Никому доселе не ведомый учитель математики из Рязани, Александр Солженицын вдруг обрел всемирную известность. Он первым сделал сталинский террор темой литературного творчества, темой, которая в странах с более счастливой судьбой скорее привилегия историков или любителей экзотики, темой, которую можно определить как раскрытие белых пятен истории.
«Белые пятна» — таким было и название статьи, которую романист Вениамин Каверин послал в «Новый мир». В этой статье Каверин попытался воздать должное другу своей юности и соратнику по литературной группе «Серапионовы братья» Михаилу Зощенко, умершему в 1958 году. Каверин полагал, очевидно, что после развенчания Сталина перестало быть запретным для критики и имя его бывшего главного идеолога Жданова. Однако рукопись «Белых пятен», несколько месяцев провалявшуюся в редакции «Нового мира», возвратили автору. Цензор Виктор Голованов был непреклонен; более того, в запретительском пыле он не остановился на Зощенко: «16. XII. Сдал тов. Семеновой (сотруднице отдела литературы ЦК. — Д. Д.) для принятия решения подборку новых стихов Анны Ахматовой с мнением об их непригодности для публикации». Одновременная атака цензуры против Зощенко и Ахматовой означала, что страх, испытываемый властью, питается одной общей причиной: она ни в коем случае не хочет дезавуировать Постановление 1946 года. (Ради полноты истины следует добавить, что отдельные стихи из упомянутой подборки все-таки появились в печати — в первом номере «Нового мира» за 1963 год.)
Анна Ахматова и ее окружение стали жертвами той же иллюзии, что и Каверин. В ответ на телефонный звонок Твардовского она передала в «Новый мир» целый цикл под названием «Новые стихи», который вопреки названию содержал и некоторые прежние ее произведения. Аргументы цензора Голованова в данном случае оказались, видимо, недостаточно убедительными, поскольку редакции удалось-таки напечатать стихи.
20 октября 1962 года Хрущев принял Александра Твардовского, который говорил с ним о статье Каверина и, кстати, о том, как трудно журналу бороться с цензурой. Он пытался доказать руководителю Кремля, что, по его убеждению, «Постановления ЦК о литературе 1946 года отменены жизнью, устарели безнадежно, их никто уже не решается цитировать. Но корабль литературы все еще цепляется килем за эти подводные камни».
По версии, позже распространившейся в литературных кругах, Хрущев сказал Твардовскому: «Постановление 1946 года можно игнорировать». Радостную весть Ахматовой принесла Чуковская; Ахматова, глубоко вздохнув, сказала: «Жаль, Мишенька не дожил!» И после этого сама распространяла всюду красивую сказку о том, что Жданова и ждановщину можно забыть.
Как ни странно, доля истины в этой прекрасной легенде все же была. В начале 60-х годов на побочном фронте — в области советского словарного издательства — развернулась тихая война. Я уже упоминал, что в Советском Союзе различные толковые словари и энциклопедии служили не только необходимыми пособиями, но и рупорами быстро меняющихся официальных воззрений. Так, например, после XX съезда редакция Большой советской энциклопедии разослала подписчикам монументального издания четыре странички, предлагая вырезать из тома и выбросить статью «Берия», а вместо нее вклеить — получившуюся немного пространной — статью «Берингов пролив».
Редакторы же Краткой литературной энциклопедии, желая, видимо, избавить своих читателей от подобного рода операций, уже при подготовке первого тома решили обратиться в высокие инстанции. Неотложность просьбы объяснялась алфавитным порядком размещения статей: ведь в первом томе надо было что-то сказать об Анне Ахматовой.
Алексей Сурков, главный редактор КЛЭ, и Леонид Шаумян, зам. председателя научного совета Государственного научного издательства «Советская энциклопедия», воспользовались этим случаем, чтобы в письме от 13 февраля 1962 года убедить ЦК в том, что «стал вопрос о необходимости пересмотра в свете решений XX и XXII съездов КПСС характеристики некоторых советских писателей и оценки отдельных их произведений». Относительно Анны Ахматовой и Михаила Зощенко редколлегия КЛЭ заявляла: «Мы считаем нецелесообразным повторять резко негативные оценки, содержащиеся в Постановлении ЦК».
Высшая инстанция ответила на это письмо относительно быстро, 13 марта, и на удивление благосклонно. Она согласилась с тем, что в Краткой литературной энциклопедии и в самом деле нецелесообразно употреблять такие резкие выражения, как «несоветские», «чуждые советской литературе» люди, «как пошляк и подонок литературы». Однако о выражениях вроде «блудница и монахиня», тоже далеко не безобидных, речи не заходило.
Тем удивительнее, что статья «Ахматова» в конце концов вызвала у ответственных товарищей очень мало восторга. Датированный 18 июля 1962 года документ указывал авторам на «серьезные недостатки», содержащиеся в первом томе КЛЭ, в том числе и в статье об Ахматовой: «Общеизвестно, каким сложным и противоречивым был творческий путь А. Ахматовой. Немало идейных блужданий (вот в какой форме продолжает свою жизнь ждановская „блудница“. — Д. Д.) и срывов было у нее на этом пути. Однако в статье, ей посвященной, поэтесса изображена в „выпрямленном“ виде, об ошибках ее говорится вполголоса, примирительно».
На заседании ЦК КПСС 31 августа 1962 года предметом обсуждения стала, среди прочего, и Краткая литературная энциклопедия. Правда, ответственные товарищи, видимо, не испытывали особой охоты углубляться из-за какой-то Ахматовой в свое прошлое. И немудрено: ведь большинство этих товарищей, ведающих вопросами культуры, вышли из ждановской школы, так что злополучное постановление, духовное дитя их покойного шефа, было и осталось в их глазах неприкасаемым.
А между тем Постановление 1946 года порождало все новые проблемы. Ведь через два года должна была начинаться работа над вторым томом, включающим букву «3», где были целые две взрывоопасные статьи: «Зощенко» и «Звезда». 8 октября 1964 года тот же Л. Шаумян написал в ЦК еще одно письмо, которым, видимо, хотел предотвратить новые нападки. «Ввиду особой важности вопроса мы не считаем себя вправе давать характеристику этого решения (о журналах „Звезда“ и „Ленинград“. — Д. Д.) без разрешения ЦК КПСС. Просим ваших указаний».
Проект статьи о журнале «Звезда», приложенный — по-видимому, по совету Суркова — к письму, был написан в весьма радикальном тоне: «„Звезда“ подверглась суровой критике в пост. ЦК ВКП(б) „О журналах „Звезда“ и „Ленинград““ от 16 августа 1946. Постановление правильно ставило перед журналами задачу повышения коммунистической идейности публикуемых произведений. Однако это постановление, принятое под прямым воздействием Сталина, несло на себе отпечаток администрирования в лит-ре и отражало порочную теорию Сталина об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Постановление было грубым по тону и содержало необоснованно резкие характеристики отдельных писателей».
В библиографии к статье не упоминались ни доклад Жданова, ни само постановление. Однако неприятие всего, что было связано с культом личности Сталина и что впервые нашло выражение в позиции Хрущева, никогда еще не высказывалось (здесь — применительно к ждановщине) столь решительно.
Центральный комитет — речь идет о чиновниках среднего звена — отреагировал (16 октября 1964 года) на это письмо исключительно сдержанно. Авторы ответа ни единым словом не откликнулись на беспрецедентный выпад против (все еще действующего) документа ЦК; мнение свое они выразили лаконично: «Полагали бы необходимым рекомендовать т. Шаумяну снять из статей „Звезда“ и „Зощенко“ упоминания о Постановлении ЦК ВКП(б) „О журналах „Звезда“ и „Ленинград““». Чтобы подстраховаться, они письменно сообщили о своем ответе серому кардиналу, Михаилу Суслову, который дрожащим почерком начертал на письме: «Можно согласиться. 17.X.64. Суслов». Дата здесь важна: ведь за два дня до этого Пленум ЦК КПСС осуществил новый поворот в истории СССР. Разоблачивший Сталина Никита Хрущев, который в эти дни проводил отпуск в Крыму, в результате бескровного путча был свергнут.
