…Вспомнила, как сходила с трамвая… как открывала у скупщика сумочку… как, открыв, поняла… Что поняла?.. Вот это, сосущее сейчас изо всей силы грудь – вот это вот поняла. То, что бог (тот, из отцовского молитвенника, перекочевавшего в чемодане из-под московской кровати под кровать американско-поселковую) – бог не спрашивает. И не отвечает. Этот, один и тот же у нее и у трамвайного вора, бог. Не спрашивает и не отвечает. Отвечает она, Полина. Теперь за всех троих ма́лых и одного большого с покалеченными руками и золотым сердцем.
– Ешь, Гарик, ешь… Пока есть, что…
1940
– Мы уносим детей
К старой бабке своей.
Наша баба-яга,
Костяная нога!
Га́-га-га! Га́-га-га!
Га́-га-га! Га́-га-га!.. –
кружась «гусём-лебедем», развлекает шумевших и не дававших делать уроки братьев Ляля, вспомнившая свою, четырехлетней давности, роль в детском школьном спектакле.
На минуту братья стихают, завороженные представлением… Но только на минуту… Бедлам возобновляется!.. Невозможно!..
– А хотите, я из вас сделаю волков?.. – показала Лялька большие глаза.
– Хотим! Хотим! – в один голос большой и малый.
– Вот идите в ту комнату… станьте там за занавеской… и ждите… Только надо долго ждать, а то не получится…
Пять минут тишины и спокойной работы над математикой…
– Ну!.. Когда ты из нас сделаешь волков?!
– Когда ты… волков…
Вставая заранее со стула, пятясь к дверям:
– Из таких дураков
Нельзя сделать волков…
– Лялька, адманщица!.. Лялька-объедалка!.. – беготня за ней по квартире с выскакиванием во двор!..
Убегая от братьев, Ляля прячется за спину матери, стоящей в огороде и невесело оглядывающей свой участок (картошку весной засадить было нечем, и Пелагея Петровна засеяла просо – пшенная каша стала регулярным семейным блюдом, вместе с селедкой и хлебом… даже яблок дети – одно название знали…):
– Мама, я к Эльзе пойду уроки учить, а то я так ничего не выучу…
***
Склонившись над тетрадками в квартире Розенштейнов, девочки шепчутся.
– Больше половины отцов у нас в классе сидят… – Ляля.
– Почему сидят?.. – Эльза… – Гринбургов, папа говорит, в Воркуту отправили сразу всех, отца и трех сыновей – значит, было за что. Как-никак – они немцы… Наших же с тобой отцов не берут… Я спросила папу: ты же тоже немец, вдруг и тебя? Он мне и объяснил… Почему, говорит, всех тихо берут, ночью? Вон в коммуналке в общежитском доме в одной комнате все спали, и соседи по кроватям не слыхали – так тихо НКВД сработало… Папа говорит: это чтобы не думали, что тех, кого берут, – сажают. Чтоб не знали, зачем их берут… Может, их для важного государственного дела берут. Для особых заданий. А папа и так на особой работе на заводе. Поэтому его и не возьмут…
Ляля уставилась на подругу, не отрывавшую от тетрадки глаз.
– Споем? – не поднимая головы, предложила та.
– Далёко, далёко за морем
Стоит золотая стена.
В стене той заветная дверца,
За дверцей – большая страна… –
затянула тихонько Ляля…
– Давай лучше эту, – Эльза начала, Ляля подхватила:
– Возьмем винтовки новые,
На штык – флажки! –
И с песнею в стрелковые
Пойдем кружки.
Раз! Два! Все в ряд –
Вперед, отряд!
Раз! Два! Все в ряд –
Вперед, отряд!
Когда война-метелица
Придет опять,
Должны уметь мы целиться,
Уметь стрелять…
1941
По плану «Барбаросса» полный захват Горького немцами был намечен на вторую половину сентября 41-го.
Главной целью бомбардировок в Горьком был Завод им. Молотова. Автозавод. Наряду с автомобилями, выпускавший танки.
Над Окой, автозаводом и Американским поселком кружила «рама» (немецкий самолет-разведчик с двойным фюзеляжем), обстреливаемая зенитками… В небо регулярно поднимали аэростаты («Парастат! Парастат!» – кричала бежавшая следом по дороге поселковая мелкота)…
Над самым высоким на поселке трехэтажным 27-м домом (итальянской коммуной) выросла стоявшая на трех столбах площадка с зенитным пулеметом. Напротив домов меж деревьев «квартировали» в окопах зенитчики. В сотне метров от домов земля была изрыта щелями-укрытиями.
Американскому поселку доставалось, когда вражеские летчики не могли одолеть воздушное заграждение к заводу, и сбрасывали здесь свой смертоносный груз. От бомб погибли соседи украинец Микула и старуха из 29-го… Взрывами поубивало лошадей, посрывало двери, посекло осколками крыши… Чаще дело происходило ночью, когда сверху в поселке не было видно ни огонька.
Но бомбежки случались и днем. Дважды посреди учебного дня бомбили стоявшую на краю поселка деревянную школу, и мальчишки и девчонки (учились все вместе) с учителями сидели в щелях…
Однажды возвращавшаяся из школы Ляля с ужасом смотрела на погоню немецкого самолета за убегавшим от него танком: уходя от завода и уводя за собой фашиста, танкист направил машину прямо к Американскому поселку… Добежавшая домой на подкашивающихся ногах Ляля с облегчением увидела: дом не пострадал от взрывов…
***
Марку Борисовичу пришла повестка.
Сборный пункт.
По списку.
В эшелон.
Под Москву…
***
Так вот для чего судьба уберегла его там, в Восточно-Китайском море…
Принять смерть суждено здесь – в подмосковных снегах. Но – за то же правое дело. Главное – честно прожить свою жизнь. Не кривить душой. Стоять за справедливость. Везде и всегда. Отдавать все силы. И сейчас тоже – под эти слышные с передовой взрывы и пулеметные очереди…
Университет трудящихся Китая в свое время закрыли именно поэтому – не все товарищи добросовестно выполняли свой долг, не все учились с полной отдачей, многие оказывались по окончании Университета негодными ни к борьбе в Китае, ни к обучению в Москве своих же товарищей… Наверное, главное, чему их учили – военному делу… Война… Война, сколько он себя помнит. Даже здесь, в довоенном Советском Союзе, душою он был на войне – той, далекой, на родине, где страдали все эти годы отец и брат. И маленькая, на два года старше Ляли, племянница. Живы ли они, что с ними? – ни письма, ни весточки. Чан Кайши… гоминьдан… японцы… Сколько все это может длиться?.. Теперь – недолго. Для него все скоро кончится. Долго в этих снегах с этими обрубками вместо пальцев ему не протянуть… Неужели все напрасно?.. Вся борьба, все страдания… Неужели за семейное счастье – всегда суровая кара?..
– Иванов!
– Я!..
– Петров!
– Я…
– Новомирский!.. Новомирский!..
– Я…
Перекличка закончена…
Раздача оружия…
– Новомирский, подойти получить винтовку!
– А мне не нужна винтовка…
– Что-о-о?! «Не нужна-а-а»?!
– Нечем стрелять.
– Что ты лопочешь?! Ты что, татарин?..
– Китаец.
– Брось ему винтовку… – командир – раздающему оружие на ухо (Марку потом рассказали)… – поймает – расстреляем как дезертира…
Полетевшая к Марку винтовка падает на землю – даже стараясь прижать руками, не удается поймать…
– Ну… И куда его?.. В обоз?..
– Нахрен!.. Домой!.. – раздосадованный собственной промашкой командир не желает больше иметь дел со своей потенциальной жертвой…
Глядя на свои обрубки пальцев, Марк плачет.
***
– Мам… Ма-а-ам… Ну, что ты какая… – хмурится Маяк. – Гарька, расскажи маме сказку.
– На юге много бабочков… – начинает карапуз… – много червячкей. А я знаю, как туда лететь!..
– Господи! Марк!.. – выглядывавшая в окно Пелагея срывается к дверям!
Во дворе повисает на муже, глядящем в свое, на втором этаже, окно… вертящем туда, к окну, головой, пока оба, кружась, топчут снег… В окне уже – только Гарька, взобравшийся на табуретку… Маяк с Лялькой выскакивают во двор…
