– А говоришь: сиди, – вскочила Полина…

– …Ни жены, ни детей. Серьезный молодой человек. «Правильный», как о нем у Коли на курсе говорят, – дорезая свеклу, вещала Тамара.

– Как? Как говорят? – разделывая селедку, спросила Полина.

– «Технический гений». Вот как говорят! Не стишки уж, куда!.. Будешь как у Христа за пазухой. Сейчас-то Москва. А после что?

– Что?

– Распределение! «Что»… Даже у Коли шансов в Москве остаться – никаких. Уже сейчас, говорит, ясно. А «технического гения» из МВТУ – представляешь, куда распределят?

– Куда?

– Если в Москве не оставят, так в самое нужное им там, наверху, место!.. Будешь и при муже, и при пайке́. Ни голодать, ни глину ногами месить не придется. Что нам с тобой (я – волжанка, ты – казачка) эта Москва с ее съемными комнатенками!.. Я тебя, Поля, знаю, – положив нож на доску, повернулась к золовке Тамара. – Все, что я тебе сейчас изложила, ты – шиворот-навыворот. Распределение, обеспеченность, серьезный, правильный – стало быть, долой! В сторону… А с кем ты светлое будущее собралась строить? С поэтом? С его дитём?.. С голой жопой, а туда же?.. Так вот!.. Говорю самое главное (поимей в виду): от карточки твоей он глаз не мог оторвать (Коля показывал). И если у тебя хоть что-нибудь есть вот тут, в голове, а в планах – хоть что-нибудь, кроме Бронштейновской кухни и чужих мужей, то…

Дверной звонок прервал пламенную речь…

…– Ну, сестренка! – встал со своим шампанским Николай. – За твои двадцать один! Будь счастлива!

Чокаясь с Николаем, Полина поймала взгляд Михаила.

– Хороший у тебя, Поля, День рождения! – трещала Тамара. – И сентябрь еще рядом: фрукты-соленья, и ловля-охота – на подъеме! На рынке голову по сторонам вертишь – чуть не сломаешь! Бери – не хочу!

– Пользуйтесь моментом, – вставил Николай.

– Каким моментом? – не поняла Полина.

– Вы что, думаете это навсегда?

– Ты, Коля, что-нибудь знаешь?.. – застыла с набитым ртом Тамара.

– Впереди… Михаил не даст соврать, нас в Высшем техническом к этому и готовят… впереди – индустриальный подъем. Грандиозное строительство промышленности. С напряжением всех сил. С существованием на пределе… Совместим ли отказ себе во всем… во многом…

– С чем? – проговорила Тамара. – С чем совместим?

– Вот с этими рябчиками, – указал на стол Николай. – И ананасами.

– Здесь нет рябчиков… и ананасов… – опешила Тамара.

– Это стихи, – впервые подав за столом голос, пояснил Михаил (Полина заинтересованно на него глянула). – «Ешь ананасы, рябчиков жуй…»

– А-а-а… – протянула Тамара… – А дальше?

– «День твой последний приходит буржуй», – завершила Полина, вновь встретившись с Михаилом взглядом.

– Мы же не буржуи… Ты же, Коля… Миша…

– И эта, уже там, на горизонте, индустриализация… – продолжил Николай… – эра производства…

– Что «эра производства»?.. – не сводила испуганных глаз с Николая Тамара.

– …разбросает нас по всей стране… Выжмет все соки… Такого голода-холода, как раньше, уже, конечно, не будет… но-о…

– Что ты такое, Коля, говоришь?.. Только жить начали!

– Начали! И всё на своем пути выдержим, всем бедам башку свернем! И вместе с ним… – положил ладонь на Тамарин живот Николай… – или с ней… по цветущему саду пройдем!.. Хочу я выпить… – снова встал Николай… – за семейное счастье. За простое и ясное, никаким веяниям не подвластное – простое семейное счастье… В том числе, твое, дорогая сестренка.

***

Из автобиографии М.Б.Новомирского: «Предательски измен революции Чан-Кайши КПК перешли глубокие подполье. С апреля – сентябрь 1927 г. я занимал должности Секретар райком КПК Шанхай».

***

На специально нанятый, пришедший в порт пароход погрузка шла 30-й день: легальный груз понемногу перемещали в открытую, людей – по ночам, тайно (приход к власти диктатора Чан Кайши и падение Уханьского правительства через три месяца после «Шанхайской резни» заставило коммунистов окончательно уйти в подполье).

Сидя в трюме, Чжан Гуанхуа вспоминал последний разговор с Юси Дэином:

– Цзян Цзинго, сын Чан Кайши, сейчас в Москве.

– Как, учитель?! – изумился Чжан Гуанхуа. – Москва уже помогает нам?!

– Но не в том смысле, в котором ты подумал. Цзян Цзинго сам сделал свой выбор. Он теперь коммунист. Живет у сестры Ленина. Учится в Университете трудящихся Китая. Вот в каком смысле Москва помогает нам. Армией грамотных лидеров-коммунистов вернутся оттуда наши люди… И ты должен быть среди них.

– Среди них?.. – переспросил Чжан Гуанхуа. – А как же здесь?.. Сейчас?.. Вы хотите, чтобы я бросил своих товарищей, учитель?

– И на победном пути порой приходится отступать. Здесь и сегодня борьба проиграна. Но надо сделать все, чтобы завтра проигрыш обернулся победой… Ты не один. Мы отправляем в Москву лучших сыновей партии. Многие уже там. Цзян Цинго – наш будущий вождь. Дальше уже не я – он твой учитель…

Внезапно оказавшийся рядом (всегда появлявшийся тихо, как тень) один из тех, кто переправлял их на пароход, прервал воспоминания:

– Беда! Поломка! Машина вышла из строя. Пароход не сможет выйти в море. Надо принять решение.

– Какое решение?.. – похолодев, спросил Чжан Гуанхуа.

– У меня есть знакомый капитан буксира. Буксир может вывести пароход в море и дотянуть до пункта назначения (как и положено, «Владивосток» вслух произнесено не было). Уплывать надо сегодня же, завтра буксир могут зафрахтовать, и он, капитан, уже ничего не сможет сделать.

– Не все товарищи еще здесь, на пароходе.

– Поэтому и надо принять решение. Почти все уже здесь, не хватает – всего ничего. Не сегодня-завтра нас всех здесь обнаружат и из-за двух-трех человек все мы погибнем… Или сейчас, или никогда…

– Капитан буксира… он… наш товарищ?..

***

Снялись ночью… Под утро, когда буксир выволакивал превратившийся в баржу пароход из устья Янцзы на открытую воду, стоял штиль…

…Заложив руки за голову, Чжан Гуанхуа встречал восход солнца в открытом море. В безбрежном море. Улыбки не было на его лице: слишком многое оставлено позади… слишком много впереди неизвестного… Стоя на корме, Чжан Гуанхуа не поверил своим глазам: буксир… их буксир встречным курсом почти бесшумно скользил мимо… Настолько рядом, что было видно, как стоявший у рубки человек (тот самый, что предложил уходить на буксире) покосился назад, на оставляемый один на один с морским безбрежьем беспомощный пароход… Чжан Гуанхуа все понял…

…Качало. Скрипело. Восточно-Китайское море штормило. Трюм, вместе с ходившей в нем водою, ходил ходуном. Пока еще ходил.

Временами чудилось: есть еще впереди время. Потом казалось: с пароходом что-то уже не так – и все в душе разделялось, двоилось: под ожидание неизбежного, подступавшего к горлу, мелькали сменявшие друг друга картины прошедшей, как одно мгновение, жизни. Отец… мать… брат… школа… товарищи, развешивающие листовки по городу… Казалось: еще чуть-чуть – он вспомнит то важное, ту решающую деталь, ту незамеченную в свое время мелочь, которая объяснит происходящее с ним теперь…

На пороге смерти скопившихся в трюме раскачивало, как в колыбели…

…Удар!.. Пересиливая себя, Чжан Гуанхуа кое-как выбрался на палубу. Рядом с их обреченным судном на волнах, по-прежнему высоких, но казавшихся теперь плавными… не смертельно ужасными… качался большой белый корабль.

Заплакавший Чжан Гуанхуа впервые услышал русскую речь…

Волей случая, маршрут советского торгового судна пересекся с неуправляемым китайским пароходом, гибнущим в штормовом Восточно-Китайском море.

Через два дня спасенные сходили по трапу в конечном пункте торгового рейса – Владивостоке.

***

– С тобой хотят поговорить…

Выйдя из опустевшей аудитории (дежурный студент стирал с доски русские слова вперемешку с иероглифами), вместе с вызвавшим его старшекурсником миновав ряд лесенок и коридоров, Чжан Гуанхуа оказался в полуподвальчике с единственным оконцем, у которого стояли двое: молодой (недавний юнец) соотечественник в таком же, как у него, глухом «ленинском» пиджаке и русский в кожаной куртке (старшекурсник сразу ушел).