Пространственно-динамическая модель, связанная со вторым этапом развития сюжета, предполагает смену пространственных координат: внешнее пространство мира сменяется внутренним пространством тела. Отметим, что внешнее пространство в рамках ПДМ 1.1 обычно не детализировано, в то время как внутреннее пространство тела в ПДМ 1.2 обрисовано гораздо более подробно.

Внутреннее и внешнее типы пространства функционально тождественны: и тесный мир, и тело выполняют ограничительную функцию по отношению к герою (именно поэтому оба пространственных подтипа возводятся нами к одному типу).

Тождественность функций внешнего и внутреннего пространства приводит к тому, что тело входит в тот же мотивно-образный ряд, что и тюрьма, газовая камера, земля и др. Смысловое пресечение этих образов в поэтическом мире Летова приводит к тому, что тюрьма может пониматься не только как метафора жилища (см. выше), но и как метафора тела. Так появляется образ одиночной камеры в стихотворении «Вечная весна», которая, как явствует из контекста, оказывается «тюрьмой тела».

Лирический субъект «Вечной весны» представлен не как монолитная целостность, но как психологически расщепленная личность. Его тело – «одиночная камера» для неких обитающих внутри этой «камеры» сущностей:

(с. 298)

Тело, заключающее в себе «чужеродные элементы», является «матрешечным телом», оно «включает» в себя неких иных существ, стремящихся вырваться наружу. Такое тело всегда связано с ПДМ 1.2, ибо именно в рамках этой пространственной модели основным мотивом становится мотив преодоления внутренними силами границ телесного.

Другой пример матрешечной телесности находим в стихотворении «Каждому – свое», где внутри лирического субъекта вздымается «лошаденка», стремящаяся вырваться наружу («Сырая лошаденка вздымается внутри меня», с. 262). Однако, судя по развитию лирического сюжета, прорыв не удается, неумолимый порядок вещей, давящий на героя, остается прежним.

Любопытно, что неудавшийся прорыв телесной границы в стихотворении «Каждому – свое» связан с несостоявшимся актом поэтической речи. Ср. в тексте образ поэта, который «воняет в яме вблизи нас», тему «остатков неземного», так и нереализованных в слове и догорающих «внутри нас». Мотив вынужденного молчания в соотнесении с образом сущности, запертой в границах телесного, появляется и в стихотворении «Какое мне дело»: «И кто-то тихонько заплачет внутри <…> ⁄ Какое мне дело – я буду молчать» (с. 181).

Связь невысказанного слова с образом «чего-то»/«кого-то», запертого в теле, выявляет психологический базис матрешечной телесности: нечто, находящееся внутри тела, метафорически кодирует какой-либо внутренний психологический импульс (слово, эмоцию и проч.), который не находит своего внешнего «свободного» выражения. В таком контексте образы лошаденки, воробьиной стаи и «кого-то», кто тихонько плачет внутри, являются телесными метафорами смутных, трудно обозначаемых внутренних импульсов[33].

Органичной частью внутреннего пространства тела являются внутренние силы, которые разрушают субъекта. В стихотворениях, проанализированных выше, мы зафиксировали мотив тела-тюрьмы, внутри которой обитают чужеродные самому телу сущности, не способные прорваться через телесную границу. Однако в лирике Летова есть целый ряд текстов, где попытка выхода за пределы телесного осуществлена удачно. В этих текстах внутренние силы, обитающие в теле, разрушают его и выходят вовне.

Выход внутренних сил за телесные пределы обусловливает появление экстериоризированного тела с нарушенной границей. Экстериоризированная телесность – это вывернутая телесность: разрушенная граница тела приводит к тому, что внутреннее становится внешним. Образ экстериоризированного тела в лирике Летова представлен в двух вариантах: взрывающееся тело и тело «с дырой».

1. Взрыв тела. Мотив телесного взрыва – один из самых значимых мотивов лирики Летова. С семиотической точки зрения взрыв есть мгновенная и резкая отмена всех «сдерживающих границ», которые в мире Летова всегда связываются с идеей ограничения и давления. В этом смысле телесный взрыв, безусловно, противоположен рассмотренному ранее мотивному комплексу запертых внутри тела субличностей. Точнее говоря, этот мотив обозначает следующий этап развития ситуации, когда нечто, запертое внутри «камеры тела», больше не может там находиться – и пороговое состояние («стучаться в ворота пока не задохнулся») разрешается мгновенной и резкой отменой всех ограничений. В результате этого прорыва через границу телесного само тело экстериоризируется и то, что было внутри зоны телесного, оказывается снаружи.

Сюжетная связь мотивов внешнего давления и последующего взрыва запечатлена в некоторых текстах, где экстериоризация тела логически предваряется мотивом внешнего ограничения действий героя. Ср. пример из песни «Тошнота», где перед мотивом «выворачивания наизнанку» появляется образ губ, запечатанных гвоздем:

(с. 223)

Подобная «реактивная» логика возникает и в стихотворении «Смерч», где разразившемуся смерчу, который вырывается из желудка «с тропическим воплем», предшествует «дерьмовая майя», которую бесконечно месит герой. Ср.:

(с. 44)

Результатом взрыва тела становится «освобождение» его внутренних субстанций. Отсюда в лирике Летова возникает комплекс крайне физиологичных образов, связанных с раздроблением телесной целостности.

На «волю» могут выходить кровь («Бежит кровь – все равно куда – ⁄ Лишь бы прочь из плена», с. 296; «Буйная кровь просится наружу», с. 349; «кровушка веревочкой струится в дверь», с. 256), кишки («Тело расцветает кишками на волю ⁄ <…> Тело обучается кишками наружу»; с. 296; «Пускай все бурно расцветает кишками наружу», с. 294; «Разразиться бы, лопнуть ⁄ Чтоб с кишками наружу», с. 296), легкие («пока легкие не взорвались с красным звуком», с. 63), мозги («Что кишки и мозги разлетятся как мухи…», с. 59; «Раскинув мозги и перышки», с. 99). Тошнота также является частным случаем мотива экстериоризации («Обреченной рвоты непокорный пульс», с. 223; «Выблевано все, что только может мозг», с. 256).

Мотив взрыва тела является ключевым для обозначения выхода за бытийные границы жизни. Именно поэтому граната, взрывающаяся внутри тела, дает герою последнюю свободу – свободу от своих собственных пределов: