Работницы молчали. Бархатова не выдержала:

— А вы, должно быть, уже получили наградные-то?

На наши требования директор ответа не дал. В двенадцать часов дня завыл неурочный гудок.

— Айда по домам! — скомандовала Бархатова своему цеху.

Мойщицы и разливщицы потянулись за ворота, а за ними и остальные рабочие и работницы.

— Добре, добре! — одобрял забастовщиков старый Бруй. — Наша возьмет!

Завод опустел. Директор и мастера вышли на двор, с недоумением оглядывая опустевший завод.

На третий день стачки было вывешено объявление, что увеличивается месячное жалованье разливщицам до 15, а мойщицам — до 14 рублей. Были увеличены ставки и остальным работницам и рабочим, отменены штрафы и введены некоторые улучшения условий труда.

Радостные, вернулись работницы и рабочие в цехи. Люди стали смелее. Никто уволен не был.

Эта первая в Иркутске стачка явилась для меня основательной революционной школой. Я на опыте убедился, какой силой обладает организованный рабочий класс. И в моей дальнейшей революционной деятельности я не раз обращался мысленно к этой стачке.

Годы 1901–1904 были для меня годами начальной партийно-политической учебы.

Эти годы были богаты бурными политическими событиями. «Обуховская оборона» в Петербурге, во время которой рабочие оказали организованное сопротивление царским войскам, вызвала отклики по всей России. Поднялось революционное настроение рабочих. На всю страну прогремела тифлисская стачка и первомайская демонстрация под руководством И. В. Сталина. В кружке мы узнали о мощной политической стачке в Харькове, о борьбе бакинских рабочих, руководимых товарищем Сталиным. Рабочий класс России поднимался на революционную борьбу с царской властью.

Нарастание революционного подъема чувствовалось и у нас в Сибири, в Иркутске. Распространялись прокламации. На собраниях подпольных рабочих кружков обсуждались политические события.

Я тщательно изучал все прокламации, которые мне поручали распространять. Я уже знал содержание «Манифеста Коммунистической партии». Мне также стало известно, что состоялся второй съезд Российской социал-демократической рабочей партии. Не знал я только — примут меня в эту партию или не примут? Это меня тревожило. Спросить Спиридона я стеснялся, а сам он ничего об этом не говорил.

Однажды я все-таки решился спросить его:

— А в партию меня примут? Может, я не гожусь? Ленин ведь писал, что принимать надо только выдержанных, устойчивых…

— А ты не смущайся, — ответил Спиридон. — Выполняй аккуратно поручения, которые тебе дают. Все придет в свое время.

И я продолжал выполнять возлагаемые на меня маленькие задачи, был всецело захвачен политической борьбой и с нетерпением ждал, когда стану членом партии.

В январе 1904 года началась русско-японская война. Столкнулись интересы господствующих классов двух империй. Трудящиеся России не были заинтересованы в этой войне. Она несла народу только новые тяготы.

Ленин и большевики считали начавшуюся войну грабительской, выгодной только дворянам-землевладельцам и капиталистам. Большевики считали, что поражение царского правительства в этой войне полезно, так как приведет к ослаблению царизма и росту сил революции.

На первых порах тяжесть войны на Дальнем Востоке легла преимущественно на плечи крестьянства и рабочих Сибири. Здесь были мобилизованы запасные всех возрастов и даже ополченцы. Край быстро обезлюдел.

Из Европейской России через Сибирь медленно тянулись на Дальний Восток поезда с войсками и военным снаряжением. Но и войск и вооружения нехватало. Царская Россия оказалась плохо подготовленной к войне.

Осенью 1904 года я был призван на военную службу. В тот год очень много молодежи из сибирских сел и городов было отправлено на пополнение Балтийского флота. Кадровые моряки-балтийцы в большинстве своем были отправлены на Дальний Восток с эскадрами Рожественского и Небогатова. Поэтому правительство спешно готовило новые кадры матросов для Балтики.

Незадолго до дня отъезда в Петербург я получил приглашение от Спиридона зайти к товарищам, попрощаться, побеседовать перед расставаньем.

Меня встретили трое незнакомых людей. Все дружески поздоровались со мною.

— Едете в Петербург, в Балтийский флот?

— Да, еду.

— Это хорошо, — сказал один из них. — Мы следили за вашей революционной работой. Думаем, что во флоте вы будете полезны. Мы считаем вас членов Российской социал-демократической рабочей партии и дадим вам явку в Петербурге. Вы свяжетесь с петербургской организацией. Будете выполнять ее задания.

«Вот оно, когда сбылось…» — подумал я и взглянул на Спиридона. Он, улыбнувшись, кивнул мне головой.

Явку мне дали в Петербургский технологический институт к товарищу, которого условно звали Владимир. Дали пароль. Адрес и пароль заставили хорошо заучить, запомнить. Записывать запретили.

На проводы приехали из деревни мать и отец, сестра Пелагея и брат Степан.

Наталья очень горевала: «Трудно мне будет без тебя, Петя!»

Мать припала к плечу, ощупывала мое лицо своими ласковыми руками. Послышалась команда: «По вагонам!» Оторвавшись от родных, мы, новобранцы, рассыпались по вагонам. Поезд тронулся. Провожающие остались на перроне. Мелькали белые платки. Вскоре поезд скрылся за поворотом.

Эшелон наш прибыл в Петербург в начале ноября 1904 года. Поместили нас в казармах Александро-Невского полка. Здесь мы должны были выдержать карантин, и здесь же должна была производиться разбивка — распределение по флотским экипажам.

В Технологический институт я пришел под вечер, как мне и было указано. По длинным коридорам сновали студенты. Было тесно и шумно. Я спросил одного студента, как пройти в столовую. Он указал мне путь. В столовой я спросил, где заведующая.

— А вон она стоит у стола, — ответили мне.

От нее я узнал, как найти Владимира.

Владимир молча пожал мне руку. Я тихо сказал ему пароль. Он ответил и тут же дал свой адрес и велел прийти на следующий день вечером.

Дом, где жил Владимир, находился на одной из «Измайловских рот». Так назывались улицы, расположенные в районе казарм Измайловского гвардейского полка.

Владимир подробно расспрашивал меня о партийной организации в Иркутске, но я почти ничего не мог ему сказать. Только рассказал, как учился в кружках, как распространял прокламации и участвовал в организации стачки, как получил явку. Сказал, что я — член партии.

Поговорив немного со мной, Владимир кого-то позвал. Из соседней комнаты вышла девушка. Владимир познакомил меня с ней, назвав ее по имени — Настя.

— Вот она будет держать с вами постоянную связь, куда бы вас ни назначили. Связи с матросами, и особенно с гвардией, у нас еще слабые. Поэтому необходимо, чтобы вы удержались там, куда вас назначат. Ведите себя осторожно.

На этом мы расстались, условившись, что Настя первое время будет навещать меня ежедневно, чтобы знать, куда я буду назначен.

Через несколько дней меня направили в Гвардейский экипаж.

Принимал меня унтер-офицер Гвардейского экипажа. Он был огромного роста, в темной шинели, в фуражке с георгиевской ленточкой. Я расписался в какой-то книге, получил на руки бумажку и пошел за унтер-офицером, неся на веревочке свой сундучок.

Мы пересекли несколько улиц, мостов через каналы и, наконец, подошли к длинным красным казармам. Над воротами, полудугой, крупными золотыми буквами было написано: «Гвардейский экипаж». Вошли в широкий квадратный двор, окруженный с трех сторон трехэтажными казармами, а с четвертой — высокой стеной.

Унтер-офицер ввел меня в один из подъездов, и мы очутились в просторной чистой казарме. В ней помещалась первая машинная рота. У двери стоял дневальный; больше никого в помещении не было. Дежурный указал мне свободную койку. Я снял полушубок и папаху, уселся на койке и стал с любопытством осматривать мое новое жилище.

Валенки мои, в которых я проделал долгий путь— от берегов Ангары к берегам Невы, износились и раскисли. Грязная талая вода стекала с них на чисто выскобленный пол. Дежурный в щегольском гвардейском мундире стоял передо мной, и мне казалось, что он посмеивается над моим неказистым одеянием.