Советское государство официально позиционировало себя как самое передовое, самое справедливое и самое «научное» в мире общество, на которое должны равняться все остальные. Все в нем самое лучшее и прогрессивное: и экономика, и искусство, и люди, и наука. Хотя Дарвина у нас возвеличивали на самом высоком уровне, однако ни на минуту не забывали, что он был слегка «не наш»: богатей, частный собственник, житель капиталистической страны, к тому же давней геополитической соперницы России. И – о ужас! – Дарвин не знал философии марксизма, хотя мог бы, так как переписывался с Марксом и даже имел возможность лично общаться с ним в Лондоне. Одним словом, стране не помешал бы свой «советский Дарвин», выходец из народа, практически человек «от сохи», который бы не просто встал вровень со своим английским прототипом, но был бы лучше, глубже, правильнее и прогрессивнее его. Такой социальный заказ оформился примерно к 1935 г., когда поняли, что скорую мировую революцию ожидать не приходится и нужно созидать «социализм в отдельно взятой стране». Государственная политика резко изменилась, СССР стали противопоставлять всему остальному буржуазному миру, обреченному на окончательное загнивание и скорую погибель. Появилось понятие о «советском патриотизме», трактовавшемся очень широко (например, для ученых считалось «непатриотичным» публиковать свои статьи в зарубежных журналах, особенно в немецких, признанных «фашистскими»).

Однако в те годы Лысенко еще не подходил на роль национального биологического гения. Слишком молод, теоретически не подкован, не имеет большого авторитета в научном сообществе. В поисках подходящего кандидата обратились к фигуре Ивана Мичурина, скромного провинциального садовода из Тамбовской области, в течение многих лет с энтузиазмом занимавшегося выведением новых пород плодовых и ягодных культур. Мичурин скончался в 1935 г. и не мог возражать, когда из него стали лепить «социалистического Дарвина». Не очень мастеровитый в написании длинных и гладких по стилю теоретических текстов, Лысенко заручился поддержкой философа Исая Презента. Он и принялся создавать философскую «базу» для нового учения, параллельно продвигая свою научно-административную карьеру.

Усилиями тандема Лысенко – Презент на свет явился новый облик Ивана Мичурина, из которого сделали величайшего отечественного биолога-самородка, основателя новой «мичуринской биологии» – самой правильной, передовой и практически полезной. Дарвин, утверждал Презент, был, конечно, великий ученый, но наш Мичурин заткнул его за пояс. Ведь Дарвин мог только объяснять природные явления, а Мичурин открыл «законы» управления наследственностью, способные обеспечить тотальную «переделку природы» для нужд социалистической промышленности и сельского хозяйства. За ширмой «мичуринской биологии» прятались идеи самого Лысенко, включая отрицание роли генов и хромосом в наследственности. Используя птичий язык нашего времени, можно сказать, что Лысенко и его соратники создали из Мичурина новый «бренд», помогавший им не только завоевывать все новые научные позиции, но и выполнять актуальный социальный заказ, изображая Россию родиной – нет, не слонов, а величайшего реформатора биологии{314}.

Рис. 7.2. Иван Мичурин – скромный провинциальный садовод-энтузиаст, после смерти официально объявленный великим революционером в биологии, не уступающим по значению Чарльзу Дарвину. Архив Всероссийского научно-исследовательского института генетики и селекции плодовых растений имени И. В. Мичурина

Было время, когда из каждого советского утюга раздавался призыв, авторство которого приписывалось Мичурину: «Мы не можем ждать милостей от природы! Взять их у нее – наша задача». Сегодня эти слова воспринимаются как приглашение к экологическому самоубийству. Но в те годы все выглядело иначе. Не просто описывать и объяснять природные явления, а научиться управлять ими – вот что требовалось от ученых и практиков земледелия. Природа рассматривалась как пассивный сырой материал, притом не очень высокого качества, который следует улучшать, переделывать, овладевать им. В своем пафосе массированной переделки живой природы Лысенко и его сторонники были не одиноки.

В 1937 г. президент Академии наук СССР ботаник В. Л. Комаров писал, обращаясь к студентам – будущим агрономам:

Это касалось не только фауны и флоры, но и вообще всех природных стихий. Реки перекрывались плотинами, создавались гигантские водохранилища, осушались болота, орошались пустынные земли. Грандиозному социальному эксперименту по перестройке общества соответствовали не менее грандиозные усилия по переделке природы, перекраиванию ее под нужды «народа». Против этого пытались возражать некоторые старые биологи. Так, иркутский профессор В. Дорогостайский предупреждал: «В природу вмешиваться нельзя, она будет мстить!» (Он сказал эти слова в 1932 г., а 6 лет спустя был расстрелян как «враг народа».) Но этих ученых не слушали, а десятилетия спустя непродуманные вмешательства обернулись экологическими катастрофами (вспомним почти высохшее Аральское море – воды рек, питавших его, были пущены на орошение хлопковых полей), что привело к некоторому отрезвлению умов.

Находясь на пике своего могущества, Лысенко без устали повторял, что его поддерживает «лично товарищ Сталин». И это было абсолютной правдой. Вот цитата из письма Сталина Лысенко от 31.10.1947 г.: «…я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину»{316}. Всесильный вождь как был в юности ламаркистом, так и остался им. И Лысенко не без основания рассчитывал, что все биологи разделят эту точку зрения и послушно возьмут под козырек.

В. В. Бабков пишет, что «явная неприязнь И. В. Сталина к теории гена» остается до сих пор никем не объясненной{317}. Позволю не согласиться с мнением уважаемого историка – объяснение, на мой взгляд, лежит на поверхности. Как «теория гена», созданная классической генетикой, так и евгеника утверждали, что основа эволюционных преобразований находится в самих организмах. Первичным «материалом» для эволюции служат мутации, случайные и непредсказуемые. Воздействуя на клетки различными факторами, мы можем повысить частоту мутаций, но нам не дано получать нужные мутации «на заказ», по своему хотению. Неоламаркизм же предполагал обратное. Наследственность животных и растений определяется средой, конкретными экологическими факторами, на которые человек вполне может повлиять. Изменим условия существования, и вслед за этим послушно изменятся и животные с растениями, причем в нужном нам направлении{318}. Ламаркизм давал надежду на управление эволюцией, а классическая генетика, отрицавшая наследуемость приобретенных признаков, эти иллюзии разрушала.

Большевики, верившие в возможность построения идеального общества, были, если так можно выразиться, социал-ламаркистами (или ламарксистами, как их называет В. Бабков). Они полагали, что условия существования являются единственным движителем эволюции, и надеялись, радикально изменив социальные отношения (например, отказавшись от частной собственности), получить нового, совершенного, человека{319}. Поэтому их симпатии к ламаркизму – перенесенные на Лысенко с его «мичуринской биологией» – вполне естественны. По мнению культуролога Евгения Добренко, Сталин, «маньяк власти», видел в научной генетике вызов своему хотению – предел, поставленный его воле самой природой{320}. И Трофим Денисович по складу характера был подобного типа волюнтаристом. Вот его собственные слова: