Не хоронили ее пять дней — ждали, когда Александр прилетит из Германии, где он служил тогда. Ждали и не дождались: без него погребли.

Но Старший Ондатр добрался-таки до городка на Оби, хоть и с большим опозданием. Взглянул на осиротевших сестер и брата — едва от слез себя удержал. Зоя горше всех плакала. Она только что поступила учиться в финансовый техникум. Теперь учебу ей надо было бросать, работать идти, помогать растить Кешку-поскребыша. Умирая, мать просила не отдавать его в детский дом.

— Как умерла-то мама? — спросил Александр.

— Блины у печки пекла, со скороводником повернулась круто, упала на пол и тут минут через двадцать кончилась, — рассказывали ему. — Давление высокое было, кровь, что ли, в мозги излилась.

Отслужил Александр Бобров в армии пять полных лет в десантных войсках, всему, чему учили, выучился, заматерел и вернулся в родные края. Жизнь в городке на Оби ни в какое сравнение не шла с тибинакской и Саровской, но стократно спокойнее заграничной, утихомиреннее. В парке по вечерам танцевали, гремел духовой оркестр. Бобров после службы в армии устроился мотористом на катер, ходил по Оби, Васюгану, Чае, Кети. А в паводок — и по малым рекам. Мечта у него была — стать капитаном баржи-самоходки или какого катера.

В навигацию у флотских свободного времени выпадает мало. Александр, когда выдавался свободный денек вовсю крутил с девками, перебирал увлеченно их — на долгую жизнь подругу себе присматривал. Хотелось, чтобы попалась любимая, добрая, скромная и обязательно работящая. Не без страсти, но с мужицкой сноровкой подходил Александр к «женитьбенному делу». Примером в глазах мать родная стояла…

И нашлась подходящая. Как не найтись! Ксения была единственная дочь у матери, а мать — из простых, нрава спокойного. Ксения — характером вся в нее: не болтлива, не сплетница. Но с первых шагов угадал

Бобров в ней ревнивицу. А скоро и случай представился убедиться в этом.

Александр не знал, что его возлюбленная давно дружит с сестрой Зоей и что дружба у них — водой не разлить. В какой-то свободный от плавания день Бобров не застал Ксению дома. Мать ее сказала, что Ксюша ушла купаться. На пустынном берегу Кети он и застал ее.

Она только что из воды вышла, отжимала волосы. Нагая была, потому что не подозревала посторонних глаз. Охваченный пылом, Александр, крадучись, приблизился к ней. Ксения заметила, ойкнула, кинулась к одежде, но было поздно. Александр преградил ей дорогу и, смятенный, стоял, с глупой улыбкой. Какое-то время Ксения не двигалась, скованная испугом, а потом, ойкнув опять, начала прикрывать груди ладонями, стиснула ноги. В глазах у нее был неподдельный испуг, но он скоро исчез, сменился покорностью. Бобров взял ее на руки и понес по песку к кустам…

Спустя несколько дней после этого, прогуливаясь с Ксенией по причалу, Александр увидел сестру Зою, и ему пришла озорная мысль.

— Видишь, Ксения, вон ту девушку невысокого роста? — спросил он. — Это тоже моя подружка. Поставлю сейчас вас рядышком и сравню, какая стройнее, красивее!

И окликнул сестру, подозвал.

— Городок у нас маленький, — ухмылялся, глядя на них, Александр. — Может, вы раньше где и встречались?

— Впервые вижу ее, — напряженным голосом произнесла Ксения, выражая взглядом полную неприязнь к подруге. Казалось, еще немного, и Ксения вцепится Зое в волосы.

Бобров это почувствовал и решил прекратить игру.

— Я пошутил. Зоя — моя сестра!

Ксения мгновенно преобразилась, кинулась обнимать подругу.

— Зоинька, милая, да как я тебя не узнала!

Бобров хохотал, глядя на эту сцену. Но Зоя стояла насупленная: за подружку свою ей было обидно, стыдно…

Много с той поры минуло лет. И уж сама она, Зоя, давно замужем, а позабыть предательства лучшей подруги не может. Родня, а не пишут друг другу, почти не встречаются.

Старший Ондатр бродил целый час по тибиканскому берегу, а передумал, переворошил в памяти почти полжизни. Когда возвращался на катер, послышалось ему, будто где-то в залитой водой осоке ударил дергач. Остановился, напряг слух. Крик коростеля не повторился. Подумал: да это ж ему послышалось! Еще не пора петь коростелям — дергать скрипуче и монотонно, но так завораживающе. Это был голос далекого детства. Коростели кричали тогда здесь по всем лугам…

На «Гарпуне» ждал его чай с сушками. Механик Пронькин фыркал от смеха в кружку.

— А помнишь, Александр Константинович, — говорил он, — мы как-то стенгазету у рыбаков читали? Там было написано: «Назинские рыбаки выставили морды»? Как мы тогда ухохатывались!

— У тебя чуть пупок от смеха не развязался, — заметил Бобров.

— Если так уморить человека — развяжется, — не унимался Пронькин. — Рыбаки вышли промышлять стерлядь мордами, а получилось — «выставили морды»!

— Я как-то поймал одного браконьера с тремя кострюками, — остановил Пронькина жестом Старший Ондатр. — Вижу — мужик не из Медвежьего Мыса. Откормленный, губы в льстивой улыбке растягивает, а в глазах — голимое плутовство. Оказалось — лесничий соседнего района в наши воды заплыл. Я, говорит, лесовод — тридцать лет леса размножаю… После я справки о нем наводил. Сказали, что он и с лесом мошенничал и был за это даже судим. Я тогда и подвел черту: не лесовод он, а лесовор! Всего-то и заменил одну букву в конце слова. Язык любит точность.

Улыбался Павлуха, сдержанно посмеивался Бобров, а Пронькин от хохота просто захлебывался. Уж такой это был смехач. Такому и в голову не придет, что смех бывает и не к добру.

7

«Гарпун» подвели к тому же причалу на Панигатке. За те дни, что пробыл Старший Ондатр с товарищами в инспекторском рейде, уровень воды снизился мало.

А погода испортилась: моросил дождь, затянул кисеей все вокруг. Будки лодочников посерели, никто не маячил на берегу, только на той стороне все так же паслись коровы без пастуха.

— Кто придет в ночь дежурить? — спросил Бобров.

— Я могу, — вызвался Пронькин.

— Хорошо. За тобой — Павлуха, потом я. Нику в расчет не берем, он и так на ходу спит.

Бобров отпустил команду домой и сел кое-что записать. Он вел уже года четыре отдельную от судового журнала тетрадь, куда заносил подробно, с деталями и картинами, материалы инспекторских рейдов. Надоумил его Симаков, и сам собиравший из любопытства различные случаи из своей следовательской практики.

Задержавшись на «Гарпуне» еще на часок, Александр Константинович закрыл на замки каюты, рубку, машинное отделение, собрался было по трапу сойти на берег, но, услышав рев приближающейся мотолодки, остановился. «Кого это нелегкая носит в такую погоду!»

К причалу, секомые мелким дождем, ехали судмедэксперт Пинаев и Любка. Бобров удивился:

«Ну не забавно ли! Уезжал — провожали, вернулся — встречают! Разлюбезная парочка — гусь да гагарочка».

Шурша гравием, лодка влезла на берег. Пинаев и Любка были одеты в дождевики и походили на самых завзятых нарымцев, о которых и по сей день говорят, что они в лодке рождаются.

— Привет! — крикнул Бобров, поднимая над головой руку. — Ты все еще, Яша, в отгуле?

— Последний день отпуска съел, — ответил негромко Пинаев.

— Устал уж поди отдыхать?

— Да нет, не наскучило.

— Что-то голос у тебя сел, Яша! Не иначе — перележал на сырой земле! — Говоря так, Бобров наблюдал за выражением лица Любки. Та не осталась в долгу:

— Зачем ему на земле валяться, когда у него под боком перина была!

— Браво, Любша! — Старший Ондатр потер ладони. — Или сладкий пирог не лучше ржаной ковриги?

— Ты это на что намякиваешь? — захохотала Любка. Она вышагнула из лодки, Пинаев услужливо поддержал ее за локоть.

— Пришвартовался давно? — спросил Пинаев.

— Час тому…

— А новость знаешь?

— Взломщиков наших поймали?

— Нет, Александр Константинович. — Яков взошел на «Гарпун», тщательно отерев сапоги мокрой шваброй. — На днях патрулировал здесь «Державин». Это ведь судно вашей главной управы из Новосибирска? Ну так рыбоинспекторы с «Державина» вчера заловили с плавежной сетью и мешком кастрюков трех медвежьемысских начальников. И кого бы ты думал?