*
Ирочка тоже слегка замешкалась, и места у окон во втором ряду от входа уже были заняты. По ходу поезда сидел молодой человек: в ушах маленькие белые затычки наушников, а в руках – толстая книга, похожая на учебник. Напротив него, прислонившись к стенке и натянув на глаза когда-то белую льняную кепочку, пристроился мужичок средних лет. На вид работяга.
«Наверное, работает в Москве и с ночной смены к себе в область отсыпаться едет», – решила Вера. Тем временем Ира «захватила» место на лавке «студента», как его мысленно окрестила Вера, но не вплотную, а у прохода. Поставила на среднее место между ним и собой свой маленький чемоданчик и стала махать Вере, указывая жестами: «Тут, тут для тебя занято». Вера протолкалась и тяжело опустилась на припасенное для нее место.
– Господи, прям абордаж, а не посадка в вагоны. И почему надо двери открывать за минуту до отправления? – выдохнула она, не ожидая ответа.
– А чтоб народ злее был, – охотно откликнулась женщина, сидящая напротив, рядом с «работягой», —чтоб жизнь комфортной не казалась.
Она тоже поставила свою сумку на свободное место между мужчиной и собой, явно приберегая его для кого-то.
Отдышавшись, Вера устроилась поудобнее, но дурацкая фраза парня, который обозвал ее старухой, не шла из головы. Пятьдесят шесть – разве это возраст. Вера даже гордилась своей худощавой и стройной фигурой с прямой спиной. Но с лица, надо признаться, молодость сошла. Закон гравитации тронул подбородок и углы губ. Волосы никогда не были яркими, а теперь и подавно потускнели. Косметикой Вера даже в молодые годы не злоупотребляла. Совсем в молодые – мама ругалась, в средние – на горячей кухне пот и так глаза заливает, куда уж там тушь и румяна наводить. В последние годы… Как-то ни стимула, ни необходимости не было. И все-таки до «старухи» ей еще далеко. Настроение резко испортилось. Ирина почувствовала это и игриво толкнула подругу в бок:
– Старуха, ты чего? Ушиблась, что ли?
– И ты туда же! Какая я тебе «старуха»! – сердито огрызнулась она. – Вон тот, – она кивнула в спину парня, – тоже меня в старухи записал.
– Ой! Нашла на кого внимание обращать. У них все, кто за тридцать, уже старик. Ничего, не отчаивайся. Он и глазом не моргнет, как сам стариком станет. Вот, —она достала из кармана зеркальце и тюбик губной помады, – добавь красок пейзажу.
Вера безропотно, но едва нажимая поводила розовой помадой по губам. Отдала тюбик подруге и обеими руками проверила волосы. Пучочек на макушке слегка съехал набок. Вера привычным движением поставила его на место. Подтолкнула шпильку.
*
Поезд замедлил бег и остановился, но двери не открывались, и пассажиры терпеливо ожидали на платформе, заглядывали в вагон, заранее присматривая свободные места. Сквозь сетку дождя Вера увидела яркое многокрасочное пятно и прежде чем она смогла его рассмотреть, улыбающееся лицо уже заглядывало к ним в окно из-под голубого зонта, и лапка в перчатке с оторочкой из перьев приветливо махала сидящей напротив Веры женщине. Та в ответ закивала, заулыбалась. Приподняла сумку, показывая свободное место. Двери открылись, и через минуту шлейф из когда-то модных, а теперь слишком терпких и для дождливого утра, и для электрички духов проплыл мимо пассажиров. Куча разноцветных бархатных и шелковых, приправленных люрексом тряпок, как занавес, пала на скамью напротив Веры и Ирины.
– Здрасьте всем! – женщина широко улыбнулась.
Подруги, не скрывая любопытства, как-то по-детски, откровенно принялись рассматривать новую попутчицу.
Похоже, что женщина все же была их возраста. Правда, заметно стройнее и более гибкая. Ни возрастной сутулости, ни излишков тела в области талии и ниже.
«Наверное, бывшая балерина или манекенщица, – подумала Верочка, – такие до старости остаются прямыми, сухими и не очень красивыми».
Новая попутчица тем временем сложила мокрый зонт. Несколько капель упали Верочке на колени. Женщина снова улыбнулась, извинилась за «сырость». Откуда-то из глубины оборок выпорхнул полиэтиленовый пакет, в котором и исчез зонт. Женщина положила его у ног со словами «не забыть бы» и устроилась поудобнее, как бы предоставляя окружающим возможность рассмотреть себя.
А зрелище, надо признаться, было отменным: волосы выкрашены хной, собраны в какой-то невероятный валик времен Второй мировой войны и подвязаны сиренево-зелёным шарфом в стиле Айседоры Дункан. Бирюзовые тени век и румяна цвета «цикламен» подчеркнуто гармонировали с блеском шарфа. Ниже шел бархатный пиджачок оттенка уставшей розы. Цыганская юбка в пять оборок переливалась всеми цветами от темно-фиолетового до бирюзового. На руках – уже замеченные перчатки сиреневой фланели с розовой оборкой из пуха страуса. На ногах – сиреневые же чулки и зелёные сандалии-котурны с множеством ремешков до колен. Была еще и ковровая сумка времён хиппи, и шаль, покрывающая плечи.
– Неудачно я сегодня оделась, – как бы извинилась дама, – сандалии не по погоде.
«Зато всё остальное в десятку», – ехидно подумала Вера и про себя окрестила новую попутчицу «Жар-птица».
В разговор вступила жаро-птицева приятельница.
– Что ж это вас вчера-то не было? Я вам место держала.
– Ох… – женщина, как бы спохватилась. С ее лица разом сползли и приветливость, и жизнерадостность. – У меня вчера ужасная трагедия случилась.
Вера и Ирочка подались вперед, а её соседка обернулась в пол-оборота, чтобы видеть лицо рассказчицы.
– У меня вчера всё, вот прям всё пропало. И дом, и налаженная жизнь… В моем-то возрасте всё сначала начинать…
Губы Жар-птицы изогнулись печальной дугой, в глазу блеснула слеза. Женщина гордо закинула голову назад, не давая ей скатиться и испортить макияж.
Тут случилась немая сцена, как в финале пьесы Гоголя «Ревизор». Все замерли.
Продолжение не заставило себя ждать:
– О, как вам рассказать… Если по порядку, то…
И рассказ потек, полился, заструился, заискрился.
– Я её труп не сразу-то обнаружила. Я, как было заведено, с утра выгуляла Бандита. Это мой пёсик джек‑рассел-терьер. Он хоть и пожилой (мне подстать), но ещё, как и я сама, вполне шустрый.
Дамы одобрительно, как бы в поддержку слов о её моложавости, закивали головами.
– Так вот, вернулась я в дом. Обтерла псу лапы. Хозяйка моя уж больно чистюля. Поднялась на второй этаж дачи, заглянула к ней в комнату, убедилась, что «барынька» ещё почивать изволют, и решила, что успею до завтрака сходить за кефиром в магазин у станции. Так, знаете ли, захотелось блинчиков на кефире. Бывают же у старых людей такие причуды – побаловать себя и подругу.
Дружба наша с Агаткой, теперь-то уже с покойной Агатой Матвеевной – упаси Господь ее душу грешную – передалась нам как бы в наследство. Наши бабушки еще в гимназию вместе ходили. И мамы дружили с детства, и по жизни шли вместе: рабфак, пединститут. На выпускном вечере весело танцевали с двумя друзьями, тоже выпускниками, только Военной Академии имени Фрунзе. За танцами, как полагается, последовали конфеты-букеты, поездка всех четырех в Гурзуф. Эту-то поездку обе пары и посчитали медовым месяцем. Как-то не в моде тогда были очереди в ЗАГС и шумные свадьбы. Да и время было тревожное, предвоенное. Говорят, перед войной больше мальчиков родится. Тут нате вам – две девчонки: Валюша, – В воздухе вновь метнулось розовое облачко страусовых перьев, и фланелевый пальчик уткнулся в кружева на груди, – это я и Агаша, подруга моя, что называется, «с пелёнок». Война началась. Отцы наши отправились делать то, чему их родина учила, а мамы наши остались ждать вестей с фронтов. Дождались.
Моей вскорости пришла похоронка, а отец Агаты, боец-красавéц, прошёл всю войну без единой царапины и закончил её в Дрездене в чине генерал-майора. Вернувшись, возглавил один из отделов охраны Кремля.
Ну, как полагается, с назначением пришли и почести: дача, персональная машина с шофером, продуктовые пайки, но… как часто бывает, близость к власти ещё не гарантирует того, что черный день не настанет. Скорее наоборот. Я хоть и маленькой была, но хорошо помню их широкую прихожую, где на вешалке висела генеральская шинель, на полке над ней отдыхала каракулевая папаха с кокардой, а внизу, в тени вешалки, стоял готовым маленький чемоданчик. Это мы уж потом узнали, что там ожидали своего часа пара белья, чистые носки, кусок мыла и мешочек сухарей. Память – страшная штука. Тридцать седьмой ещё не забылся.
