Вано тоже заметил взгляд старика и оглядел меня без стеснения. Взгляд остановился на груди и там задержался:

– Всё в порядке.

Я заметила, что верхние пуговицы на блузке расстегнулись, открыв нижнее бельё. Застегнула все до ворота.

Я предвижу будущее, а иначе откуда бы мне знать, что старик, пересекающий улицу, войдёт в переулок. Переулок грязный, забитый мусором и нечистотами. Может, и хорошо, что грязный? Какой прок от чистоты? Чистота бесплодна, а значит, не имеет будущего. И хотя переулок всего один, старик войдёт в него, не осознавая, что вошёл в будущее, оставив на противоположной стороне улицы своё недавнее прошлое. А если ему вздумается вернуться? Он вернётся в прошлое, оказавшись в будущем. Или у старика нет будущего? А у меня? Я приехала сюда, чтобы изменить своё будущее, зная, что предначертано, предчувствуя его, ожидая свершения чуда. Вот оно, это чудо, смотрит на меня кобальтовыми преданными глазами, ждёт приказаний! Но как трудно решиться! Стоит сделать шаг, и пути назад уже не будет! Но шаг уже сделан! Я здесь, значит, надо идти до конца, даже если и будущего не будет! А у меня совсем нет времени сейчас, в настоящем, не то что в будущем! Мы так озабочены организацией своей жизни. Знаем, что хотим по минутам, по часам, дням. В домах висят часы, часы везде: на руках, в телефонах, на улицах. Но происходит нечто, не зависящее от тебя, что заставляет перелететь через океан, неведомый голос зовёт то ли из прошлого, то ли из будущего, и время перестаёт иметь значение, и выходит, нет ничего, что мы по-настоящему контролируем в жизни, и осмысленность, и рациональный расчёт отступают перед чувствами. Не потому ли я оказалась в этом городе? Я здесь, и это меняет всю реальность, прошлое, будущее и настоящее.

Я взглянула в зеркало заднего вида и нахмурилась. Не люблю зеркала. Стараюсь в них не смотреть без необходимости. Вано взял меня за руку и сжал ладонь:

– Всё будет хорошо, детка. Всё хорошо…

«Детка! Как бы я хотела стать деткой! Вернуться в бездумное беззаботное детство. Мёртвые отпеты! У мертвецов нет будущего! Я – лишь «кости, превращающиеся в пепел и прах!»

«Но даже без будущего – это жизнь, и ничего с этим не поделаешь!»

Я вырвала руку и сжала зубы. Меня стало заметно потряхивать от пробуждающейся силы. Знакомый гул в ушах, цвета изменялись, перетекая один в другой. Лица людей на улице приняли аспидный оттенок с чёрными губами. Старик повернул ко мне потемневшее лицо и улыбнулся, приподняв кепку и обнажив стальные зубы, помахал, словно дразня, алой розой.

Я с трудом удержалась, чтобы не зашипеть.

«Жить по-прежнему я больше не могу, значит, надо решаться!»

Я резко выдохнула. Гул в ушах отступил, вернулось ощущение цвета, дыхание восстановилось, тревога ушла, но не совсем, словно тот, кого я могла увидеть в зеркале, ослабил петлю на шее, но не снял.

«Детка!»

«Захочу, горы сверну!»

Я улыбнулась. Нетерпеливое веселье охватило меня.

«Не женское это дело, не женское!» – противно пропищал комариный голосок.

«Держи себя в руках!»

Дождь закончился, и зелёные холмы сияли в прозрачной дымке.

Как чудесно смотреть на лес, на плавные изгибы гор, на величественные развалины, ставшие братьями природе и её наилучшему воплощению – деревьям. Все они так прекрасны и живы.

Некоторые деревья главенствовали над другими, стояли прямо, гордо, сохраняя благородное достоинство. И лес, и подлесок подчинялись им молча, без суеты, просто росли, рождая каждый год тысячи маленьких, одинаково любимых детишек – почки и листья. И каждый год лес терял детей, отдавал их ветру и земле, и снова рождал, молча осознавая многолетнее и великое предназначение: жить, и давать жизнь, и делать всё для жизни.

Наверное, поэтому так приятно гулять по лесу – вокруг сильные, красивые и молчаливые исполины.

– Ты всё испортишь, – взглянула я на Вано серьёзно.

– Нет, нет, никогда! – ответил он горячо.

– Почему ты хочешь знать обо мне? Я чувствую, как вопросы вертятся у тебя на языке.

– Почему хочу знать… Это же очевидно.

– Ты всё испортишь. Мы… мы не так близки, чтобы ты знал всё… И секс здесь ничего не меняет.

– Не меняет, почему? Для меня многое изменилось. – Голос Вано дрогнул. – У тебя и правда есть парень?

– Сейчас нет. Был… случайный секс с незнакомцем в поезде месяц назад.

Вано улыбнулся глазами и спросил осторожно:

– А что за семидесятилетний старик? И Корней?

Вскоре мы остановились на красный перед пешеходным переходом.

Медленно дорогу переходили две старухи, облачённые в чёрное. Иногда я завидовала старухам: снова девственно-чисты, им не надо защищать принципы морали или поступаться ими. Благородная старость – высшая мораль, которую не надо доказывать. Узловатые старушечьи руки ценнее толстых фолиантов, написанных учёными мужьями. На них начертана жизнь целого поколения. Старухи могут со спокойной душой готовить сациви: медленно томить лук в старой чугунной сковороде и мельчить орехи в ступке.

Так делали их бабки и матери, а старухи всё же способны ещё удивить всех новизной древней стряпни.

Я посмотрела на Вано.

Он ждал.

Я прекрасно понимала, что такие, как он, простых вопросов не задают. За его вопросом таились тысячи других. И сегодня мне предстояло ответить на все. Но как быть? Тайной своего богатства я ни с кем не делилась. И всё же надо что-то ответить:

– Это тайна…

– Но ятровки знают.

– Ничего они не знают… только сплетни.

Но Вано уже понял, что я не в силах хранить в себе то, что оставалось тайной девять долгих лет:

– Я обещаю, что никогда и никому не расскажу! Клянусь самой страшной клятвой, что никто не узнает от меня ни слова!

Вано не расскажет. Он внушает доверие. Как памятник, отлитый из бронзы и стоящий на центральной площади. Оплот морали и чести.

Я уже давно никому не доверяла. Не потому, что не хотела, а потому что доверять было, в общем, некому. Я одинока, как перст.

Есть такие люди, которые долго, с детства или с юности, живут в чужих странах. Они уже не свои для родной почвы, и ещё не свои для чужих, иноземных земель, опаливших их своим солнцем, напоивших инородным воздухом и пылью, накормивших заморским птичьим молоком и редкими травами… Они сами по себе, двукровны, двуязычны.

Такие люди одиноки, редко любимы, но для счастья им и не нужно много любви. Достаточно любви одного человека – такого же, как они, из того же теста, из той же среды. Такого же двуязычного и двукровного, с природным костяком, как у них, такого же, подобного белой вороне.

Вот такого персонажа я ждала. Это был бы даже не сказочный принц, а существо ещё более редкое в природе.

– Ты должен знать обо мне кое-что… Я не совсем та, за кого себя выдаю. Когда-то я была очень скромной, доброй девушкой, а теперь я не очень… хороший человек. Я могу быть жестокой и мстительной, хотя не лишена чувства справедливости.

– Да и я не подарок! – усмехнулся Вано, сверкнув очами. – Будь ты хоть кикиморой болотной или лягушкой, всё равно лучше тебя нет! – И я вдруг увидела глаза того, ради которого приехала в этот город.

«Из-за тебя?»

«Лягушкой!»

– Я догадываюсь.

«Человек, торгующий наркотой, и правда не подарок».

– Останови машину, Иван, хочу показать тебе кое-что.

Вано кивнул и остановил машину на обочине. Он напряжённо смотрел на меня:

– Я готов. Смелее, Василиса.

Я протянула руку в опущенное стекло и посмотрела на деревья. В высоком каштане у дороги чирикала стайка воробьёв. На самой верхушке, взмахивая чёрными крыльями, сидел ворон, крутя головой по сторонам.

«Лудь!» – мысленно произнесла я.

Ворон, шумя крыльями, слетел с дерева и уселся на моей ладони.

– Принеси мне цветок! – приказала я вслух.

Ворон снялся с места и, сорвав клювом жёлтый одуванчик, вернулся ко мне.