грабителей. Резиновую лодку с «Гарпуна» нашли пропоротой. И бинокль найдем! Предполагаем, что это подростки у вас пошарились.

— Сладко мажешь, капитан милиции Смагин! — вскипел Бобров. — До того все молчал, а тут в откровенья пустился. Давайте невод сюда! Снимайте мотор!

Смагин загородил собою «Вихрь», Бобров сильно потянул Смагина на себя, затрещала одежда. Оба были здоровые, тренированные.

— Погоди, Александр Константинович, — остановил его Ника. — Не будем приемы показывать, мы, как-никак, на воде… Давайте обсудим дело. Гора с горой не сходится, а человек с человеком…

— Правильно, вот это умно! — ухватился Смагин, и опять аж затрепетал весь, засиял ликом. — Бобров, ты помнишь арию Германа из «Пиковой дамы»? Там есть слова: «…жизнь — игра, сегодня — ты, а завтра — я!» — Смагин совсем расслабился, голос вкрадчивый, плавный. — Отпустите нас, мужики, по добру, по здорову! — Он лукаво смотрел на Нику и с робостью на Боброва.

— Отваливайте отсюда да побыстрей! — крикнул Фролкин. — И чтобы я больше вас…

— Послушай, — сжал зубы Бобров. — Ты начальник, так сказать, этого околотка, тебе решать, но протокол они пусть подпишут. — Александр Константинович с трудом владел собой.

— Дорогой, — протянул Ника. — Мы этот случай фиксировать не будем.

— Ты предлагаешь протокол уничтожить? — спросил Бобров. — Да как можно, когда каждый бланк под своим номером?!

— Оставь пока его у себя, оставь, — чуть ли не простонал Ника, отворачиваясь от Боброва. — Но меня в протокол не вноси. Вы уж сами потом как-нибудь разберетесь…

Между тем Смагин с Абрамцевым незаметно оттолкнулись от рыбоинспекторской лодки, течением их относило и относило, да Смагин еще подгребал веслом — широким, от обласка. Погодя, они завели мотор и, пригнувшись, на облегченной теперь посудине, пустились в направлении Медвежьего Мыса…

Досадливо сеялся дождь, повеивал ветерок, но Боброву стало невыносимо жарко, в душе у него кипело, но он сдерживался, чтобы в присутствии механика Пронькина не опуститься до матерной брани с Никой. Старший Ондатр упрятал протокол в полевую сумку. Бумага была волглой от сырости, хотя и старался, когда писал, прикрывать ее полой плаща. Документ был скреплен всего двумя подписями: Боброва и Пронькина.

Старший Ондатр мучился совестью. Но он и не мог предположить даже, во что впоследствии выльется это невольное соглашательство, чего оно потом будет стоить Боброву.

За поздним чаем на «Гарпуне» Ника Фролкин распространялся по поводу своей мягкости к Смагину и Абрамцеву.

— Как ты хочешь, Александр Константинович, но я считаю, что нам нельзя быть такими суровыми, неуступчивыми. Если каждого по голове будем бить — изжуют нас и выплюнут, как урючные косточки. В прошлом году меня даже грозились убить…

— Но не убили же! — хмыкнул ехидно Бобров.

— А ты этого ждешь? — покраснел Ника, но улыбку изобразил.

— Да не тронут тебя, Никита Сергеевич! — ответил капитан-инспектор. — Живи да здравствуй, играй в поддавки. Одно не ясно мне: как ты думаешь дальше службу со мной вести, водоемы наши обширные патрулировать? Браконьер — не воробышек, сам к окошку не прилетит. За ним гоняться надо, хватать и держать.

— Знал бы ты, сколько на нас зла накоплено! — продолжал Фролкин скулежно. — Нарушителей — сотни, нас — четверо. Не на равных тягаемся.

— С таким отношением, Никита Сергеевич, самый раз подать заявление об увольнении по собственному желанию, — сказал Бобров усмехаясь.

— И без заявления любого из нас могут освободить, — пробурчал Ника, собрался и ушел спать.

После чая капитан и механик вышли из каюты на палубу, подняли трап, мотолодки, спустились в дизельную отчерпать в специальную емкость подсланевые воды. Работали молча. Механик заметил:

— Тесное вышло сегодня у нас взаимодействие! Какой он все-таки человек, начальник наш!

— Трус и корыстолюбец. От таких можно всякой пакости ждать. Да уж дождались…

Вернувшись в Медвежий Мыс из этого рейса, Старший Ондатр сделался молчаливым, вид у него был болезненный. В Панигатку из-за спада воды входить уже было нельзя. «Гарпун» поставили против рыбозавода.

Дома Александр Константинович узнал новость от

Ксении: минувшей ночью Глушаков спешно въехал в свой недостроенный особняк. Перед этим наскоро были вставлены стекла, сложена печь. Из трубы теперь валил дым, а в окнах по вечерам блуждали огни лампы-переноски: люстры еще не успели подвесить.

Вскоре вся округа знала, что Глушаков и его компания взялись писать и рассылать по инстанциям опровергательные бумаги, собирали под ними подписи угодников. В тех письмах медовых все три браконьера так расхваливались, что им надо было давать медали за трудовые подвиги. Это ж отцы поселка, гордость Медвежьего Мыса! А к ним придрались, опозорили. Собрались на природе ушицу сварить, а на них с пистолетами — тыкали в спину, запугивали!

Никто не тыкал, никто не запугивал и лишнего ничего в протокол не писал. Но почта угодников мутила воду до самого дна. С этими письмами много возились, мусолили. А тем временем материал по трем браконьерам передали в прокуратуру.

И карусель завертелась.

Первым делом подняли отчеты по изъятию ценной рыбы. У кого и когда, сколько и где отбирали? Куда поступала рыба потом? Бобров вел документы исправно, ухватиться тут было не за что. И это странным образом злило следствие. Дотошно, пристрастно хватались за всякие мелочи. Старший Ондатр предвидел: «В моей-то густой шерсти как раз и будут выискивать блох». Доходило до смехотворного.

— Вы таскали мешками со стрежевого песка от рыбаков гослова стерлядь и муксуна?

— Я ношу с собой только портфель!

— Стаж вашей работы в рыбоохране десять лет. Сколько вы съели за эти годы черной икры?

— Не считал! Если пересчитать все икринки, то много!

— А ведь это валюта…

— И непременное блюдо на приемах всех иностранных гостей!

— А вы человек дерзкий.

— Не отрицаю. Но характер ваших вопросов… Так и ждешь: «А чем занимался до семнадцатого года?»

Наветы даже намеком коробили душу Боброва. А от Фролкина сущая правда отскакивала горохом. Ника стрелял лосей с вертолета в Русановском лесу, когда еще состоял в пожарной охране. С местным егерем у него была стычка. Однако факт документами не подтверждался: Смагин в своем отделе упрятал концы хорошо.

Рейды прекратились, «Гарпун» сиротливо стоял на приколе под яром рыбозавода. Старший Ондатр, для которого безделье было острее ножа, спал на катере и нес вахту. Иногда к «Гарпуну» подходила краснощекая Любка, улыбалась и томно вздыхала.

— Одна гуляешь? — спрашивал ее без прежней шутливости Александр Константинович.

— Одна. Грустно, — призналась Любка и как-то сухо засмеялась.

— Погода на осень тянет.

— Да, отзвенели деньки нарымскими комарами! Скоро и ты катер на берег вытянешь.

— До этого еще далеко. А правда, давно ли страда сенокосная маяла жарой и гнусом…