*
Говорят: любовь правит миром. Вера, по натуре – добрая душа, не могла не согласиться с этим постулатом, но в ее личном мире, ей казалось, правит не столько любовь, сколько чувство обиды и желание отомстить матери. Как часто бывает, далеко не смотрим. Причину бед ищем, где ближе, и Вера – не исключение – винила мать за все. И за строгость ее и «недолюбовь», и за то, что накликала на дочь беду бесплодия, и за все прочие Верины промахи и неудачи. Месть стала тем факелом, что освещал теперь дорогу во взрослую жизнь.
Именно желание отомстить, сделать матери больно заставило Веру бросить родной дом. Переехать в другой город и резко сменить профессию. Свадьба без приглашения родственников и смена фамилии с ненавистной и примитивной Москаленко на красивую и благородную Краснопольская – все это, как казалось Вере, сделало из нее нового человека. Вера даже гордилась тем, что таким образом она окончательно порвала с прошлым. Отец, правда, обиделся, но, зная о непростых отношениях Веры с матерью, все понял и, бывало, тайком от жены приезжал повидаться с дочерью. Вера радовалась его приездам почти так же, как тогда, в далеком детстве, когда он приехал в отпуск к ним с мамой в Анапу.
*
Необходимость врать и придумывать поводы для поездок вскоре отпала сама собой. Мама умерла. И тут-то на Веру обрушилось всем своим весом чувство вины. Она начала копаться в прошлых обидах и винить себя за все. За то, что, уже будучи взрослой и, в общем-то, опытной женщиной, не нашла – да и не искала – повода для сближения с матерью. Не додала ей ни тепла, ни любви. А ведь мать тоже была женщиной, ведь ей, наверное, хотелось того же. Стало стыдно за то, что не виделись столько лет. Душила совесть за то, что, когда мать уже лежала больная и обессиленная – не то что оплеуху не могла отвесить, а тот пресловутый стакан воды не могла в руке удержать, Вера не приезжала. И ненавидела себя за то, что последний раз увидела уже не мать, а то, что чертова болезнь оставила лежать в гробу: чужую, высушенную и выбеленную до неузнаваемости тетку. И вот теперь, когда, как в песне поется, «жизнь невозможно повернуть назад и время ни на миг…», Вере стало по-настоящему худо.
Как водится, на помощь пришла лучшая подруга всех слабых и сомневающихся – Мадам Бутылка. Чета Краснопольских все-таки открыла ресторан, и даже с красивым названием «Красное поле». «Поле» стал на какое-то время популярен не только среди соседей, но и по городу пошли слухи об изысканности краснопольской кухни. Вера относилась к популярности со всей ответственностью, и, будучи шеф-поваром, она искала новых рецептов, неожиданных сочетаний продуктов и форм подачи блюд. Постепенно стала экспериментировать и практиковать рецепты с добавлением вина. Но творчество требует вдохновения, и как-то незаметно бутылка около плиты становилась пустой задолго до того момента, когда вино должно было добавляться к готовящемуся блюду. Зато было очевидно, что в результате недолива в один сосуд и явного перелива в другой настроение у Веры улучшалось, спала она гораздо крепче и кошмары ей, не снились. Правда, просыпалась с трудом и вся разбитая, но списывала это на усталость и тяжесть кухонного климата.
Так продолжалось до тех пор, пока Вера не обнаружила, что единственным лекарством от утреннего недомогания является бутылка пива. Когда на смену пиву пришла рюмка водки, уже и мужу стало очевидно – Вере пора лечиться.
И ведь все как всегда: беда не ходит в одиночку. Дела в ресторане шли ни шатко ни валко, скорее по наклонной. Муж и жена оказались хорошей семьей, хоть и без детей, но не самыми успешными бизнесменами. В «Поле» приходило много знакомых, приводили друзей, приносили свою выпивку, еду заказывали по минимуму. При заполнении очередной налоговой декларации выяснилось, что у них вот уже полгода не только прибыли никакой, но долги по коммуналке набежали, и следующую зарплату сотрудникам платить тоже нечем. Решение закрыть «богадельню» было принято быстро и единогласно. Оба устали.
*
Ответ на классический вопрос российской интеллигенции «Что делать?» пришел как-то сам собой. Эдик воспринял бизнес-фиаско как месседж свыше, как указание на то, что заниматься надо тем, к чему лежит душа, и тогда освобожденная карма сама привлечет и деньги, и благосостояние.
Вера и не знала, что до работы на пароме Эдик поступал на журфак Ленинградского университета, но не прошел по конкурсу. С тех пор многое изменилось, и жизнь подтвердила, что учиться на журналиста так же глупо, как на артиста, писателя или художника. Лучшие из них были самоучками – ты или умеешь писать так, что тебя читают, смотрят, слушают, или не умеешь и никогда не научишься.
Эдик взялся за перо и камеру, начал уходить из дома рано утром, пока свет мягкий, тени длинные и народу мало, и приходить поздно вечером. Вера млела и не могла поверить, что такие прекрасные фотографии сделаны ее мужем. В ее собственных глазах она была ничем – тихой пьяницей, недостойной его. Она вдруг страшно испугалась потерять мужа. Ведь теперь, когда они не были объединены ни замкнутым пространством парома, ни общим делом – рестораном, теперь у него столько простора – иди куда хочешь. Испугалась и… стремительно протрезвела.
*
Недалеко от их дома на полукруглой, опоясанной красивыми домами с эркерами, витыми балконами и глубокими арками площади Льва Толстого был большой книжный магазин. Вера даже растерялась, увидав такой размах. Масса отделов и сотни, если не тысячи книг. Вера просидела в отделе «Здоровье» почти весь день. Стопка книг по йоге росла возле ее стула, как сталагмит, и, когда он вырос выше этого стула, Вере стало ясно, что одним походом в магазин не обойтись. Она купила несколько, не поняла в них ровным счетом ничего, кроме того, что йога – это полная смена образа жизни и образа мысли, но прежде всего это тренировка души, а уже потом физкультура тела.
Лечить душу она начала голоданием в сочетании с тремя литрами воды в день и долгими изнуряющими прогулками в любую погоду по Троицкому мосту и обратно: мимо Петропавловской крепости, мимо киностудии «Ленфильм» и назад к дому на улице Ординарной.
Когда Эдик в первый раз вел Веру домой от метро «Петроградская», ее страшно развеселило такое название. Позже, когда улица стала ей домом, она с удовольствием отметила, что улица была далеко не ординарна, а наоборот: с милыми домами, с двумя маленькими парками – в начале и в конце. В парках сидели приветливые старички и старушки, грелись и тихо радовались свету долгого летнего дня.
Квартира хоть и была коммунальной, как и большинство питерских квартир, но все-таки не такая «густонаселенная», как квартира на Таганке. В той квартире Вера родилась и прожила почти пятнадцать лет. Счастью матери не было предела, когда отцу, как начальнику отдела, наконец-то выделили малогабаритную «двушку» в районе Щукино.
Мать, правда, еще пару раз сходила в райисполком и пыталась оспорить ордер, доказывая право семьи из четырех на «трешку», но опытная заведующая отделом распределения жилплощади была, наверное, по совместительству еще и поборницей демографии. Она резонно объяснила, что, во-первых, «трешку» надо еще год ждать, а во-вторых, из тесной квартиры взрослые дочери скорее замуж выйдут и съедут, а родители заживут себе свободно и припеваючи. Тем более что Серебряный Бор – рукой подать. Про Серебряный Бор – это уже перебор был, лирическое отступление, но в целом – да. Лес, пляж, рыбалка – почти убедила. Аргументы были приняты. Новостройка хоть и находилась у черта на рогах, и девчонки спали в проходной комнате, а на кухне всем за стол было не сесть, все равно – свое.
Тут нам надо упомянуть Верину сестру, которая вроде бы и была, а в то же время вроде бы и нет.
Наташка – на пять лет старше Веры. И внешне, и характером пошла в мать. Высокая, жесткая и прямая. Как фигурой, так и нравом. Играла в школе в баскетбол и умела постоять не только за команду, но и за себя лично. Она легко водила мяч и увертывалась от атак противника – и с таким же мастерством парировала материнские выпады. Главным образом тем, что игнорировала их. Иногда в запале могла и так отшить, что даже мать тушевалась, поджимала губу, а вечером жаловалась отцу и между делом «для порядку» пинала Веру. Вот эти пинки, как Вера их называла, «за того парня» – за сестру, были самыми обидными.
