Экипаж за экипажем выходили матросы с оружием в руках…

К стр. 124

— Надо бы побеседовать вне казармы, можешь?

— Сейчас — нет. Никого не выпускают. Может, потом ослабят…

В казарму вошел офицер. Остановившись невдалеке, он стал прислушиваться. Мы вели обычный разговор. Однако офицер не уходил. Как мы ни старались, но все обыденные темы скоро иссякли, и нам пришлось попрощаться.

— Хоть бы зашел как-нибудь к нам в экипаж… — проговорил я громко.

— Обязательно, при первой же возможности зайду. Не обижайся, пожалуйста, на меня. Занятий сейчас у нас много: времени нехватает.

Выйдя за ворота полка, я почувствовал, точно гора с меня свалилась, — настолько тяжела была атмосфера в полку. «Словно в тюрьме», — подумал я.

На следующий день меня внезапно изъяли из пекарни. Никакого допроса мне не делали и причины не объяснили. Приказали неотлучно находиться в роте. Видимо, мой визит в Семеновский полк сыграл тут какую-то роль. Возможно, что из Семеновского полка навели справку или сообщили о моем посещении. Начальство решило меня изолировать. Во всяком случае, моя связь с городом опять прекратилась.

Положение мое в экипаже сильно ухудшилось. Я попытался устроиться на экипажную электростанцию. «Шкура» на мою просьбу ответил:

— Сиди и не рыпайся!

Связь с военной организацией ПК поддерживалась через нескольких наших партийцев. Мы были в курсе дел военной организации. В начале февраля 1906 года товарищ Николай прислал мне записку. В ней говорилось: «Имеем сведения из морского штаба о предполагаемом аресте Никифорова и Зайцева. Предлагаем обоим скрыться».

Зайцев был машинист, служил во второй роте.

Посоветовавшись между собой, мы решили уйти из экипажа, но не с пустыми руками.

Рядом с пекарней находилась артиллерийская учебная комната. В ней стояла на вертлюге пятиствольная пушка «Гочкис». Пекари уже давно предлагали мне эту «пушечку» вывезти и передать рабочим. «Пригодится при случае», — говорили они. Но, дорожа своей штаб-квартирой, я не соглашался на их предложения. Между тем мои товарищи по пекарне уже подделали ключ к дверям артиллерийской комнаты и обещали все устроить. Теперь мы с Зайцевым решили использовать этот ключ.

Но как вывезти пушку? И тут нам помогли пекари.

— Познакомьтесь с молочником-эстонцем, который возит молоко в экипаж, — предложили они. — Договоритесь с ним, и на его место посадите своего человека. Вот и вывезете.

Мы сообщили наш план Николаю. Военная организация пришла на помощь. Поручили рабочему-эстонцу связаться с молочником и подружиться с ним. Рабочий-эстонец договорился с молочником, что в следующий раз вместо него он повезет молоко в экипаж. Накануне ночью мы с Зайцевым вытащили пушку из учебной комнаты и зарыли ее в мусор во дворе, возле того места, где обычно останавливался молочник. Рано утром приехал наш «молочник».

Пока он разносил молоко, мы быстро положили пушку в сани, прикрыв ее соломой. Молочник вышел со своими бидонами, уселся на пушку и выехал со двора экипажа[2].

Мы с Зайцевым по чужим пропускам с браунингами в карманах пошли за молочником. Часовые пропустили его беспрепятственно. Мы предъявили пропуска и заявили, что идем на «Полярную звезду» работать. Нас тоже пропустили.

За углом на всякий случай стоял наготове рысак. Проходя мимо, я сказал кучеру, что все в порядке.

Он гикнул и умчался. Мы отправились на явочную квартиру.

Товарищ Николай передал нам, что товарищи из ЦК партии рекомендуют мне и Зайцеву уехать за границу. Это предложение нас смутило. Иностранных языков мы не знали, — как мы будем жить за границей?

Мы попросили оставить нас в России. Тогда нам предложили переехать в Крым, предупредив, что работать там будет трудно: большевиков в тех местах мало, повсюду засилье меньшевиков и эсеров.

Через три дня, получив одежду, деньги и явки в Москву, мы покинули столицу.

Поезд медленно двигался. За окном вагона в февральском тумане постепенно таял, исчезал Петербург.

Наконец он исчез. Исчезли на некоторое время и матросы Никифоров и Зайцев. Вместо них в почтовом поезде ехали двое молодых рабочих: Петр Малаканов и Иван Сырцов.

Революция шла на убыль, когда я и мой друг Зайцев приехали в Крым.

Крым встретил нас сияющим солнцем, цветущими садами, всей своей весенней красотой. Мы вышли из вагона в Симферополе.

Очарование весны развеялось, как только мы вступили на улицы города. Нищета так же тяготела над Крымом, как и над всей Россией. Мы на первых же порах встретились с гнетущей безработицей.

Крымский союз РСДРП временно поселил нас на конспиративной квартире в самом глухом углу Симферополя, в Татарской слободке, где уже жили пятеро кавказцев, бежавших из Гори после разгрома революционного движения в Грузии. Чтобы добраться до этой квартиры, надо было пройти по узким извилистым переулочкам, где могли разминуться только два пешехода. Переулочки разветвлялись, вели в тупики, и нужно было обладать хорошей памятью, чтобы не сбиться с пути. Ночью слободка замирала, и на путника, пробиравшегося по темным тесным переулкам, нападала робость. Полиция весьма редко и неохотно сюда заглядывала.

Конспиративная квартира состояла из одной большой комнаты без окон и с двумя выходами. Один из них был хорошо замаскирован и служил запасным — на случай налета полиции. Освещалась комната застекленным отверстием в потолке.

Большой ящик вместо стола, несколько табуреток, мангал (род очага) для варки пищи, закоптелый пузатый чайник, кастрюля, сковорода, цыновки, на которых спали обитатели комнаты, — вот и весь инвентарь конспиративной квартиры.

Наши новые товарищи жили коммуной. Один из них, художник, подолгу сидел во дворике, под тутовым деревом, и рисовал. Но, видимо, симферопольские обыватели мало интересовались произведениями живописи. Работа художника давала очень мало средств в общую кассу коммунаров. Трое товарищей работали на предприятиях: один заготовщиком в обувной мастерской, другой портняжил, третий служил на железной дороге. Пятый наш сожитель был безработным.

Жили коммунары впроголодь. Симферопольская партийная организация располагала очень скудными средствами и не могла ничего уделить нам.

В коммуне мы, приезжие из Питера, пробыли недолго. Зайцев, по профессии наборщик, ушел работать в подпольную типографию. Меня направили в Севастополь.

Сообщая мне севастопольскую явку, связанный с нами член бюро Крымского союза деревообделочников, столяр «товарищ Степан», посоветовал не говорить, что я большевик, — иначе севастопольская организация, руководимая меньшевиками, постарается поскорее отделаться от меня.

— Что же, большевиков там нет? — спросил я Степана.

— Во время восстания почти всех арестовали, — ответил он.

Севастополь только что пережил бурные дни восстания на крейсере «Очаков», закончившегося трагической гибелью лейтенанта Шмидта и его соратников.

Крейсер «Очаков», присоединившись к восстанию флотских экипажей Севастополя, пытался увлечь за собой весь Черноморский флот. Но царские власти, наученные примером «Потемкина», зорко следили за флотом. При первых же мятежных сигналах «Очакова» жестокий огонь крепостной артиллерии прекратил его призывы. В то же время пехота кольцом ружейного и пулеметного огня охватила восставшие флотские экипажи. Восстание на берегу еще не успело развернуться, как мятежный «Очаков» уже погибал в огне под ударами снарядов.