1924

Сбежав по ступенькам, выскочив на мороз, барышня задержалась на тротуаре, вылизанном у входа от снега… Порывшись в сумочке, извлекла документ… Раскрыла… Прочла: «Алова Пелагея Петровна».

Вот так! Полина Алова! «Алова» – даже лучше, чем Полина: заря в полнеба!.. Новое слово…

Со старым же, тем, прежним, и делать ничего не надо: отстанет само, рассосется по южному горизонту… как пьяные песни ее вдовствующего отца – по берегу Сунжи… как круговорот ее домашних забот об отце и младших (слава богу, выросших наконец) сестрах: кухня-полы, полы-кухня, стирки-пеленки…

Заскочив на Волхонке к себе (к Бронштейнам), на скорую руку прибрала со стола, вымыла, выставила сохнуть посуду, медленно прочла, запоминая, список блюд к ужину. Полистала Александрову-Игнатьеву… Найдя нужные страницы, освежила в памяти оба рецепта…

Выбежала из дома.

Щурясь от бившей в глаза белизны с проблеском церковной позолоты… вслушиваясь на ходу в скрип своих новых сапожек… мельком поглядывая на проплывавшие мимо сани с укутанными седоками… мало-помалу начиная мерзнуть – нырнула в спасительное тепло подъезда…

Оттаяв на лестничных пролетах, постучала в дверь на самом верху:

– Заскочила. По пути на базар.

– Ну, записалась? Какую взяла?

– Взяла… Один, слушай, учудил – не поверишь: «Вышли… Вышлимывсеизнародов», – прыснула барышня.

– Что, таки записали?!

– Куда!.. Обрезай! Думал-надумал: «Вышлимывсеев».

– Записали, что-льва? Как записали-то?

– «Вышлимов».

Звонок!

Брат Николай в дверях! Шапка и воротник в серебре.

– Бог напитал – никто не видал… – засуетилась, меча тарелки на стол, Тамара… – а кто видел – не обидел… Полина, поешь с Колей?.. А-а… ну да… ты ж и так целый день при кухне… У нас с Полей теперь разные фамилии!.. – гордо сообщила мужу Тамара.

Николай сел за стол.

Полина поднесла брату документ.

Молча прочел.

Что тут поделаешь… С восемнадцатилетней девицей… Сам он и есть виновник всех этих перемен… Там, в Грозном, сам учил ее грамоте, по сказкам да по анекдотам… Сам, уже из Москвы, писал письма, полные молодого задора, энтузиазма… Сам два года назад пристраивал ее, свалившуюся ему на голову здесь, в Москве…

Зная характер Полины, лучше смолчать.

Комсомолия… В одной ячейке с Тамарой… Слава богу, хоть той ничего такого в голову не лезет. Хотя, не будь она замужем… Николай представил: обе, выскочив из заведения, радостно машут новыми документами…

– Это как заря! Правда, Поля? – придвинула к мужу тарелку с солянкой Тамара. – «Алова»! Ленин умер, а заря стои́т!

– Значит… ни о чем не жалеешь?.. – спросил Николай… – Матери давно нет… Сёстры достали, понимаю… С отцом… после смены фамилии с отцом все ясно… Хоть что-то, о чем скучаешь, есть?..

– Горы, – пожав плечами, ответила брату сестра.

***

Из автобиографии М.Б.Новомирского (орфография сохранена): «Я Новомирский Марк Борисович он же Чжан-Гуанхуа родился в 15 августа 1906 г. семья крестян в деревне У-Си Провинцие Цзян Су, Китае. Отец Чжан-Хочан, крестяне 1876 г. рожд. Мать Ван-Мы крестянка 1874 года рожд. умерла в 1915 году по болезне».

***

Глядя на Чжан Гуанхуа, профессор Юси Дэин вспомнил своего друга детства, учителя Несе Ахая, год назад приведшего этого школьника-выпускника и поручившегося за него: в период движения 4-го Мая Чжан Гуанхуа вместе со своими товарищами-старшеклассниками распространял в Шанхае листовки с призывами объединиться против иноземцев-империалистов.

Если мальчишку приняли в студенческий союз Шанхайского университета, значит, ему поверили… Впечатление производит хорошее… Пожалуй, такой не подведет…

– Родители живы? – оглядевшись по сторонам (профессор никогда не встречался со своими учениками-последователями в университетских стенах, вот и сейчас они сидели вдвоем за столиком ресторанчика), спросил Юси Дэин.

– Мать умерла, учитель, – ответил Чжан Гуанхуа. – Отец – крестьянин. Дядя Чжан Цяецин (он печатник в Шанхае) взял меня к себе и устроил здесь в школу, где я познакомился с Несе Ахаем.

– Что тебе поручили в союзе?

– Участвовать в выпуске стенгазеты, учитель. Переписывать и распространять листовки.

– И что в этих листовках?..

– Что есть только один путь борьбы, – удивленно поднял глаза ученик… под выжидательное молчание профессора продолживший: – Прекратить гражданскую войну и освободить народ от иностранных империалистов и феодальных генералов-милитаристов может только объединение и освобождение рабочих и крестьян… Вы дадите мне рекомендацию, учитель?

– Что ты знаешь о Советском Союзе?.. О России?..

– Что это наш северный сосед… И там другая жизнь…

– Та же самая, – сказал профессор. – Жизнь всегда та же самая.

– Неужели, учитель, там тоже война и феодальное рабство?

– С феодальным рабством там давно покончено. И с войной теперь тоже. Покончено. Иностранные империалисты разбиты. Генералы уничтожены…

– А рабочие и крестьяне, учитель?

– Свободны.

Немое изумление застыло на лице ученика.

– Видишь, – сказал Юси Дэин. – Надо всего лишь сделать то же самое. Повторить то, что сделали там… Это нелегкий путь… Все ли из нас готовы пройти до конца по этому пути, на котором потребуется отдать все свои силы, возможно, даже жизнь?.. За свободу в России было отдано много жизней. Свобода китайского народа потребует не меньше…

– Я готов, учитель, – склонил голову Чжан Гуанхуа…

– Ты знаешь о сегодняшней демонстрации?.. – помолчав, спросил Юси Дэин.

– Да, я там буду.

– Будь, пожалуйста, осторожен.

– Обещаю, учитель.

***

Вчерашнее убийство китайского рабочего на японском предприятии не могло остаться безответным. К демонстрации рабочих англо-американской концессии присоединилось студенчество.

Шагавшего в одной из первых шеренг Чжан Гуанхуа робко взяли за руку… Повернув голову, он расплылся в улыбке: Лю Хонг!.. Алая роза его юношеских снов!..

Поглядывая друг на друга и улыбаясь, они шагали среди однокурсников к уже видневшимся в конце улицы фабричным воротам.

…Сухие щелчки выстрелов остановили демонстрантов!..

В быстро рассеивавшейся толпе двое однокурсников бежали, держа худенькое тело Лю Хонг под руки и за ноги; не выпуская своей руки из державшей ее тоненькой ручки, ловя обращенный к нему девичий взгляд, Чжан Гуанхуа бежал рядом…

– …Профессор дал тебе рекомендацию… – стоя у могилы Лю Хонг, услышал у себя над ухом Чжан Гуанхуа.

1927

– Горяча ты, Поля!.. Известно дело: отец – казак, мать – чеченка (Коля мой – тоже огонь)… И слава богу, что горяча!.. По правде, я сил нет как рада… – трещит, расставляя фужеры Тамара… – что этот твой свободный роман наконец-то – тю-тю!.. Нет, я брошюру товарища Коллонтай поддерживаю и одобряю. Не хочешь, как мы с Колей (пошли записались без всяких церковно-приходских книг), хочешь по-другому – делай как знаешь!.. Но тут же: жонка, дитё и… ты сбоку! Фиг вот вам!.. Он с женкой-дитём, а ты – с чем?.. И потом: стишки эти… Глаза сломаешь: глядишь – слова, вроде, наши, а вместе не сложишь. Стихи – кувырком, и сам… У-у!… – вытаращила Тамара глаза.

– Свободный роман – это я… – отозвалась Полина. – Он просто. Не устоял.

– Сиди-сиди, я сама!.. – усадила обратно попытавшуюся встать золовку Тамара. – Тебе у Бронштейнов суеты с посудой хватает… «Не устоял»!.. А и кто устоит?! Ты ж со своей красой по улочке в пять домов – десять раз на дню туда-сюда… «Просто»!.. Все у тебя просто. А по мне – так бери любого, вон их: алтын – пучок… и… любитесь себе до полного всемирного изнеможения!..

Золовка с невесткой захохотали!..

– А лучше все же – как мы с Колей… – отсмеявшись, любовно огладила Тамара свой прилично округлившийся живот.