Назавтра отправившись в военкомат, Марк не вернулся…

Мать бегала. Сначала на Воробьевку («филиал» московской Лубянки). Потом куда-то отправили. Матери не было неделями. Лялька – за командира. Стирала. Как могла, обшивала. Готовила, что было к хлебу – 800 грамм рабочая карточка, 400 детская. Детская карточка: хлеб, мясо, крупа. Мяса за всю войну не было ни разу, редко-редко вместо мяса давали грибы. Крупу в магазине отпускали ночью.

В последний раз уехавшая к отцу с сухарями мать вернулась избитая. В синяках. Плохо слышащая. Больше не ездила.

***

Поселковый деревянный ресторан понемногу разбирали на доски и дрова: несколько довоенных лет он простоял закрытым – какие там рестораны с исчезающими по ночам отцами, да с семьями, перебивающимися огородами…

Сторож-алкаш сам потихоньку продавал подведомственное ему строение налево – в основном карпачам (Карповским «кулакам»).

Участковый, человек недалекий, объяснить происходящее высшим инстанциям не сумел.

По поселку пошла комиссия: несколько милиционеров.

Вернувшаяся с работы Пелагея Петровна застала эту компанию у своего сарая: обсуждали, с чего начать ломку.

Долго не понимавшая, в чем дело, плохо слышащая Пелагея наконец разобрала, что ей говорят.

– Сволочи карпачи! – доходчиво объяснила она главному в этой «комиссии». – Мендель – у них ищи! Цаца его на каблучках с папироской! Когда мы тут все подыхаем! Хочешь, я тебе детей своих выведу – полюбуешься на торчащие ребра! В Карповке весь твой ресторан! Нашел: сарайку у нищих!..

Привлеченные Полининым криком, во дворе собирались соседи, заступавшиеся за Пелагею:

– Карпачи специально на нее показали…

– Чтоб от себя отвести…

– Она их сколько раз на воровстве ловила…

Не вняв объяснениям, главный дал команду сносить:

– Незаконно!

Опередившая исполнителей, нырнувшая в сарай Пелагея выскочила с занесенным над головой топором:

– Я баба!!! Зарублю – бу́дет незаконно!!!

Исполнители отпрянули!

– Она психическая? – спросил у участкового главный.

– Н-нет… но все ее тут боятся… ув-важают… очень уж горяча…

– И справедлива! – послышалось из толпы.

– А карпачи у вас что, на особом счету?

– Так и напишете: баба ресторан развалила?..

– …Пошли отсюда… – первым зашагал прочь главный.

– Правильно… – заглядывал ему в лицо участковый… – Ну ее…

***

Марк вернулся весной: листва на деревьях.

Никогда ни о чем не рассказывал.

С его возвращением домашнее меню обогатилось беззубками. О бывших едоках этой живности – курах – забыли и вспоминать: теперь вылавливаемые из Оки моллюски жарились и поедались всей семьей прямо на берегу.

1944

Полгода без бомб.

Без «Хейнкелей» и «Юнкерсов» над головой.

Без зениток.

Война отодвинулась, и смертоносное небо – вслед за ней.

Третья военная зима – на исходе…

Стоя у сарая, Маяк наблюдает происходящее на огородах. Перерезавшие поселок танки (обкатка с ремонта), выскочив на заснеженные огороды, стали как вкопанные! Попрыгавшие из люков командиры экипажей подбегают к начальству…

– Слушай мою команду!.. – доносится до Маяка… – Форсировать реку по льду и с ходу взять противоположную высоту!..

Командиры экипажей рассыпались по машинам. Застыли в открытых люках…

Головной танк, набирая скорость, помчался к Оке…

«Там же течение, под горой… Лед – никакой…»

Неужели то, что понимает 11-летний пацан, неясно взрослым?!

Затаив дыхание, Маяк следит за поглотившим танк серебристым снежным облачком, помчавшемся, удаляясь, по льду…

Вот уже середина реки… Дальше… Дальше… Неужели проскочит… Вот уже – под дальним высоким берегом… на тонком льду…

Рассеивавшееся облачко открывает накренившийся, наполовину ушедший под воду танк… Рядом – фигурки успевшего спастись экипажа…

– Двенадцатый! Тринадцатый! Четырнадцатый! Вперед! Вытащить машину любой ценой!

…Все три, один за одним, не доезжая до цели, с головой уходят под воду… Первого танка тоже уже не видно. Снежная целина со штришками движущихся фигурок: люди целы.

***

Весна.

Половодье.

Стоя на берегу, Марк, Маяк и Полина веточками стараются прибить к берегу оставшиеся с осени в земле, всплывшие мороженые картофелины. По примеру отца скинув обувь, подвернув штаны, Маяк заходит в ледяную воду по колено: улов сегодня неважный. Плывущий мимо лед царапает горящие от холода ноги…

Выловленное отжимают и – в ведро…

Запах – в туалетах слабее…

– Ляля, выйди!.. – Пелагея Петровна гонит чувствительную к запахам дочь с кухни…

Тщательно промытый выловленный из Оки «материал» превращается в крахмал – основу для несоленых (соли нет) булочек…

– Что сегодня на обед?.. (читай: будет ли этот самый обед?) – осторожно спрашивает в комнате у Маяка Гарик…

– Подыханчики.

– Подыханчики! Ура!

Не торф. Не кора. Не выковыренные щепкой картофельные очистки. Не отоваренный по карточкам хлеб «султыга»… ужасный…

Подыханчики!.. Поедаемые детворой прямо на кухне, у плиты: ждать некогда… Вкусно!..

– Ляля, почему сегодня из школы поздно? – спрашивает Пелагея Петровна (деревянную школу сломали, девочек перевели в 4-ю, каменную, мальчиков – в 11-ю, это теперь далеко, но все равно возвращаться по темноте – не дело).

– Военрук задержал.

– Этот, комиссованный?.. Зачем?

– Про войну рассказывал. Мы сами просили.

– И что рассказал? Я хочу знать, что он вам рассказал про войну. Дословно.

– Дословно?

– Прямо его словами.

– Его словами?.. «Бегишь, бегишь, лягешь. Нажмал курок. Не успеешь шморгануть – и усё».

– Понятно…

– Что тебе, Марк, понятно?!

– Коротко и ясно. Маяк, не передумал?..

– Нет. Завтра становлюсь к станку.

Застыв, Полина уставилась в окно невидящим взглядом.

***

Весна… Наконец-то вытащили провалившиеся зимой под лед танки…

После паводка и дождей в округе – непролазная грязь.

Дорога с северной стороны завода забита колонной вылеченных, возвращающихся из госпиталя фронтовиков…

Стоя у обочины, Маяк вспоминает «подыханчики», закончившиеся воспалением легких. Домашней лежкой. Потом санаторием. Из которого восемь километров надо было топать к станку пешком. К семи утра. С одиннадцати лет брали только на вспомогательные работы. Так что о том, что станок ему порой уже доверяют, знают лишь мастер и трое его товарищей по цеху – двенадцати-четырнадцатилетних пацанов… Теперь он тоже в семье – кормилец (школа – в прошлом). В очередь с отцом и матерью отоваривает карточки: отпускают иногда по ночам, а к семи – на работу.

– …Пропустить!.. Пр-р-ропустить!!! – начальство на «Виллисе».

Куда пропустить? Как?.. Сплошная колонна вылеченных фронтовиков. На полшага от дороги – увязнешь по пояс в грязи…

– Я сказал: пропустить!!! – выстрел из машины…

Один из фронтовиков оседает на землю…

Мертв…

Фронтовики молча окружают «Виллис».

Сидящим в машине бежать некуда.

Поднятый на руках «Виллис» с сидящими в нем офицерами сбрасывается с дороги в грязь.

Колонна продолжает движение…

Движение…

Движение…

Общее, от заводских ворот, из госпиталей, с аэродромов, со всей линии фронта движение. На Берлин!

1947

Школа окончена Лялей с медалью «За победу над Германией»… Не бросая школы, добровольцем участвовала в работах для фронта.

У Марка медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Теперь он – в производственно-диспетчерском бюро механосборочного цеха.

Такая же медаль – у пятнадцатилетнего Маяка. В училище у станка он уже порой – за мастера. Учит других.

Дочь и старший сын поменялись местами: он возвратился за парту, она перешла в кормилицы: учебу на вечернем в политехническом совмещает с работой официанткой в заводской столовой. Отъедается после голодухи, хуже всех в семье ею перенесенной: до сих пор слабость в ногах и головокружения…