Ноябрьское восстание севастопольцев было так же потоплено в крови, как и восстание кронштадтцев в октябре. Кроме сотен матросов, погибших во время восстания и казненных по суду, 1611 матросов были осуждены и отправлены на каторжные работы в Сибирь.

Приехав в Севастополь, я не послушался совета Степана. Результат сразу же сказался: на следующий день местные руководители-меньшевики предложили мне ехать в Евпаторию, чтобы наладить революционную работу в стоявшей там казачьей сотне. Я пытался возражать:

— Я моряк, знаю матросскую среду, имею опыт работы среди моряков и настаиваю, чтобы меня использовали именно на этой работе.

— Комитет предлагает вам ехать в Евпаторию. В Севастополе работа налажена и работники есть, — ответили мне.

Пришлось ехать. Со мной направили товарища, который должен был связать меня с казаками.

Пароход отходил ночью. В море нас застал шторм. Я стоял на палубе, никого из пассажиров не было. Вспененные брызги летели на палубу, пароход кренило с одного борта на другой. Одежда на мне вся вымокла, но я не уходил с палубы и смотрел на бушующее море. Оно представляло собой грозную, величественную картину. Сквозь черные тучи временами проглядывала луна и, блеснув расплавленным серебром по верхушкам волн, опять скрывалась. Шторм так же внезапно прекратился, как и начался. Небо очистилось, склонявшаяся к закату луна освещала косыми лучами утихающее море.

К Евпатории пароход подошел, когда солнце уже нещадно палило. На пляже видны были купальщики.

Город жил ленивой жизнью. Днем он казался вымершим и оживлялся только по утрам, когда курортники выходили на пляж, а рыбаки сгружали из карбасов камбалу. По вечерам бульвар оглашался нестройной музыкой.

С сотней казаков я провозился больше месяца: организовал кружок из пятнадцати человек, познакомил их с программой и задачами партии, рассказал о значении революции 1905 года, о причинах матросских восстаний в Черноморском флоте. Занимались мы днем, в рощице, недалеко от казарм. Казаки считали, что жаркий полдень — самое безопасное время для нелегальных собраний. Офицеры в это время сидят по своим квартирам, спят или дуются в карты.

Казаки внимательно вслушивались в мои рассказы и задавали мучивший их вопрос:

— Отберут революционеры землю у казаков или не отберут?

— У кого много, у тех отберут, — отвечал я, — и передадут тем, у кого земли нет или мало.

— А говорят, что «иногородним» отдадут нашу землю. Не отдадим! Драться будем с оружием в руках, а не отдадим!..

Долго и упорно пришлось разъяснять казакам политику партии по земельному вопросу.

Работа с казаками отнимала у меня немного времени, и я познакомился с рыбаками. Почти все они наряду с рыболовством занимались контрабандой, ладили с пограничниками и враждовали с полицией, которая их весьма побаивалась.

Долго работать среди рыбаков мне не пришлось. Я получил от Крымского комитета вызов в Симферополь.

Здесь мне сообщили, что по решению комитета я должен отправиться в Керчь, в распоряжение местной партийной организации.

На этот раз я надолго простился с Симферополем. Зайцева я больше никогда не встречал, но слышал, что он был осужден и сослан в Киренск.

Керчь — уютный городок, он мне понравился. Над тихой бухтой высилась скалистая гора Митридат. Дома располагались на ее склоне уступами. Часть города раскинулась по равнине. Там, вдали, за домами, виднелся металлургический завод. Порт придавал городу специфический приморский колорит.

Хозяин явочной квартиры рабочий-металлист Горн встретил меня дружелюбно. Он жил с женой и маленькой дочкой. Жена накормила меня обедом, а сам он пошел сообщить товарищам о моем приезде.

Поместили меня в квартире литейщика Василия Петрова, в одной комнатке с токарем Авивом Михно.

Авив еще до 1905 года отбывал в Архангельске ссылку, а теперь работал на механическом заводе Золотарева. Это был человек лет двадцати восьми, высокого роста, плечистый, с русой небольшой бородкой, такими же шелковистыми усами. Принял он меня хорошо.

Дня через два после моего приезда состоялось решение городского комитета РСДРП направить меня в порт, на землечерпательный караван, где сильно укрепились черносотенцы.

Когда после заседания комитета мы с Авивом шли домой, он сказал мне:

— Нелегкая у тебя будет работа: черносотенцы крепко засели на землечерпалках и среди грузчиков. Особенно трудно будет у грузчиков: там хозяйничает их старшина Бескаравайный, глава здешних черносотенцев. Никто из наших к ним проникнуть до сих пор не мог. Выгоняли, а то и били. Тебе придется держать ухо востро!

Социал-демократическая партия в Керчи была представлена главным образом меньшевиками. Рабочие обоих механических заводов, табачной фабрики Месаксуди, портовые грузчики и значительная часть кустарей находились под их влиянием.

Целыми днями толкался я на пристанях землечерпательного каравана, среди матросов, рабочих землечерпалок и шаланд, среди грузчиков, присматривался к жизни портовиков, прислушивался к их разговорам,

Все погрузочно-разгрузочное дело захватили в свои руки подрядчики, которые были связаны с портовой и судовой администрацией. Подрядчики жестоко эксплуатировали разрозненную массу грузчиков, спаивали их водкой и обсчитывали при расчетах. Опорой подрядчиков был Бескаравайный.

Мои скитания по пристаням и разговоры с рабочими ни у кого не вызывали подозрений: меня принимали за безработного, ищущего работу. И я мог стать грузчиком, но решил пробраться на землечерпательный караван: там было больше квалифицированных рабочих, и оттуда, как мне казалось, будет легче влиять на всех рабочих порта.

Землечерпательная кампания еще не начиналась; на судах шел ремонт. Однажды, слоняясь по пристани, я услышал голос с землечерпалки «Виктор Шумский»:

— Эй ты, парнюга, иди-ка сюда!

Я поднялся на палубу. Меня встретил боцман.

— Ты что, работу ищешь?

— Да. Ищу.

— Что умеешь делать?

— Всю черную работу могу делать.

— За что уволили?

— За выпивку, — ответил я смущенно.

— Ладно. На работу приму, но если будешь прогуливать или пьяный попадешься мне на глаза — прогоню. Эй, Беспалов! Вот тебе помощник, принимай!

Беспалов устанавливал и ремонтировал трубопроводные системы на судах. Работал он вместе с сыном. Был угрюм и молчалив и, видимо, основательно попивал, но работал споро, хорошо, крепко и чисто.

С работой водопроводчика я был знаком и потому оказался помощником сметливым. Это с первых же дней расположило старика в мою пользу. Я таскал трубы, подавал тяжелые цепные ключи и очищал от грязи места, где предполагалось прокладывать новые трубы.

Проработав на землечерпалке несколько дней, я решил осторожно «прощупать» старика, выявить его настроения. Я завел разговор о Государственной думе:

— В газете Пишут, что скоро в думу выбирать будут. Мы что, тоже?

— Не нашего ума дело. Много будешь думать — без головы останешься, — мрачно ответил Беспалов.

— А как же в газете пишут, что рабочим тоже выбирать надо?

— Кому пишут, а кому и пропишут, — проговорил старик многозначительно.

На этом пока наша беседа и закончилась.

Постепенно знакомясь с рабочими, с их экономическим положением, настроениями и отношением к недавним революционным событиям, я пришел к выводу, что работу надо начинать с молодежи.

Кадровые рабочие порта и землечерпательного каравана работали здесь с молодых лет. Они обычно имели свои домики с огородиками, коровенкой или козами. Администрация создала для рабочих сложную градацию служебных степеней. По этой лесенке двигались те, кто были покорны воле хозяев. Семьи наследственных портовиков жили замкнутой узкоцеховой жизнью. Старики держали молодежь «в ежовых рукавицах» и строго относились ко всякому «вольнодумству».

Администрация порта старалась держать себя с рабочей массой «по-родственному». Стариков нередко приглашали на совещания по разным техническим вопросам. Мне было ясно, что со стариков работу начинать нецелесообразно. Я стал тщательно изучать молодежь.