За мной никто не гнался. И всё же я заперла дверь, задвинула щеколду. Вынула из сумочки газовый баллончик и, пока поезд не тронулся с места, из-за задвинутой шторки в тонкую щель опущенного окна наблюдала за подозрительными незнакомцами на перроне.

Под окном разговаривали на грузинском:

– Если сегодня не уедем, рассада погибнет.

– Нам бы только чемоданы открыть, проветрить…

«Наркоторговцы! Траву перевозят, рассаду конопли! В чемоданах! А проводница с ними в доле!»

Я отпрянула от занавески, уверенная, что наркоторговцы обязательно найдут способ проникнуть в вагон.

«Надо было лететь самолётом. И покурить бы успела в аэропорту, и выспаться… и перелёт три часа. Ночью была бы уже на месте».

За минуту до отправления драгдилеры вошли в поезд.

«Только не в соседнее купе! Только не в соседнее!»

В проходе послышались шаги, с размаху шарахнуло в дверь, и в соседнее купе ввалились двое. Через тонкую перегородку была слышна возня и топот. За стенкой бухало, грохотало, падало, двигалось, стучало, как будто бы слон устраивался на ночлег в детской кроватке. Но вскоре всё стихло, послышался приглушённый довольный смех и отзвук неторопливого, спокойного разговора.

Я тревожно прислушивалась к доверительному рокоту голосов за стеной и наконец успокоилась, убедила себя, что наркоторговцам не до меня.

Один из них насвистывал нехитрый мотивчик «Сулико». Дрогнула дверь, и драгдилеры вышли из купе. Хриплый мегрельский голос отчётливо прозвучал в проходе:

– Рассада не пострадала, это главное. Теперь довезём без проблем. Повезло, что мужик с семьёй не такой жадный оказался, как та сумасшедшая девчонка…

Второй прервал свист:

– А она ничего, аппетитная… я бы не прочь познакомиться поближе. Ох, какие глаза у неё! Зелёные, рысьи…

Мегрел хрипло гоготнул:

– У тебя невеста есть, везунчик, а ты о другой думаешь.

– Наречённая… я её никогда в глаза не видел. Только на фотографии… чёрно-белой, и той лет десять.

– Как же так, не видел?

– А вот так. Она за границей живёт постоянно. В Тбилиси сегодня вечером прилетает из Мадрида. Вот завтра мы и познакомимся, – наркоторговец опять засвистел «Сулико».

– Так ты ради неё так спешил? И всё же непонятно, как можно жениться не глядя? На фотографии только лицо видно. А как же всё остальное? А ножки, а ручки? А вдруг у неё ноги кривые или волосатые, или она хромая, или горбатая? – спросил мегрел товарища после паузы.

– Родственники нас сосватали в прошлом году. Невеста приходится мне дальней роднёй, сестра то ли семи, то ли восьмиюродная… Я о ней и знать не знал. Но родня невесты так настаивала, чтобы мы познакомились. Золотые горы сулили, лишь бы пришёл посмотреть на девицу.

У говорившего был спокойный баритон. Сразу видно, кто главный.

– Эва как… – присвистнул мегрел, – ну, вот почему со мной такого не случается?

– Языком чесать любишь.

– Богатая невеста? – не обиделся мегрел.

– Говорят, владеет островом.

Мегрел снова присвистнул:

– Тогда можно прикрыть глаза и на кривые ноги, и на бородавки, и даже на горб…

– Я и сам не бедняк, мгелико [1]. А теперь, когда дело выгорит, будем золото лопатой грести. Но понимаешь, друг, тут дело не в деньгах. Видишь ли, заинтриговало меня её семейство. Говорят, невеста сказочной красоты. Не девица, а царевна-лебедь.

– Врут поди?

– Откуда мне знать.

– Так завтра смотрины, значит?

– Да, завтра.

– А мне можно прийти?

– Перебьёшься, – усмехнулся «баритон».

За окном мелькали поля с почерневшей стернёй.

– Пройтись бы, – тихо добавил баритон, – ноги затекли в грузовике.

– Успеешь ещё по топям да трясинам набегаться, друже, – ответил «мгелико». Говор его изменился, исчез мегрельский акцент, слова лились чисто и по-русски, даже уж слишком по-русски:

– Къняже, ты са на меня не гневаи. Симо же ти люди сулити много тебе, мой баръдъ.

– То мне ведомо, Афанасий.

Снова раздался тихий, мелодичный свист. Я невольно подхватила мотив и чуть слышно пропела старую грузинскую песенку:

Афанасий хрипло рассмеялся за дверью. На этот раз он заговорил на русском, без акцента:

– А тебе не показалось, Острый, что девчонка на царевну твою похожа чем-то?

– Так, может быть, это она и есть, Афоня.

Мегрел промолчал. Тот, кого он назвал Острым, засвистел «Сулико».

– И что же теперь будет?

– Что было предсказано, то и будет. Она за этим и приехала.

Афанасий снова заговорил с мегрельским акцентом:

– Сбылось всё-таки предсказание… Вай мэ! Вот Жива! Вот бесовка! Всё верно тебе предсказала! Она всё-таки вернулась! Зная о предсказании! Смелая!

– Значит, любовь сильнее страха, – ответил Острый.

– Но ты такой спокойный, княже. Я бы с ума сошёл от волнения, мой бард. Ладно, дружище, пойду в плацкартный вагон.

– Иди, мгелико, сменишь меня через пять часов.

Свист удалился в соседнее купе, и в проходе стихли шаги мегрела.

«Так он – Афанасий или Мгелико? Русский или мегрел? Кто они? И кто те люди, что посулят им много? И что за обращение такое странное к Острому… княже… мой бард? А Жива – это кто? Неужто они знают мою московскую тётку Живу?»

Вопреки опасениям, никто меня не беспокоил. Через десять минут проверили билеты. Зашла проводница, взглянула на пустующий соседний диван. Цепко всматриваясь в содержимое раскрытого чемодана, оценила дорогие шёлковые блузы и платья, задержалась взглядом на туфельках Сальваторе Феррагамо, плаще от Барберри, золотых швейцарских часах. Угрюмо пробубнила:

– Постельное бельё брать будете?

– Хо. Дзалиан минда дависвено. Шеидзлеба мовцио? [2]

Не знаю, почему проводницу так потрясло, что я говорю на грузинском. Услышав чистый тбилисский выговор, она остолбенела и уставилась на меня с таким ужасом, будто чёрта увидела.

– Ра могивидат? [3]

Проводница вышла из столбняка и вяло проговорила:

– Все в порядке, калбатоно… извините. Просто вы так посмотрели…

«Как я посмотрела?»

– Можно вас спросить?

– Ар шеидзлеба! [4]

– Я бы хотела объяснить… про тех двоих…

– Ес ме ар мехеба [5], – перебила я женщину.

Проводница поджала губы и положила на диван постельное бельё.

– Помочь вам застелить постель? – спросила она.

Я молча кивнула в ответ, и проводница за пару минут заправила простыни.

«Аиром пахнет…»

В это же время из соседних купе как по команде в проход вышли пассажиры. Замелькали, зашмыгали в дверном просвете, уселись на откидные сиденья, встали у дверей, завели, знакомясь с попутчиками, оживлённую беседу. С полотенцем на плече прошествовала в конец вагона дородная женщина, пробежал уже знакомый мальчишка.

Совсем рядом послышался свист, и наркоторговец встал в проходе у окна напротив. Он по-прежнему был в полупальто и в кепке, низко надвинутой на глаза, закрывавшей верхнюю часть лица.

Проводница обернулась, спросила его про бельё и вышла из купе, не закрыв за собой дверь.

Я испугалась, но наркоторговец отвернулся и смотрел в черноту за окнами. Грустную мелодию «Сулико» он свистел удивительно чисто, так что я невольно заслушалась и подняла глаза, когда свист стих.