Однажды и до чемоданчика очередь дошла. Правда, тут Матвей Егорович опять проявил военный талант тактика и умер от инфаркта прямо в фургоне, который вез его на Лубянку.

Дамы скорбно, как полагается при упоминании смерти, закивали головами. Жар-птица же смотрела в окно чуть прищурившись, словно рассматривала там, в глубине подмосковного пейзажа, убранство квартиры в доме на Котельнической набережной.

– Квартиру отобрали, а дачу, как-то, не успели.

Пока то да сё, пока мать Агаты обивала пороги кабинетов бывших мужниных соратников и братьев по оружию, власть сменилась. Дальнейшие репрессии против семей «изменников Родины» уже не применялись, и жизнь генеральши потекла в новом вдовьем русле, слившись в единый поток с ручейком подруги.

Новая власть, не спешила с извинениями, но оставила вдове не то врага народа, не то героя (это выяснилось уже потом) дачу и все трофейное имущество. Гордостью наследницы, Агаты Матвеевны, стала коллекция «кружевниц». Знаменитые дрезденские фарфоровые фигурки барышень и их кавалеров, утопающих в прозрачных, ажурных оборках юбок, плащей, жабо и воротников. Коллекция была действительно отменной. Еще тогда, в пятидесятые годы прошлого века, стоила состояние, а уж теперь и говорить не о чем – бесценна.

Агашка их в стеклянной консоли хранила. Мало того, что на ключ дверцу запирала, так еще и ключ этот прятала в отдельной шкатулке. Прям как Кощей – игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, а шкатулка в ящике трюмо. О как!

Потом уже, когда дети, – а их у подруги моей аж четверо (от трех разных мужей, между прочим) – подросли и из гнезда выпорхнули, тогда только ключ в дверцу вернулся. Красивый такой, весь витой, и с длинной шелковой кистью.

Агата наша Матвеевна чистку статуэток никому не доверяла. Вынимала их одну за другой и, буквально, в прямом смысле этого слова, сдувала с них пылинки. После процедуры воздушного душа они возвращались за стекло в точном, одной ей известном, порядке.

– Ой, – всплеснула руками Верочка, – помню, помню их. У моей тётушки тоже парочка красовалась в серванте за стеклом. Тоже самое. Нам детям даже подходить близко не разрешалось.

Рассказчица милостиво кивнула Верочке и продолжала.

– Судя по всему, Матвей Егорович не был знатоком ни живописи, ни антиквариата. Возможно, картины и столовое серебро хозяева сами прихватили во время бегства. Советскому воину досталось в качестве трофея то, что осталось – безделушки из гостиной в усадьбе барона фон Бреля в пригороде Дрездена и немного посуды: набор чашек в голубых розочках на ножках-рюмочках, с кучерявыми золотыми ручками и две фарфоровые фигурки. Не кружевные, но и не совсем обычные. Одна из них изображала молодую крестьянку в чепце и фартуке – лукавая мордашка и руки в боки, а другая – суровый моряк-рыбак в шляпе, поля которой ложились на плечи и закрывали полспины, с бородой лопатой и трубкой во рту. Обе фигурки имели дырочки в макушках и маленькие пробочки в донышках – веселая парочка: солонка и перечница.

Ну, вернулась я, значит, из магазина. Прошла садом, качнула стоящий у задней двери, той, что в кухню ведет, газовый баллон. Всё, как всегда. Ещё подумала: «Надо Игорю сказать. Пусть новый закажет». Толкнула незапертую дверь, занесла сумку. Конечно же, одним кефиром дело не обошлось. Купила еще и свежий лимонный кекс, и пастилы. Всю жизнь себе в углеводах отказывала, а теперь уж чего там… На суде Всевышнего будут грехи считать, а не килограммы. Так ведь?

Дамы опять согласно закивали.

Напекла я уже средневысокую горку блинов и чай свежий заварила, когда вдруг спохватилась, что Агаша всё ещё не спустилась из своей спальни. Вышла, я, значит, в прихожую – она там большая, почти комната, только что без окон, но дверьми богатая. Вдоль стены, противоположной к входной – лестница в два пролета на второй этаж. Под ней небольшая кладовка. Остальные две стены занимали широкие двустворчатые двери. Одна в кухню, другая в гостиную – она же столовая. У входной двери у нас там узенький столик стоял, под которым на старом ватном одеяле проживал Бандит. Вроде как конура для него. Повернула я, значит, к лестнице-то, а там… Батюшки мои … Лежит…

«Жар-птица» поднесла сиреневые ручки к розовым щёчкам. От этого движения все её кружева-оборки колыхнулись, заискрились, как перья большой птицы на ветру. От них в воздухе пошла рябь, и чувство ужаса от такой неожиданной картины смерти волной передалось к слушательницам. Верочка даже плечами передернула и воротник курточки поправила.

– И как? – одними губами пролепетала Ирочка.

– Как-как? А вот так. Головой вниз на полу прихожей, а ногами всё ещё на ступеньках. Палка, на которую она обычно опиралась при ходьбе, лежала поперек ступеней и конец её (тот, что с ручкой) как-то странно застрял между балясин перил.

Ну, ежу понятно, что из такой позы, да ещё и лужицы крови под виском, Агате, даже с моей помощью, до блинчиков уже не дойти.

Естественно, я оцепенела от ужаса и в эту минуту открылась входная дверь, а за ней, во всей своей красе Игорь, наш старшенький.

– Это что за пейзаж после битвы? – спокойным тоном спросил он.

– Игорь, что ты такое говоришь! Какой пейзаж? И на что ты намекаешь словом «битва»? – возмутилась я.

– Валюша, не стоит так реагировать на мои слова. Просто маман как-то странно меня встречает – вниз головой. Вы что тут йогой начали заниматься? – и ещё хохотнул как-то по-идиотски.

– Дурак ты! Не видишь, что ли?! Померла твоя «маман».

А он так спокойно:

– Полицию уже вызвала?

– Сам приехал, сам и вызывай, – огрызнулась я.

Они ж мне, как родные. Я с ними тоже иногда строга бываю.

А у самой, вот честно вам скажу, все поджилки затряслись и сомнение закралось. С чего бы это он приехал? Это же в среду случилось, а он обычно если и приезжал, то по выходным. Я ему так и сказала, а он мне в ответ:

– У меня сегодня выходной выпал. Имею право маман навестить.

– И давно ты приехал? – а у самой подозрение, ну прямо как тесто в квашне, все выше и выше поднимается. Я ему и говорю:

– Ты, что? Прямо с электрички или уже был здесь? Приехал, пока я в магазин ходила?

– Прямо с электрички.

«Странно дело – без вещей. Ни рюкзачка, ни сумки…» – подумала я, но вслух ничего не сказала.

А он:

– Сейчас еще и Петька с Пашкой приедут. Полинка сказала, что к ней сегодня женщина приходит убираться, и она не может квартиру без присмотра оставить. Так что мы втроем, но раз такое дело – он кивнул в сторону матери, – то я и ей позвоню. Пусть свою уборку отменяет.

Наконец-то он сделал скорбное лицо и добавил:

– Тут тоже есть что убирать. Мы, Валюша, – говорит, – хотели, – и так, знаете ли, театрально выкинул руку вперед и вниз в сторону лежащего на полу тела, – ей сюрприз сделать. А она, как всегда, нас на повороте обошла. Такой сюрприз – хоть стой, хоть падай.

– Тоже мне сюрприз! Знаем мы ваши сюрпризы! Опять, небось, какую-нибудь аферу затеваете, а денег нет. Вот и приехали из матери тянуть. Как не стыдно! Не можете уж подождать, пока наследство к вам перейдет!

–Так в том-то и дело, Валя, что маман наша – очень ненадежный партнер. Она же каждый раз, как ей кажется, что кто-то из нас ей нагрубил или что-то не то сказал, сразу нотариуса вызывает и завещание переписывает. Борис Исаакович вчера опять звонил. Говорит, у маман совсем крыша поехала. Он не может сказать, что она там внесла в последний вариант завещания, – это, видите ли, профессиональная тайна, – но намекнул, что нам надо бы как-то на неё повлиять. Иначе мы остаемся голы-босы. Вот, – он горестно взглянул себе под ноги, где лежала Агата Матвеевна, – повлияли.

Пока мы с Игорем разговаривали, пёс вылез из своей так называемой конуры. Высоко закинул голову и разинул пасть –прямо как человек, как будто хотел что-то сказать нам, солнышко мое ненаглядное, но вместо этого громко, опять же, по-человечески, чихнул. Обнюхал ноги Игоря, потом голову покойной и попытался лизнуть ей лицо.