(с. 79)

Внешнее ограничивающее пространство исключает любое направленное движение. Единственная динамика субъекта связывается с изменением его телесных границ. Но здесь не субъект движется в пространстве, но как будто само пространство «нападает» на субъекта, меняя онтологические пределы его существования.

«Подвижность» телесных границ субъекта Летов осмысляет через метафору «тело – пластилин», в которую включается агрессивная внешняя сила, меняющая границу телесного. Ср.: «Прохожие лепят меня как хотят» («Словно после тяжелой и долгой болезни…», с. 101); «Я весь словно пластилиновая фигурка ⁄ Брошенная в костер ⁄ Черты мои медленно рассасываются плавятся» («Я весь словно пластилиновая фигурка…», с. 134).

Изменение границ субъекта в предельном случае связывается с их полным исчезновением, именно поэтому в отдельных текстах лирический субъект предстает как иллюзорная, «пустотная» сущность. Ср.: «Я иллюзорен со всех сторон» («Я иллюзорен…», с. 185); «Позади нас пустота – а впереди вощще ничё!» («Пластилин», с. 186); «Руки долой – нас больше нет» («Желтая пресса», с. 187). Обратим внимание, что все три текста написаны в один временной период (в книге они следуют друг за другом), что указывает на связь мотивов изменения границ тела и его пустотности.

Однако в отдельных стихотворениях агрессивное воздействие на субъекта внешних сил обусловливает и парадоксальную целостность героя: он собирает свое разорванное тело по частям, в противовес злым энергиям, которые его разрушают. В таких текстах возникает своеобразная отрицательная идентичность, связанная с тем, что свою целостность субъект обретает применительно к внешней точке воздействия. Именно эти достаточно тривиальные смыслы разыгрываются в раннем стихотворении «Желтая пресса», которое, по-видимому, строится на выражении «Соберись!», обычно адресуемом человеку, находящемуся в подавленном состоянии, ср. у Летова прямую реализацию этой стершейся метафорической конструкции: «Но я еще соберу ⁄ И приклею отбитые части тела» (с. 187).

Итак, пространственно-динамическая модель, обнаруживаемая на первом этапе развития магистрального сюжета, обладает следующими характеристиками:

1. Лирический субъект, являясь неактивной субстанцией, испытывает воздействие агрессивных внешних сил, часто соотнесенных с закрытым и враждебным пространством.

2. Внешние силы – «анонимны» и трудноопределимы, они представлены метонимически преимущественно через средства воздействия на тело субъекта.

3. Телесность субъекта в результате этого воздействия деформируется, отсюда ключевым мотивом для ПДМ 1.1. является мотив распада тела, взятый в широком спектре – от его разрушения до полного исчезновения телесных границ.

4. Внешнее закрытое пространство, характерное для ПДМ 1.1, делает движение субъекта невозможным, именно поэтому субъект статичен, он находится внутри пространства, не пересекает его границу.

Мы выяснили, что в основе первой части магистрального сюжета лежит специфическая пространственно-динамическая модель, связанная с образом страдающего неподвижного субъекта, внешнего закрытого пространства и агрессивных внешних сил. На второй стадии сюжетного развития параметры ПДМ трансформируются, в частности меняются характеристики пространства и сил, воздействующих на субъекта. Если на инициальном этапе сюжета пространство и воздействующие силы были внешними, то в ПДМ 1.2 и пространство, и агрессивные силы интеоризируются, становятся внутренними. При этом характеристики самого субъекта и тип движения остаются прежними: субъект пассивен и неподвижен. Таким образом ПДМ 1.2 принимает следующий вид:

субъект: страдающий, неактивный;

движение субъекта: субъект неподвижен;

пространство: внутреннее, закрытое, ограничивающее перемещение субъекта и соотнесенное с внутренними деструктивными силами.

Смена типа пространства – с внешнего на внутреннее – приводит к значимым мотивно-образным сдвигам по сравнению с начальной стадией сюжета. Теперь в статусе ограничивающего пространства предстают не внешние локусы («дом», «тюрьма», «земля», «камера»), а собственное тело героя, поэтому силы, негативно воздействующие на субъекта и разрушающие его телесную целостность, оказываются внутренними телесным импульсами.

ПДМ 1.2 реализуется в следующих текстах:

«Из вулкана горячие брызги…» (1984), «Осенняя песня» (1984), «Вечерняя сказка» (1984), «Когда я усну под спокойным деревом…» (1985), «Где-то во мне есть излишняя дырка…» (1986), «Я устал от тишины…» (1986), «Какое мне дело» (1986), «Тошнота» (1987), «Поезд ушел» (1988), «Каждому – свое» (1988), «Иваново детство» (1989), «Свобода» (1990), «Тело расцветает кишками на волю…» (1990), «Вечная весна» (1991), «Как-то утром на рассвете» (1992), «Поздно» (1993), «В теле моем дыра отворилась» (1994).

Мы полагаем, что ПДМ 1.2 по своей психологической сути является реактивной. Так, тексты, с ней связанные, демонстрируют непосредственный «отклик» субъекта на сильное внешнее давление, ассоциированное с натиском внешних сил. Эта реакция парадоксальна и необычна: тело, пытаясь выйти из узкого и ограниченного внешнего пространства, как будто бы стремится преодолеть и собственные внутренние границы, оно выворачивается наизнанку, «взрывается». Подобная вывернутая, экстериоризованная, телесность в поэтическом мире Летова присутствует в тесной связи с ПДМ 1.1 и всегда является своеобразным «ответом» на неразрешимое столкновение лирического героя и «тесного» мира.

Сюжетное развитие, основанное на последовательной смене двух пространственно-динамических блоков, впервые появляется в стихотворении «Смерть в казарме». Первая часть стихотворения связывается с ПДМ 1.1. Здесь обнаруживается мотив агрессивного воздействия внешних сил на неподвижного страдающего субъекта, чье тело разрушается. Ср.:

(с 54)

Во второй части текста эта модель уступает место ПДМ 1.2, которая реализуется в мотиве взрыва тела. Взрыв тела в «Смерти в казарме» – реактивен, он оказывается закономерным последствием «давления», вызванного внешними агрессивными силами. Ср.: «Наконец что-то с шипом взорвалось ⁄ В середине тщедушного тела» (с. 54).

В «Смерти в казарме» смена моделей дается в свернутом и редуцированном виде, что связано, как кажется, с попыткой Летова «сконцентрировать» сюжет в относительно небольшом лирическом тексте (позже этот сюжет будет развернут гораздо более подробно в лиромифологическом и психоделическом «эпосе» «Прыг-скок», который в своих ключевых мотивно-образных деталях связывается со «Смертью в казарме», см. анализ этой связи в 3 главе). Тем не менее смысловая и сюжетная созависимость ПДМ 1.1 и ПДМ 1.2 в этом стихотворении очевидна, она проявляется в том, что мотиву давления (когда мир действует на тело) противопоставлен мотив взрыва (когда тело «отвечает» миру). Рассмотрим подробнее, в каких текстах реализуется каждый из параметров ПДМ 1.2.