О жизни ихневмонид писали многие, среди них – Виктор Гребенников, еще один известный энтомолог-любитель, долгое время проживший на юге Западной Сибири, в маленьком городке Исилькуль, что близ границы с Казахстаном. Свои рассказы он сопровождал красочными иллюстрациями, одну из которых я хорошо помню еще со школьных лет. Рисунок изображал большую, упитанную гусеницу, отчаянно обороняющуюся от нацелившегося на нее наездника. Подпись к картинке гласила: «Почуяв приближение своего заклятого врага – крупного наездника из семейства ихневмонид, гусеница извивается, корчится. Цепко ухватившись брюшными ножками за обгрызенный ею лист, она приподняла переднюю часть туловища и, раскачиваясь, с силой хлещет ею из стороны в сторону, пытаясь ударить и отогнать наседающего врага. Но попытки ее тщетны: смелый, но терпеливый защитник леса наверняка уловит момент, когда гусеница окажется в уязвимом положении, и отложит на нее яйца. Так что участь ее решена».
Все эти «милые» истории из жизни насекомых воскрешают в памяти страшные рассказы Эдгара По о погребенных заживо людях, бессильных выбраться из тесных склепов, куда их заточили по ошибке или со злым умыслом. А какие еще ассоциации могут возникнуть при чтении хладнокровно описываемых литературно одаренными энтомологами ужасов? Они имеют самое прямое отношение к теме этой книги. Наездники-ихневмониды упоминаются в одном из писем Чарльза Дарвина, отправленном 22 мая 1860 г. его североамериканскому корреспонденту – ботанику Азе Грею:
Мне кажется, что в мире слишком много страданий. Я не могу убедить себя в том, что благодетельный и всемогущий Бог преднамеренно сотворил Ichneumonidae с нарочитой целью, чтобы они питались живым телом гусениц, или [устроил так], чтобы кошка играла с мышью{432}.
Вот, вот оно!
Многим кажется, что природный мир, как губка водой, пропитан жестокостью и насилием. Личинки ос, пожирающие парализованных гусениц. Милая домашняя киска, забавляющаяся с полуживой от травм и ужаса мышью. Кукушонок, выталкивающий из гнезда птенцов своих приемных родителей (которые даже после этого продолжают усердно приносить корм убийце их собственных детей). Хищники, паразиты, сверхпаразиты, паразитоиды… Неужели их всех создал любвеобильный, милосердный и всеблагой Творец? Неужели это Он устроил так, что поддержание жизни одного существа покоится на смертях ни в чем не повинных жертв, счет которым идет на сотни и тысячи?
Слова Дмитрия Писарева о том, что «каждой птице надо съесть в день сотни мошек или семечек, и, следовательно, каждый раз, как она разевает свой клюв, одним органическим существом становится меньше» (я их уже приводил в главе 4), – это не выдумка бойкого публициста и даже не преувеличение. Почитайте, что пишут профессиональные биологи, предпочитающие точные цифры и не склонные к гиперболам:
В желудке одной кукушки было найдено 173 гусеницы, у другой – 12 майских жуков, 49 гусениц шелкопряда-монашенки и 88 гусениц походного шелкопряда. Молодая кукушка в неволе за день съела 18 маленьких ящериц 7–10 см длиной, 39 больших зеленых кузнечиков, 3 куколки бабочки «мертвая голова», 43 капустных червя, 5 личинок майского жука, 4 паука-крестовика, 30 мучных червей и некоторое количество куколок муравьев{433}.
Счет жертвам идет на сотни, и так изо дня в день, в течение пяти-шести, а может быть, десяти (это уж как повезет, и у кукушки есть враги) отпущенных птице лет.
Дарвин довольно долго шел к написанию этого письма Азе Грею. В детстве он усвоил традиционную веру в благого Творца, установившего в природе абсолютную гармонию. Корабельные офицеры на «Бигле» – все люди ортодоксально верующие – подтрунивали над его набожностью, которая казалась им чрезмерной{434}. И даже в 1844 г., в разгар работы над эволюционной теорией, Дарвин не сомневался: это Бог устроил живую природу так, что все организмы идеально приспособлены к среде обитания. Свидетельства тому сохранились в черновиках трудов ученого. Он уже не верил в буквальный смысл ветхозаветных легенд о сотворении мира, Вавилонской башне и тому подобных чудесах, которые даже на фоне тогдашних ограниченных знаний о природе выглядели наивно{435}. Пожалуй, и в божественном происхождении человека Дарвин уже сомневался. Но вера в сверхъестественного Автора законов природы, предоставившего им самостоятельно управлять Вселенной, не умирала в нем довольно долго. Естественный отбор представлялся ему «орудием Бога»{436}. В этом смысле он был вполне типичным британским ученым, наследником славной интеллектуальной традиции, освященной именем самого Исаака Ньютона. Как выражались некоторые английские натуралисты, современники молодого Дарвина, «чтобы правильно понимать природу, мы должны входить в ее храм с Библией в руках»{437}. Кажется, даже в момент опубликования «Происхождения видов» Дарвин не отрицал полностью Божественную аксиому и совершенно искренне удивлялся тому, что его теория, оказывается, способна травмировать чьи-то религиозные чувства{438}.
Но чем дольше он наблюдал и размышлял, тем больше сомневался в правоте усвоенных в нежном возрасте догм. Невероятные и незаслуженные страдания – как в мире природном, так и в мире человеческом – были одной из причин потери им веры в благожелательного Господа. И не только в этом, но и в загробном, ведь в то время ни у кого не вызывало сомнений, что после смерти душа человеческая отправляется в рай или в ад. Причем посмертная участь зависит не только от поступков человека, что еще как-то можно принять, но и от его образа мыслей. Одно из самых страшных мыслепреступлений – по уверениям проповедников – это неверие в Бога, атеизм. Вот что писал Дарвин в своей «Автобиографии» (полностью опубликованной только в 1957–1958 гг., причем на русском на год раньше, чем на языке оригинала):
…вряд ли я в состоянии понять, каким образом кто бы то ни было мог бы желать, чтобы христианское учение оказалось истинным; ибо если оно таково, то незамысловатый текст [Библии] показывает, по-видимому, что люди неверующие – а в их число надо было бы включить моего отца, моего брата и почти всех моих лучших друзей – понесут вечное наказание.
Отвратительное учение!{439}
Отвратительное учение… Но оставим рассуждения о загробном мире богословам, обратимся к миру материальному.
Против идеи о благостной гармонии, установленной в природе ее Творцом, говорило множество научных фактов. Дарвина смущали вымирания видов, особенно массовые, не раз и не два случавшиеся в истории нашей планеты. Если все виды идеально приспособлены к среде обитания и друг к другу, что заставляет их исчезать с лица Земли и заменяться новыми? Не он ли, Чарльз Роберт Дарвин, самолично нашел в Южной Америке кости вымерших крупных млекопитающих, а также обычной лошади, которая потом на этом континенте исчезла? Что сгубило этих животных? Почему они выпали из гармонии природы, раз и навсегда созданной в готовом виде, как картина гениального художника, в которой, что называется, ни убавить, ни прибавить? Катастрофистские аргументы Дарвину претили, а нравы и обычаи наездников и кукушек вызывали в нем ужас и отвращение. Требовалось новое объяснение.
Сам, возможно, того не желая, Дарвин столкнулся с очень древней богословской проблемой теодицеи – в буквальном переводе с греческого на русский оправдания Бога. Суть ее в том, чтобы соединить в одной картине мира представление о любящем и благостном Творце и созданной им природе «с окровавленными зубами и когтями». Если в мире есть хищники и жертвы, то не означает ли это, что последние намеренно сотворены, чтобы питать собой первых? Над идеей предустановленной гармонии всласть поиздевался Вольтер в философской повести «Кандид». Один ее персонаж, некто доктор Панглосс, «лучший философ Германии», заявляет, что мы живем в «лучшем из миров», где каждый объект имеет особую функцию. Нос человеку нужен, чтобы носить очки. Свиньи предназначены для того, чтобы мы их ели, ну и так далее. То же и в природном мире. Очевидно, мыши нужны, чтобы питать своей плотью кошек (а также сов, луней, лис и прочих заядлых мышеедов). Мог ли всеблагой Бог заведомо уготовить такой печальный удел мирным растительноядным созданиям? Если гадюка и кобра созданы вооруженными смертоносным ядом, то их жертвы должны были быть «сконструированы» так, чтобы быть к этому яду восприимчивыми. Это неизбежно следует из постулатов креационизма.
