Впоследствии, во время первой мировой войны, Чаплинский, как и все меньшевики, стал ярым оборонцем.

Эсеро-меньшевистская верхушка пользовалась особыми льготами: получала «с воли» много посылок и жила не впроголодь, как вся масса политических.

Столкновения и споры с меньшевиками и эсерами обычно начинались в дни получения новых газет и журналов. Мы использовали материалы из нашей большевистской газеты «Социал-Демократ», доходившей до нас из-за границы с большим опозданием.

Шел 1913 год.

Под натиском крепнущего революционного движения плотная стена российской реакции давала трещины. Вожди большевистской партии Ленин и Сталин готовили партию, рабочий класс к новой революции.

Весной 1913 года мы получили очередной, 30-й номер газеты «Социал-Демократ». С огромным интересом прочли мы статьи товарища Сталина «Выборы в Петербурге» и «На пути к национализму».

Мы знали, что Владимир Ильич в это время был за границей, но где находится товарищ Сталин, никто из нас не знал. Поэтому у вновь прибывающих большевиков мы спрашивали, не знают ли они, где теперь товарищ Сталин.

Пришедший из тобольской тюрьмы большевик Тохчогло сообщил нам, что Иосиф Виссарионович в феврале 1913 года был арестован и отправлен в ссылку в Туруханский край.

Политические события в стране отзывались и на каторге, приводя заключенных в состояние крайнего возбуждения. Письма, газеты, журналы приносили нам вести об усиливающемся революционном движении. Напряженные дискуссии в четырнадцатой камере вспыхивали с новой силой.

Меньшевики и эсеры высмеивали нашу позицию.

— Вы предсказываете социалистическую революцию, — говорили они, — потому, что вам хочется ее, а не потому, что она действительно наступает… Не кучка ли ваших безграмотных рабочих построит социализм? Происходят обычные экономические стачки. Не только социалистической, но и вообще никакой революцией не пахнет.

Мы настойчиво разоблачали меньшевистско-эсеровские «теории», вскрывали их оппортунизм и обвиняли меньшевиков и эсеров в предательстве рабочего класса.

Большевистская группа нашей камеры пользовалась всяким поводом для того, чтобы поднимать вопросы поведения политических заключенных в условиях каторжного режима. Мы указывали, что политическая каторга Александровского централа, в результате оппортунистической политики эсеро-меньшевистского руководства коллектива, стала терять свое революционное лицо и что коллектив под влиянием этой политики скатывается к обывательщине, утрачивая сопротивляемость и принципиальность. Мы указывали, что ловкая политика начальника тюрьмы, хитрого сатрапа Снежкова, построенная на компромиссах с политическими, разлагает коллектив и он при первых же ударах развалится.

Большевистская группа настойчиво вела борьбу против оппортунистов и старалась группировать вокруг себя революционно настроенных заключенных.

После дискуссий, длившихся больше недели, четырнадцатая камера большинством голосов приняла решение о необходимости выправления политической линии руководства и вынесла этот вопрос на обсуждение всего коллектива. Чтобы парализовать наши действия, руководство повело энергичную обработку других камер.

— Четырнадцатая опять бунтует против политики коллектива, надо дать отпор.

Руководству коллектива не раз удавалось наши принципиальные позиции представлять как бузотерство и срывать выдвигаемые нами вопросы. То же произошло и на этот раз. Решение четырнадцатой камеры было поставлено на обсуждение всех остальных камер и провалено.

Приближался трехсотлетний юбилей дома Романовых. Ожидали всяческих «монарших милостей», в том числе и амнистии политическим заключенным.

Происходили оживленные споры о том, как политические должны отнестись к амнистии. Большевистская группа и в этом вопросе занимала последовательную позицию: на амнистию ответить письменным демонстративным отказом.

Однако никто из каторжан амнистии не получил.

Наступил 1914 год. Революционное движение в России продолжало расти, захватывая новые города и губернии. Царские власти усиливали наступление на рабочий класс, громили подпольные организации большевиков.

Однако задержать революционное движение было уже невозможно. Оно разливалось по всей России.

После грандиозной майской стачки 1914 года страна быстро шла к революции. Стачечное движение нарастало. Экономические стачки превращались в политические. Большевистские организации прочно укреплялись в пролетарских центрах, руководили стачками и направляли их по революционному руслу.

Все эти события отзывались и у нас, на каторге. Заключенные жадно ловили каждый слух, вчитывались в каждую газетную строчку.

— В Баку всеобщая стачка! — сообщали нам информаторы.

Радость, крики «ура» по камерам.

В Питере — стачка солидарности с бастующими бакинцами, в Москве — тоже!

Это известие снова воодушевило нас. Сообщения о всеобщей забастовке в Польше еще больше укрепили наши надежды на революцию.

Наступил июль. Мы получили ошеломляющую весть: расстрелян митинг путиловцев… Рабочие взялись за оружие… Баррикады на улицах Питера… Идут бои с полицией и войсками…

Это сообщение зарядило нас, как электрическим током. Напряжение было так велико, что заключенные забросили все занятия и нарушился обычный ход жизни в камерах. Трудно было усидеть на месте. Все толпились, мешая друг другу.

Вдруг все эти ожидания и надежды рухнули и рассеялись, как дым. Было получено короткое сообщение: Германия объявила войну России. Царская Россия вступила в войну.

Это известие точно подрубило всех нас. Было ясно: революция сорвана.

В первые дни получаемые с воли сведения хотя и были противоречивы, но ясно свидетельствовали, что война — непреложный факт, что развитие революционного движения в России приостановлено.

В тюрьме начались дискуссии о войне. Ярко определилось принципиальное различие в отношении представителей разных партий и группировок к войне. Мы, большевики, указывали, что война ведется в интересах монополистического капитала. Это борьба за рынки, за колонии. Мы говорили, что рабочий класс не должен поддерживать эту войну.

Зимой мы получили полное подтверждение правильности нашей политической позиции. В 33-м номере «Социал-Демократа» Центральный Комитет партии указывал в своем манифесте, написанном В. И. Лениным: «Превращение современной империалистской войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг, указываемый опытом Коммуны, намеченный Базельской (1912 г.) резолюцией и вытекающий из всех условий империалистской войны между высоко развитыми буржуазными странами. Как бы ни казались велики трудности такого превращения в ту или иную минуту, социалисты никогда не откажутся от систематической, настойчивой, неуклонной подготовительной работы в этом направлении, раз война стала фактом».

Этот манифест окончательно определил наши позиции. Мы непримиримо отстаивали большевистскую точку зрения по вопросу о войне. К нам по «военному» вопросу стали присоединяться некоторые рабочие — члены других политических партий.

В нашу тюрьму прибыл член центрального комитета партии эсеров Минор. Как-то раз после прогулки он зашел в нашу камеру. Эсеры почтительно окружили его. По их просьбе Минор выступил с докладом о текущем моменте.

Он с подчеркнутым удовлетворением отметил «патриотизм» всех кругов русского общества и с гордостью заявил:

— Я горжусь, что два моих сына дерутся в рядах армии.

В разговор вмешался Алеша Рогов. Он спросил Минора:

— Что же, вы считаете, что участие в борьбе за раздел империалистами рынков и колоний совместимо с социалистическими взглядами?

— О да, несомненно.

— Социалист и империалист? Как у вас эти два понятия совмещаются?

Минор свысока посмотрел на Рогова и насмешливо спросил:

— Молодой человек, вы верите в социализм?

Вопрос был настолько неожиданным, что Рогов растерялся.