Но не спеши…

Lady in red

Я в лесу повстречал.

Общий привет

Ей передал.

Но не взяла

Общий привет –

Что за дела? –

Lady in red.

Я откровенно любовался Оликом…

Второй куплет произвел куда менее радужное впечатление:

В сауне – не в вауне, раззудись мое плечо,

Веничек так славно ходит.

В женский день в колхозной бане так бывает горячо

Тем, кто из парной выходит:

Здесь под струями водички –

С ближней фермы две сестрички,

И в окошко плещет розовый закат

На чей-то зад…

Lady in red

В бане я повстречал

Среди штиблет,

Мыл и мочал.

Но подняла

Крик на весь свет! –

Что за дела? –

Lady in red.

Прилипчивое, с ходу запоминающееся… и столь же пошловатое… Никакой крутизны. Местечковость. Вторичность.

Третий куплет откровенно изобиловал дурновкусием:

Бархатные туи стерегут кладбищенский покой,

Дышится легко и сладко.

Что-то там:

…и слышна кукушка за рекой,

В стороне стучит лопатка.

Ущерб.

Вот искомое слово.

Изъян во всем: в словах, в перекрывающей гитару «ионике», в настроении певца и даже в голосе… И даже в голосе… Не хочу вспоминать финал этой вещицы, даже для подобного сельского мероприятия подходящей с натяжкой…

В перерыве с подачи Олика окружившие меня его новые сотоварищи огорошили поздравлениями: мою (мою!) «Easy street» в недавно вышедшем альбоме «Crasy from the heat» перепел Дэвид Ли Рот. Судя по подмигнувшему мне Олику – его информационный вброс. Вероятно, он таким образом зарабатывал авторитет в своей новой команде: дескать, в прежнем его коллективе делались вещи, на которые теперь выходят каверы на западе… Улыбаясь Олику, я принял на свой счет поздравления за вещь Дэна Хартмана, в 1974-м записанную группой Эдгара Винтера…

На следующий день, как оказалось, они играют здесь же на свадьбе… Свадьба? В воскресенье?.. В пятницу были на родине жениха. В воскресенье – черед родного поселка невесты…

Захватив с собой пузырь, мы с Оликом уединились на скамейке, высоко над закруглением реки, блестевшей звездами.

– Меж водным и небесным раем – улыбнулся Олик.

***

На следующий день я помог с проводкой в родном дворе невесты. У команды Олика при себе был паяльник и, как мы называли их в нашем «МЯМЛО», «танковые разъемы» – танк наедет, не раздавит. Гитара Олика звучала прилично. «Шуровский» микрофон в сочетании с этой гитарой создавали видимость сценического исполнения. Про «ионику» уже сказано, целостность грифа бас-гитары обеспечивала проволочная стяжка, а ударная установка, что называется, подзванивала на ветру…

Первое муз-отделение свадебного мероприятия целиком закрыл своей широкой грудью «дядя Паша» с баяном, к естественному предвечернему антракту перетрудившийся на тостах с гостями: «дядю Пашу» уже без баяна увели под руки в дом на кровать.

Началось молодежное время.

Мы по области кочуем,

На погоду не глядим,

То в райцентре заночуем,

То в глубинку угодим, –

предварительно промочив горло («За молодых»!) и отбросив рюмку, повел Олик.

Наш фургончик в поле чистом,

Как и прежде, – нарасхват,

К нам жених спешит с «Лучистым»

И хлеб-соль подносит сват…

Солидно встававшая из-за стола (во дворе было сдвинуто четыре стола) раскрасневшаяся молодежь так же солидно принималась дрыгать ногами.

Мы веселые ребята,

Мы играем и поем,

За гостями, если надо,

И докурим, и допьем.

Мы бродячие таланты,

Мы понятны и просты,

Если надо – музыканты,

Если надо – и шуты…

У меня на глаза навернулись слезы… сквозь которые я видел Олика, солирующего на сцене столичного тысячника…

Что жених сидит невесел?

Что невесту клонит в сон?

Знает много славных песен

Наш ударник Мендельсон.

Деревенские застолья –

Для таких, как мы, бродяг:

Свежеструганные колья,

Чьи-то клочья на гвоздях…

Может быть, нам просто не повезло?

Ведь бывает так, что корабль наскочит на единственный в заливе риф?..

Или при выходе в открытый космос какой-то крючок зацепится за то, за что никоим образом не должен был зацепиться?

Или…

Не бывает, ответил я себе.

Не бывает.

Хороша ты, мать-гитара,

Коли сила есть в руках –

Двое суток «тара-тара…»

И неделю при деньгах.

Мы приедем и уедем

Летом, осенью, зимой.

И опять приснится девкам

Гитарист наш молодой…

Я вздохнул… Песня продолжалась: все тот же припев, разумеется, сменится повторением первого куплета… а там – по желанию публики – глядишь, все пойдет по второму кругу… Спешить некуда, часики тикают, музыка тинькает.

Я заранее предупредил Олика, что уйду пораньше – нужно в город…

Никуда мне не было нужно.

Обернувшись с пригорка на веселившийся двор, на ублажающий публику ансамбль, ведомый по наезженной свадебной колее… ведомый, если б они все знали, каким… от бога… солистом, я сказал себе: «Смотри внимательно… смотри, Миха, кем бы ты стал… смотри, куда бы тебя завели связанные с рок-н-роллом дела!.. Там, во дворе, у “шуровского” микрофона с гитарой “музима де люкс”, это – ты… Благодари Бога, что пронесло…».

«А душа?..» – возразило что-то во мне… А что такое душа?

Помню его всегда одинаковым: седовласым, лысоватым, краснолицым, со съехавшим с вертикали носом, в этом неизменном плаще болотного цвета, в светло-зеленых спортивных штанах. Без возраста.

Такого трудно не то что любить – такому трудно сочувствовать. В крайнем случае, можно какое-то время смиряться с его пребыванием рядом, пользоваться им и всем, что он может дать, с тем чтобы непременно потом расстаться, наглухо, навсегда отгородиться от этого сырого подвального голоса, от этого нескончаемого его нытья по любому поводу. Будь он энергетическим вампиром, легко пошел бы наверх по трупам своих замученных жертв. Но все было ровно наоборот: каждый, кто по-настоящему пожелал бы, мог вытереть о него ноги.

На первом курсе, на первой в моей жизни картошке, поутру он выводил нашу группу к краю поля, поднимавшегося в небеса, и встречал нас ближе к обеду уже по ту сторону небосклона, внизу, у дальнего леса. Группа невероятно растягивалась… Деревенские, после армии и подготовительного отделения, парни, первыми достигавшие «берега», успевали всхрапнуть, пока отставшие городские, шатаясь, добредали каждый по своей борозде до спасительного края. Тогда он прекращал эти свои, на фоне деревьев, туда-сюда, руки за спину, проходы и заворачивал всех обратно в поле. Отлежавшиеся деревенские переходили на новые борозды и, казалось, не спеша начинали перебирать руками, зависнув в известных позах над распаханною землей. Когда же мы, столичные, с громом и молнией в поясницах, через минуту-другую на полусогнутых выходили на исходную, деревенских мы видели уже далеко впереди.

На «Зеленого» ничто не действовало. Он выполнял свои руководящие обязанности с невозмутимостью автомата. Ровно в шесть утра дежурный по кухне начинал чистить картошку, ровно в восемь – дурацкое утреннее построение на краю заиндевелого поля, ровно час – на обед с переездами, ровно с заходом солнца – отбой. За месяц каждый из нас, включая девиц, ежедневно убирая по тонне-двести картофеля (при солдатской норме, кажется, в тонну), заработал на борозде невероятные для середины семидесятых девяносто рэ. Похудевший на десять кило, вернувшийся с каторги, дома я в один присест схавал шесть огромных бутербродов с маслом, наминая свежайший батон и ртом, и пальцами, и меня до утра рвало желчью.