– Думаешь, я хоть одному твоему слову поверил?

– Насчет моих парней? А ты дверь эту прикрытую открой… Ну, что теперь?..

– Выходи, падла!.. – врезал Олик ногой по нашей с Яной запертой двери.

– Чтоб мой свидетель сам себя засветил!.. Не-е-ет… – засмеялся Александр Александрович. – У меня, как видишь, всё схвачено. Все что тебе остается – плюнуть на эти дела и отвалить. Ты ведь парень умный… такого дяди племянник…

– Я плюну! Только не на эти дела, а…

– И этого не советую. Мой хлопец… тот, что за этой дверью… умеет работать, совершенно не оставляя следов. Сильно пожалеешь… Так что у тебя нет выхода…

Проскрипела наружная дверь… Все стихло.

Я отодвинул задвижку. Своей рукой Яна прижала мою, лежащую на дверной ручке. Я приобнял ее: она дрожала…

В любой момент ожидая появления Александра Александровича в пустом туалете (должен же он был выявить свидетеля сортирной разборки), я буквально вытолкал перед собой из туалета Яну и, схватив ее за руку, потащил на выход из ДК, представляя, как сокрушается сейчас Александр Александрович из-за упущенного свидетеля…

…– Не беспокойся, – сказала Яна у моего подъезда. – Я только хочу увидеть, где… как ты живешь… И сразу уйду.

Мы сегодня один раз уже «сразу ушли»… из туалета… – подумал я. Но оттолкнуть ее после пережитого не посмел.

Мы действительно выпили по чашке чая на моей кухне. Она действительно, осмотрев мою комнату (для первого раза достаточно… ей… достаточно… спасен… – пронеслось в моей голове), со спокойным наконец лицом направилась к выходу.

Отворившаяся снаружи дверь (накануне я дал Светлане ключи) заставила сжаться мое сердце: на сегодня это было безжалостным перебором!

С десяток секунд (показавшихся мне вечностью) дамы смотрели друг на друга… Потом одна шагнула наружу, вторая внутрь.

***

Обеих я потерял одновременно. Одна, постояв какое-то время, прислонившись затылком к двери моей берлоги, молча ушла (я не препятствовал). Другая перестала ходить на репетиции… через пару недель свернувшиеся в силу общего июльско-августовского застоя концертной деятельности.

***

…Опять этот сон: исполняемый на волынке рок (явно пришедший в мои сны после первого визита в наш город «Nazareth», с часовым опозданием поднявшим на уши Дворец спорта уже одним этим бесконечным волынным вступлением к программе со всеми хитами)… рок на волынке под качающейся перед ДК железнодорожников парой огромных лип (никогда там не было), от одной из которых – лишь старый, потемневший от времени пень. Это – соревнование, конкурс, от какого зависит благосостояние советского народа, – это доносящееся сюда, под липы, одной из которых нет, из Дома офицеров (а как же ДК Железнодорожников? – вопроса не возникает) – доносящееся сюда шотландское вступление к концертной программе, призванной победить всё и вся – выиграть конкурс!..

…К сентябрю в нашем распоряжении уже был клавишный синтез для этой самой волынки, вступающей перед «Love hurts», открывающей теперь программу («Феличиту» в нашем с Оликом исполнении мы задвинули на второй план).

На афише перед Домом офицеров красовалось «Бит-квартет МЯМЛО» – мы так и не успели стать «Лямура́ми»: Александра Александровича задвинули так же молниеносно, как и выдвинули…

Перед выступлением в гримерке царило веселье: коллектив, впервые полностью оправдывавший свое название квартета, в меру, но явно мандражировал…

– Олик, ты слова твердо помнишь? – посреди общего оживления счел я необходимым «сделать контрольный звонок», имея в виду, в первую очередь, «Love hurts». Но и «Феличиту» тоже.

На мгновение во взгляде его промелькнуло нечто противоположное нашему пред-концертному зубоскальству.

Сосредотачивается, – с удовлетворением отметил я про себя…

Пошли!

Надели гитары на сцене…

Всё… Дело – за Ля…

Эта мощная волынка на клавишном синтезе… Эта чертова волынка…

– Сердца любовь

Сдира-ет в кровь, –

вступил Олик, и у меня в сознании пронеслось: это наше последнее выступление…

– Огонь в груди,

И нет пути

Из этого огня –

Ты поймешь меня,

Ты меня поймешь,

Зная эту ложь –

Любовь, о-о-оу…

Любовь… –

продолжал Олик то, что я… что все мы слышали впервые…

– Каждый, кто мечтал о ней,

Сжег впустую уйму дней,

Каждый, кто ее достиг –

Сердце не смог спасти, –

замолчав… пройдя пару строк на струнах… он продолжил:

– От лживого огня,

Лживого огня…

Ты поймешь меня…

Эту ложь кляня…

Больше мы от него ничего не услышали…

У молча продолжавшего свою партию лидер-гитариста по лицу текли слезы…

Партия вскоре тоже прервалась…

Под молчание зала я увел его со сцены…

Чтоб не сорвать концерт, мы прокатили все, что смогли без Олика.

***

Я видел его еще дважды. Через месяц после нашего последнего концерта я нашел его на молодеченской танцверанде, но не на той, центральной, где я впервые его услышал, а где-то на окраине, где парочки обжимались под совершенно несовместимое с лиризмом обстановки, несшееся с эстрады Элтон-Джоновское:

Дешка Ленин дарит людям счастье,

Дешка Ленин – счастья чемпион.

Не страшны напасти и ненастья,

Если с вами рядом, рядом он.

И без того не слишком жизнерадостное «Sorry seems to be the hardest word» обрело в исполнении Олика еще больший драматизм.

…О дешка! О Ленин!

Всё живое – на колени!

С вами рядом он…

С вами рядом дешка-чемпион.

Ну да… Куда там на центральную веранду!

Дай бог, чтобы его и здесь-то никто не услышал… из этих… ушастых…

Развернувшись, я вышел за верандную ограду и поспешил к автобусной остановке: я еще успевал на ближайшую электричку и надеялся проехать Олехновичи до темноты. Хотя темнело теперь раньше…

***

В последний раз мы встретились случайно.

Кажется, это была осень 1986-го. Только что, летом, вышел альбом «Into the light» с «Lady in red».

Осень. Пора свадеб.

Свеженький, с пылу с жару, Крис де Бург – на всех танцевальных верандах.

Я уже не думал о сцене, о поисках единомышленников по рок-н-роллу. С Мэтью и Ля мы пару лет уже как не виделись. Чем занимались теперь они, я не знал.

Тем летом мне удалось влиться в небольшой коллектив шабашников. Завершая стройработу на объекте в Воложинском районе, мы захватили несколько теплых денечков раннего бабьего лета: утренние облака, паутина, грибы, добор загара под сентябрьским солнышком во время незапланированного простоя.

От нечего делать я оказался субботним вечером на поселковой веранде.

Настраивавшие аппарат музыканты были местного (в крайнем случае, районного) уровня, судя по этому самому аппарату. Одни только клавиши чего стоили! – я вспомнил: первую электронную клавиатуру отечественного производства в сельских клубах называли «ионика».

Но вышел солист (я не сразу его узнал) со своей гитарой, и убожество инструментального сопровождения отошло на задний план: глубокий чистый голос сменил полу-пародийные вступительные плато-пассажи «ионики»:

Нашей стороны краса – лесополоса,

Что это за чудо летом!

Кажется: идешь ко дну во мху, а елки – в небеса.

Кто бы сомневался в этом.

Есть и рыжики, лисички,

С ближней фермы две сестрички,

Не тычки́, не пстрички – в меру хороши…